Бертина Хенрикс - Шахматистка
Двадцать комнат, сорок кроватей, восемьдесят белых полотенец, разное количество пепельниц. По утрам Элени делала свои привычные рабочие дела. С одной лишь разницей: она теперь отказывалась от чашечки кофе, который ей предлагала Мария. Чтобы не терять слишком много времени.
Эта внезапная перемена заставила хозяйку теряться в догадках. Уж не сказала ли она Элени что-нибудь обидное, сначала подумала Мария. Покопавшись в памяти, она не нашла ничего, что могло как-то задеть горничную. В конце концов она напрямую спросила, чем вызвана такая перемена, на что Элени поспешила ответить, что просто у нее очень много домашних дел. Марию такой ответ не удовлетворил. Сложившаяся ситуация не отвечала ее потребности в гармонии, а потому тяготила ее. Вспомнила она и о том, что Элени стала менее приветлива с ее сыном, правда сам сын не видел в этом никакой проблемы. Дело горничной — уборка номеров, с этим она справляется. Остальное не должно их беспокоить. Мария понимала, что сын прав, и все же что-то в этом было не то. Построив несколько более или менее правдоподобных гипотез и не остановившись ни на одной, она вдруг подумала, а не завела ли Элени любовника. Это было трудно себе представить. Свое новое предположение она высказала сыну, и тот, рассмеявшись, заявил:
— Во всяком случае, я ей этого желаю.
Хозяйка сочла такую реакцию совершенно неуместной и сделала для себя вывод, что сын вряд ли поможет ей прояснить ситуацию.
Мария была не единственной, кто размышлял о поведении Элени. Катерина задавала себе те же самые вопросы. Ее подруга перестала заходить к ней после работы. Оставаясь милой и доброй, она совершенно потеряла интерес к ее кулинарному искусству и вообще к совместному времяпрепровождению. Всякий раз, когда она ее встречала, у той обязательно находились какие-нибудь неотложные дела.
Предлоги Элени придумывала самые разные. Она была бы не прочь выложить подруге всю правду, но не знала, как признаться в своем увлечении. Скорее всего, Катерина ничего не поймет. И это вполне естественно, думала Элени. Она и сама-то не до конца понимала, что такое с ней творится. Как объяснить эту странную тягу, это ощущение, будто ты попадаешь в совсем другой мир? Элени не находила слов, чтобы рассказать о своем тайном бегстве, о той стороне своей жизни, которая принадлежала только ей и где ее обуревала не ведомая прежде жажда познать что-то новое. И Элени молчала, продолжая плести вокруг себя кокон из всевозможных уловок и отговорок.
Обучение шло у Элени отнюдь не легко. Она медленно изучала пособие с описанными в нем шахматными комбинациями, изложенными по мере возрастания сложности.
Вторую партию она тоже проиграла в восемь ходов, несмотря на то что в этот раз была гораздо осторожнее и уровень игры был выставлен самый простой.
Третья партия чуть было не обернулась полным провалом. Компьютер посылал ей сигналы, которые она никак не могла понять. Она старалась следовать его указаниям, но окончательно запуталась, когда машина сообщила ей, что намерена сделать короткую рокировку. Элени полчаса листала пособие, ища ответ на вопрос, почему машина подает два последовательных сигнала, указывающих на одновременное перемещение ладьи и короля. Наконец она нашла причину. Она освоила сначала короткую, а потом и длинную рокировки. Это новое открытие воодушевило ее: она догадывалась, как важно овладеть этим приемом, чтобы расстраивать атаки противника.
Элени продолжала мужественно сражаться с коварным электронным противником. Нередко игра прерывалась из-за неожиданного возвращения кого-нибудь из домашних. Однажды, когда Элени с трудом играла уже минут двадцать, машина использовала непонятный прием — взятие на проходе. Раньше Элени четко усвоила, что пешку можно брать только по диагонали. То, что предложил ей компьютер, полностью противоречило основному правилу. Элени подумала было, что произошла ошибка, но машина упорно продолжала мигать. На этот раз Элени вышла из себя.
— Почему ж ты не говоришь, чертова игрушка?! — воскликнула она.
Одним движением руки смахнув с доски шахматы, Элени резко встала. Налила себе стакан белого вина и разом осушила его. Внутри у нее все клокотало от злости, но в этот момент послышался звук ключа в замочной скважине, и Элени поспешила спрятать игру.
Яннис, войдя в гостиную и увидев, что мать стоит посреди комнаты опустив руки, смутился. Мать выглядела до того странно, что Яннис даже не стал ее ни о чем спрашивать. Он просто поцеловал ее чуть более нежно, чем обычно, и пошел к себе. Коснувшись губами материнской щеки, он почувствовал, что мать пила вино средь бела дня — это его тоже удивило. Яннис решил, что она, возможно, получила дурное известие и лучше дождаться, когда она заговорит об этом сама. Сын своих родителей, он так же, как и они, считал, что женщины по своей природе склонны к необъяснимым перепадам настроения и в подобной ситуации лучше оставить их в покое. Такой взгляд — хоть и далеко не бесспорный — в данном случае устраивал всех.
Наутро, возя тележку по коридорам гостиницы в ожидании, когда постояльцы покинут свои номера, Элени обдумывала сложившееся положение. Она больше не могла играть в шахматы одна, с компьютером в качестве партнера. С другой стороны, она уже давно оставила надежду играть с Панисом, который не проявлял к шахматам ни малейшего интереса. Сидеть за шахматами на пару с женой с самого начала казалось ему нелепой затеей, блажью, которая неминуемо пройдет, так что не стоит даже и начинать.
Двадцать комнат, сорок кроватей, восемьдесят белых полотенец и некоторое количество пепельниц не помогли Элени решить, как быть дальше. Не могла же она просить постояльцев поиграть с ней! “Все это какое-то безумие”, — в очередной раз подумала она, взяла сумку, тепло попрощалась с хозяйкой, которая с некоторых пор стала вести себя с ней как-то настороженно, и вышла на улицу.
Подойдя к порту, она некоторое время смотрела на большое судно “Флаинг Долфин”, прибывшее из Пирея и высаживающее на остров новую партию туристов. Вот бы жить в Афинах! Она была там всего один раз, с Панисом, и мало что помнила. В Афинах у нее не было бы такой проблемы. Она могла бы пойти куда угодно, играть с кем угодно. Никто никогда бы не узнал. Она могла бы даже вступить в шахматный клуб!
Впервые в жизни она почувствовала, что ее манит простор. Остров вдруг показался ей до того маленьким, что ей даже стало трудно дышать. Никогда раньше она не ощущала всем своим существом пределы Наксоса — небольшого клочка земли, окруженного морем. “Я ведь даже и плавать-то не умею”, — с досадой подумала она, словно умение плавать могло что-то изменить в ее ситуации.
Так она и стояла на молу, пристально глядя на судно, которое, высадив пассажиров, готовилось отчалить, как вдруг сам случай пришел ей на помощь.
Худой сутулый человек медленно шел по направлению к ней. Элени его не видела: у нее закружилась голова, и ей пришлось сесть на каменную тумбу, находившуюся, к счастью, в метре от нее. Она слышала, как у нее колотится сердце и прилившая к голове кровь стучит в висках.
Человек тем временем приближался, его уже можно было узнать.
— Ну что, дорогая моя Элени, смотрим на корабли? — сказал он, подойдя совсем близко.
В эту минуту Элени узнала учителя.
— Это все из-за жары, — сказал Курос, видя, что с Элени что-то не так. — Тебе не надо сидеть на солнце. Пойдем со мной, выпьем чего-нибудь в теньке.
Мягко и вместе с тем властно, что выдавало в нем учителя и никак не вязалось с его тощей фигурой, он взял Элени под руку, заставил подняться и повел в ближайшее кафе, несколько столиков которого стояли под раскидистым платаном. Элени не проронила ни слова.
Курос заказал два оранжада и терпеливо ждал, когда Элени станет лучше. Сделав несколько глотков и похвалив освежающие свойства напитка, он решил, что теперь самое время поговорить на другие темы.
— Дорогая моя Элени, я старый человек, и ты должна быть со мной откровенна. Кому еще довериться, как не старику, которого уже давно не обуревают страсти.
Элени с удивлением посмотрела на него. Она еще чувствовала слабость, и ей было трудно собраться с мыслями, однако она отметила про себя выражение “обуревают страсти”, найдя его красивым.
— Если б я могла говорить так, как вы, учитель, может, мне было бы легче, — вслух сказала она, вполне искренне, хотя и с некоторой осторожностью.
Она в самом деле доверяла Куросу, она преклонялась перед ним, и от этого ей еще труднее было выложить все начистоту. Она нутром чувствовала, что Курос, пожалуй, единственный человек, который может ей помочь, — и не решалась сказать ему, что именно ее угнетало. Главное препятствие заключалось в том, что она сама себе казалась смешной и ей было стыдно. Ведь все знали ее как человека спокойного и здравомыслящего. А тут с ней творится такое, и все из-за этой дурацкой игры. Что он, ее учитель, подумает о ней? Пока эти мысли кружились у нее в голове, она молчала. Потом вдруг, повинуясь какому-то внутреннему порыву, проговорила быстро и не глядя на Куроса:
