Роберт Музиль - Мечтатели
Ансельм (тоже взволнованно). Да, а теперь я просто знаю, что все это были ошибки юности. Деревья существуют, но ветер их не сотрясает. Этим идеям недостает толики смиренного признания, что все идеи ошибочны и как раз поэтому люди теплые, эмоциональные должны в них верить!
Томас. Смиренный! Ансельм! Ты - смиренный! Ансельм, Ансельм!
Ансельм. Ты вообще-то понимаешь, что это такое?
Томас. Смиренный желает быть последним, то бишь первым от конца! (От возбуждения разражается смехом.) Так ведь и Йозеф пишет о твоем смирении и человеколюбии! Он что, выдумывает?
Ансельм. Йозеф несправедлив! Несправедлив! Но даже в этом он - человек!
Томас. Но ты же любишь Регину? Или ради Йозефа мучаешь ее неизвестностью, заставляешь страдать?!
Мария. Да, Ансельм, в этом есть доля правды.
Томас (еще раз пытаясь его пронять). Ансельм! Какая-то часть тебя отпугивает людей, лишает их всякого желания поделиться с тобой, что-то тебе дать. Они просто не могут этого сделать. Ледяной холод убивает альтруизм, он как дыхание умирающего. И такое есть в каждом. А другая часть тебя опять-таки взывает к ближнему. Пусть даже к нечеловеку! Выходит, в самой-то глубине - боязнь остаться неправым. И чего же мы достигли? Сидит в кабинете этакая обезьяна с камнем в руке и обдумывает, как лучше всего расколоть орех. Не задаваясь ни единым вопросом, касающимся высшего человеческого счастья. А не то, вроде как ты, оскопившись, превращают мозг в гротескное подобие женского лона, которое так и жмется ко всему крепкому и прочному. Ансельм, в юности мы легко это выдерживали, ведь юность не размышляет о смерти. Позднее утешались краткосрочными векселями - работой и успехом. Но проходило еще немного времени, и в тебе вдруг впервые оживала мысль, что никогда не бывает ни три часа, ни четыре, ни двенадцать, просто вокруг тебя безмолвно восходят и заходят созвездия! И ты впервые замечал: что-то в тебе, неведомое для тебя самого, следует за ними, словно прилив и отлив. И аскет обвивал канатом свое сердце, а другой конец, захлестывал за самую большую звезду, которую видел ночью, и так пленил себя. Сыщик же глядел на следы, ему незачем обращать лицо вверх. Но мне? и тебе? Когда ты искренен, хотя тебе внимает Мария? Ансельм, одиночка - чудак, двое - новое человечество! (В изнеможении умолкает.)
Пауза.
Мария (наконец тоже завершив свой туалет, оживленно). Оба вы чудаки! До меня только сейчас дошло, какие вы упрямцы. Вы хоть словечком о Йозефе перемолвились?..
Оба удивленно оборачиваются к ней, точно услыхав голос из другого мира.
(Смеясь.) Ансельм-то совсем присмирел. Вам бы все же поговорить с Томасом начистоту - тогда он откажется от своего символического сыщика!
Томас (еще в полной растерянности). Конечно, откажусь.
Мария (продолжая). А Ансельм обжегся. Ансельму больно. Надо приложить что-нибудь холодное. (Прикидывает, из чего бы сделать повязку.) Ты ступай, ступай, он скоро придет, прямо в твою комнату.
Ансельм (с вымученной уступчивостью). То-то в нем и опасно, что он всех убеждает.
Томас. Так нужно, Ансельм? (Вопросительно смотрит на Ансельма, который заставляет себя утвердительно ответить на этот взгляд. И все же неуверенно и горько.) Неужели? Ладно, я подожду. Марию ты разочаровывать не станешь. (Уходит.)
Ансельм тотчас вырывает у Марии руку, которую она не успела как следует
перевязать.
Ансельм. Я к нему не пойду.
Мария. Что вы сказали?
Ансельм. Что я к нему, конечно же, не пойду.
Мария. Больше я с вами не разговариваю.
Ансельм (беззаботно). Он еще в детстве был всезнайкой. Но я не хотел ему отвечать! Не обязан я отвечать! (Торжествующе.) Не обязан, Мария!! Не обязан. Я могу закрыть глаза, заткнуть уши, задраить все люки и упрятать в потемках все, что знаю; а великий взломщик с двумя своими ломиками рассудком и заносчивостью - пускай беснуется и стучит снаружи...
Мария делает недовольную мину и не отвечает.
Я скорее уеду, чем впущу его!
Мария. Вот и уезжайте! Так будет лучше всего. Ансельм. Едемте со мной! Мария. Что вы сказали?
Ансельм. Уедемте вместе.
Мария ошеломленно смотрит на него. Пауза.
Мария. Вы с ума сошли! Что вы опять придумали?
Ансельм (немного помолчав, другим тоном). Разумеется, вы поняли мое предложение превратно, так я и думал.
Mapия. Я даже не пытаюсь понять. Я осталась, потому что хочу здесь прибрать. Если желаете сказать еще что-то, извольте; полагаю, у вас нет намерения обидеть меня.
Ансельм. Не знаю, обидит ли вас, если я скажу, что люблю Томаса больше, чем вы. Ведь мы с ним очень похожи. Теперешний его срыв - всего-навсего подражание мне. А моя враждебность, пожалуй, идет от страха за себя. Но вы-то бесполезно страдаете от него и сами себе в этом не признаетесь.
Мария. Страдает он! Это сильный человек, который всегда добивался, чего желал, утратил уверенность в себе.
Ансельм (ревниво). Томас все умеет, но только не страдать!
Мария. Ужасно, когда видишь все это, а помочь ничем не можешь.
Ансельм. Вы-то могли бы.
Мария. Я? Ах, Ансельм, тут зоркость вас подводит! Я ничегошеньки не понимаю в этих нечеловеческих идеях.
Ансельм. Есть одно средство.
Мария. Ну так говорите скорее.
Ансельм. Я уже сказал.
Мария (помолчав). Но это же мечтания, прожектерство.
Пауза.
Ансельм. По-вашему, я оспариваю превосходство Томаса, чувствую себя рядом с ним умственно ущербным?
Мария. Говорят, вам пришлось уйти из университета, из-за стычек?
Ансельм. Я сделался невыносим. Мне бы жить в эпоху инквизиции! Если какой-то человек придерживается иного мнения, я вижу звериный оскал каменного идола. Кто понимает, разглядит за ним бесстыдную решимость утопающих, которые дерутся из-за места в лодке.
Мария. Но люди ведь не могут не иметь разных мнений!
Ансельм. Наверно, у меня просто не хватает терпения. Ах, Мария, нам обоим не хватает на него терпения. Мне необходимо чувствовать, что для кого-то я - самое главное, решающее. А не то я чувствую себя отверженным. Томас способен обходиться без людей, но согласитесь, это же чудовищно!
Мария. Тут вы, пожалуй, отчасти правы; в Томасе есть что-то нечеловеческое, я ему сто раз говорила.
Ансельм (быстро подхватывая). Он всех презирает. И верит только силе поднятого камня, ведь именно такова сила его разума; ох уж этот разум, что ныне правит миром. Силы, действующие между людьми, от лица к лицу, между ласточками осенью, неизъяснимые силы тепла и румянца, силы доброжелательного или враждебного сосуществования, которые есть даже между лошадьми в конюшне... пожалуй, ему знакомы... (Насмешливо.) конечно, знакомы. Но истинам, которые можно постичь лишь в секунды потрясения, которые, как искры, пробегают между двумя людьми, - этим истинам он не верит.
Mapия. Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду. Но и в ваших словах есть что-то неуловимое, исчезающее, как только пытаешься вникнуть в суть. Что-то нереальное, недостоверное.
Ансельм. Именно в вас эти силы благословенно изобильны. Всякое движение вашего тела идет от них, лучится ими. Я не преувеличиваю, Мария, порой я так полон ими, что просто боюсь, как бы мои руки, ноги, лицо ненароком не начали повторять ваши движения и вашу мимику, как травы, растущие на дне стремнины.
Мария. Однако вы преувеличиваете, да еще как!
Ансельм. Но это же самое натуральное! Сама человеческая природа! Не принижайте себя! Вы знаете, разум вообще не может ничего постигнуть, даже лежачий камень, зато любовь постигает все. В анонимном приближении и сродстве. А отношения мужчины и женщины всего-навсего частный случай, важность которого непомерно завышена. Но Томас отучил вас думать об этом. Признайтесь, он угнетает вас до потери сознания. Что значат для вас его понятия и соображения!
Mapия. О, это всегда увлекательно и полезно!
Ансельм. О! Правда? Но вы куда глубже, чем он, связаны с людьми и вещами. Я ведь помню, какая вы были!
Мария. Юношеские глупости.
Ансельм. Томас терпеть не мог эти ваши силы, он вообще не терпит никакой силы, кроме своей собственной. Теперь ему их недостает. И в этом его трагедия, причем он обо всем догадывается, мне ли не знать.
Mapия. А чего, собственно, вы хотите?
Ансельм. Ну что особенного, если вы вдруг уедете со мной и с Региной?
Мария. Но зачем?
Ансельм. Втайне. Этакий нежданный удар - единственное, что может его встряхнуть и заставить крепко задуматься. Иначе он сам себя уничтожит.
Мария. Но что скажет Регина? Ведь она мечтает, чтобы все поскорее уладилось и вы поженились!
Ансельм. Да ничего она не скажет! Ладно, придется открыть вам еще один секрет, Мария: я никогда не обещал Регине чего-то большего, нежели дружба.
Мария. Но зачем тогда было все это затевать?! Разве о другом хоть когда-нибудь говорили?
Ансельм. Я хотел помочь ей! Знаете, почему Йозеф называет меня обманщиком? Потому что не понимает, что, помогая Регине отойти от него, я не люблю ее в узком, будничном смысле этого слова.
