Иван Лазутин - Суд идет
— А если я умру?! Вот возьму и умру завтра?! Что тогда? Будете трясти кости старика Батурлинова? Разроете могилу и станете ждать его воскрешения? — Отмерив несколько шагов, он неожиданно встал спиной к Ольге и раздраженно продолжал: — Неужели я не имею права на элементарный человеческий отдых?! Вы знаете о том, что я в отпуске? Что я, как и все смертные, не двужильный? Что сам я больной и старый человек? Что мне тоже нужно лечиться? — Круто повернувшись к девушке, Гордей Никанорович в упор спросил: — Ну, что же вы молчите?
Профессор нервничал.
Когда раздражение несколько прошло, Гордей Никанорович достал из письменного стола пачку папирос и дрожащими пальцами зажег спичку.
— Вот, видите, мне категорически запрещено курить, у меня гипертония, а я вот закурил. А почему? Да потому, что нет больше моих сил. Ну что вы думали, когда ночью, в такую пургу шли к врачу, к больному врачу, который находится в отпуске?!
Теперь уже трудно было понять, отчего плакала девушка: или оттого, что так нелюбезно встретил ее профессор, отказываясь помочь больному, или оттого, что ее налившиеся кровью пальцы нестерпимо ломило.
Гордей Никанорович курил жадно, нервными затяжками. Дождавшись, когда вошедшая с тряпкой Марфуша подотрет на полу подтеки с ботинок Ольги, он продолжал уже более спокойно:
— Я понимаю ваше волнение. Положение больного действительно тревожное. Но смею вас заверить, что мои ученики эту операцию делают не хуже меня. И потом, поймите же вы, наконец, что я тоже когда-нибудь, а вернее, очень скоро, должен покинуть клинику. Я болен и стар.
Ольга привстала и, кулаком растирая на щеках слезы, понуро и молча вышла из кабинета. Когда она снимала с вешалки свое мокрое пальто, к ней подошел профессор. Он был сердит.
— Не выдумывайте, пожалуйста! В такую ночь одну я вас никуда не пущу. До станции больше километра, а на дворе такая крутоверть, что не мудрено и замерзнуть. Марфуша! — повысив голос, позвал Гордей Никанорович. — Постелите, пожалуйста, девушке в своей комнате. Я посплю в кабинете. А утром разбудите нас пораньше, к первой электричке.
Теперь в голосе профессора звучали озабоченные нотки.
С минуту Ольга неподвижно стояла у вешалки, раздумывая, что ей делать: ехать с последним поездом в Москву или остаться ночевать в незнакомом доме.
— Как фамилия больного? — услышала она за своей спиной голос профессора.
— Шадрин.
— Вот что, голубушка, перестаньте хныкать, развешивайте на печурке свою одежду и сейчас же ложитесь спать! — приказал Гордей Никанорович. Сняв с вешалки пальто Ольги, он подал его Марфуше.
— Бог с тобой, пойдем уж, — недовольно проворчала сердитая Марфуша и, не глядя на девушку, кивнула в сторону полуоткрытой двери, ведущей в ее комнату.
Ольга послушно поплелась за Марфушей. В ее комнатке стоял печальный полумрак. Пахло ладаном, воском и деревянным маслом. Фиолетово мерцавшая перед иконами лампадка еле освещала небольшую теплую комнату, где, кроме деревянной кровати и столика у окна, стояла еще старенькая тахта, на которой Марфуша принялась стелить девушке постель.
Ольга сняла с себя ботинки и шерстяной свитер с белыми оленями на груди. Легла прямо в платье, не снимая мокрых до колен чулок.
Накрывшись одеялом, Ольга прильнула к стене. Затаив дыхание, она прислушивалась к малейшему шороху, доносившемуся из кабинета профессора. Вот он отодвинул кресло… Вот он ходит по ковровой дорожке… А что это за звук?.. Наверное, достал из шкафа книгу.
Вскоре легла и старушка.
Видя, что ворчунья отвернулась лицом к стене, Ольга бесшумно приподнялась на локтях и посмотрела на иконы. Их было три, одна другой меньше. С каждой на нее смотрели большие печальные глаза святых. Их бледные мученические лики выражали тихое умиротворение и безмятежную покорность.
Где-то в одной из невидимых щелей в печурке домовито и монотонно завел свою вечную, на один мотив, песню сверчок. И хотя за окном продолжала неистовствовать метель, которая то свистела на разные лады в проводах, то глухо стучала в ставни, незатейливая песенка сверчка была отчетливо слышна.
Вспомнился Шадрин. Он предстал перед ней таким, каким она видела его в последний раз — на носилках в коридоре общежития. Во взгляде — мольба о том, чтобы его не жалели и не глазели на него, как на покойника. В этом взгляде живыми искорками светилась непотухающая надежда, в которой проскальзывал дерзкий, болезненный вызов: «Не сдамся! Мы еще повоюем!»
За стеной кашлял профессор. Ольга замерла. Тахта, на которой она лежала, была плотно придвинута к тонкой двери, когда-то соединявшей кабинет профессора с комнатой, где теперь жила Марфуша.
Старушка, не шевелясь лежала лицом к стене. Ольга прильнула ухом к дверной щели и стала прислушиваться. Из кабинета глуховато доносились тяжелые шаги. Так прошло минут пять. Руки Ольги начали неметь. Но вот шаги в соседней комнате смолкли, и вместо них послышался звук, напоминающий хруст пальцев. Наконец и эти звуки замерли. Усталая от напряжения, Ольга ничком уткнулась в подушку и стала жадно улавливать каждый шорох, доносившийся из кабинета профессора. Вот он, кажется, остановился. А это… Что означало это металлическое цоканье с мелким треском? Да, этот звук Ольге хорошо знаком. Он бывает, когда набирают номер телефона. Она не ошиблась. Профессор, глухо откашлявшись, приглушенно заговорил:
— Алё… Алё!.. Дайте дежурного хирурга. Батурлинов.
Сбросив с себя одеяло, Ольга приподнялась на руках и затаила дыхание. Всем своим существом она потянулась к дверной щели. За стеной наступила тишина, которая была неожиданно расколота унылым боем стенных часов. Ольга глядела на кроткий свет лампады и считала: «Один, два, три, четыре, пять…» А часы все били. Били размеренно, похоронно-тоскливо. Звуки ударов умирали медленно, нехотя. Ольга сбилась со счета. В какую-то долю минуты ей показалось, что часы будут бить вечно и никакая сила их не остановит.
— Ивлиев? Здравствуйте. Это Батурлинов. Сегодня к вам доставили больного Шадрина. Каково его состояние?
Пауза на этот раз была продолжительная. Дежурный хирург что-то очень долго докладывал профессору о состоянии больного.
— Да это неважно, неважно!.. Главное — следите за сердцем. — Продолжительная пауза была оборвана сердитым восклицанием: — Что?! Кто мог послать его в командировку, когда меня нет в клинике?!
В кабинете профессора с грохотом ударился о стену отодвинутый стул. Ольга отпрянула от двери. Старуха завозилась на своей постели, но вскоре успокоилась, по-прежнему оставаясь лежать лицом к стене.
— Сколько раз я говорил заведующему, чтоб Молчанова не отпускали ни на шаг из клиники, когда там нет меня! Вы знаете, что эту операцию может провести только один Молчанов? Кто будет оперировать больного. Вы?
Профессор молчал, пока дежурный хирург о чем-то докладывал ему.
— Только предупреждаю — будьте смелее и главное — не торопитесь. — Потом послышались специальные медицинские слова, смысл которых Ольга не поняла, но догадывалась, что операция должна начаться через три часа, когда больной будет полностью подготовлен.
Телефонная трубка, металлически цокнув, упала на рычажки. В соседней комнате наступила тишина, в которой можно было отличить слабый звук зажигаемой спички.
Еще с минуту Ольга продолжала стоять на коленях, прильнув ухом к двери и не отрывая взгляда от печального лика святого на самой маленькой иконе. Потом легла.
В трубке выло жалобно и протяжно. Перед глазами снова встали носилки, и на них Дмитрий. Только лицо у него теперь было совсем не такое уж страдальческое. Он даже, кажется, улыбнулся. Но это видение сменилось новой картиной: Ольга и Дмитрий катятся на коньках. Над ледяной дорожкой, залитой светом прожекторов, звучит ее любимый вальс «Прощание с морем».
…Бейся гневно о скалы крутые,
Нам с тобой не до лилий и роз,
Размечи свои пряди седые
Голубых непокорных волос.
Чтоб я слышал всю ночь, как ты стонешь,
Чтоб я знал, как ты любишь меня…
Вот Дмитрий берет ее на руки и, как с ребенком, кружится, кружится… А кругом люди, много людей… Лица у всех облиты лунно-фосфорическим светом, они сияют добрыми улыбками. Голос, доносящийся неведомо откуда, поет:
И горячего парня морского,
Что дружил с океанской волной,
Берег примет, как сына родного…
Потом слова растаяли, и все исчезло.
IV
Проснулась Ольга в шестом часу. Марфуша, стоя на коленях в углу, нашептывала молитву и сгибалась в глубоких земных поклонах. Ольга не решалась помешать молитве старухи. Она лежала с закрытыми глазами и, притворившись спящей, ждала, когда та, наконец, встанет и выйдет из комнаты.
