Ивлин Во - Пригоршня праха
- Какая грустная история.
- Вот и я так думал, но на самом деле совсем наоборот. Бен говорит, у него были смеху полные штаны.
Колокол замолк, органист из-за занавески следил, когда появится Тони. Тони прошел по проходу вперед к своей скамье, няня и Джон следовали за ним. Он сел в кресло; они расположились на лавочке за его спиной. Он на полминуты склонил голову на руки; когда он откинулся назад, органист взял первые такты гимна: "Не входи в суд с рабом твоим, о господи!" Служба пошла своим чередом. И, вдыхая приятный, слегка отдающий плесенью запах, привычно садясь, вставая и кланяясь, Тони витал мыслями где-то далеко, с событий прошлой недели перескакивая на будущие планы. Временами какая-нибудь примечательная фраза в литургии возвращала его к действительности, но в основном в это утро его занимал вопрос о ванных и уборных: сколько их еще можно встроить, не нарушая общего стиля дома.
Деревенский почтальон подошел с кружкой для пожертвований. Тони бросил заранее заготовленные полкроны, Джон и няня свои пенни.
Викарий с трудом взобрался на кафедру. Это был пожилой человек, почти всю жизнь прослуживший в Индии. Отец Тони дал ему приход по просьбе своего зубного врача. Викарий обладал благородным, звучным голосом и считался лучшим проповедником на много миль в округе.
Проповеди, созданные им в расцвете сил, первоначально предназначались для гарнизонной часовни; он никак не пытался приспособить их для новой паствы, и они по большей части заканчивались обращением к далеким очагам и далеким семьям. Прихожане этому нисколько не удивлялись. Немногое из того, о чем говорилось в церкви, имело, как они замечали, отношение к их жизни. Они очень любили проповеди своего викария и знали, что, когда викарий заводит речь о далеких очагах, пора отряхивать пыль с колен и искать зонтики.
- "...И вот теперь, в этот торжественнейший час недели нашей, когда мы стоим здесь, обнажив головы, - читал он, изо всех сил напрягая свой мощный стариковский голос перед концовкой, - воспомним милостивую государыню нашу королеву {Имеется в виду королева Виктория, в правление которой (1837-1901) была написана проповедь. Действие романа происходит в начале 30-х годов, при Георге V (1910-1936).}, чью службу мы несем здесь, и помолим господа о том, чтоб минула ее чаша сия и не пришлось бы ей посылать нас во исполнение долга нашего в отдаленнейшие уголки земли, подумаем об очагах, ради нее оставленных, и о далеких семьях наших и воспомним о том, что хотя между нами и лежат пустыни и океаны, никогда мы не бываем к ним так близки, как поутру в воскресенье, когда, несмотря на разделяющие нас пески и горы, мы едины в преданности властительнице нашей я в общем молебствовании о ее благоденствии; мы гордые подданные ее скипетра и короны".
("Преподобный Тендрил ужас как уважает королеву", - сказала как-то Тони жена садовника.)
Хор стал во фрунт, спел последний гимн, паства с минуту постояла молча, склонив головы, и потянулась к дверям. Прихожане не здоровались, пока не высыпали на кладбище, и только там приветствовали друг друга - участливо, сердечно, словоохотливо.
Тони поговорил с женой ветеринара и с мистером Партриджем из лавки, затем к нему подошел викарий.
- Леди Бренда, надеюсь, не заболела?
- Ничего серьезного, легкое недомогание, - Тони неизменно отвечал так, когда появлялся в церкви без Бренды. - Очень интересная проповедь, викарий.
- Рад, что она вам понравилась, мой дорогой мальчик. Это одна из моих любимых. Неужели вы никогда раньше ее не слышали?
- Нет. Уверяю вас.
- Да, последнее время я ее здесь не читал. Но когда меня. Приглашают замещать, я неизменно останавливаю свой выбор на ней. Сейчас справлюсь - у меня отмечено, когда я ее произносил, - и старик открыл большую рукописную книгу, которую нес под мышкой. Черный переплет ее обветшал, а страницы пожелтели от старости. - Так, так, вот она здесь. Первый раз я ее читал в Джелалабаде, когда туда прибыли кольдстримские гвардейцы {Имеется в виду оккупация Джелалабада (1879-1880) английскими войсками в ходе второй англо-афганской войны.}; потом в Красном море, когда в четвертый раз возвращался с побывки, потом в Сндмуте, Ментоне, Уинчестере, на летнем слете вожаков герл-скаугов в 1921 году... В гильдии церковных актеров в Лестере... Дважды зимой 1926 года в Борнмуте, когда бедная Ада так болела... - Да, пожалуй, я не читал ее здесь с 1911 года, а вы тогда были слишком малы, чтобы ее оценить.
Сестра викария завязала с Джоном беседу. Он рассказывал ей про мула Одуванчика. "...Бен говорит, он бы оклемался, если б мог блевать, только мулы не могут блевать, и лошади не могут..."
Няня схватила его за руку и потащила к дому.
- Сколько раз я тебе говорила, чтоб ты не смел повторять, что говорит Бен Хаккет! Мисс Тендрил неинтересно про Одуванчика. И чтоб я больше от тебя не слышала такого слова - "блевать".
- Это же значит, что его тошнило...
- Мисс Тендрил неинтересно знать, как кого тошнило. Когда группки между папертью и кладбищенскими воротами стали распадаться, Тони направился в сад. В оранжереях был сегодня богатый ассортимент бутоньерок, он выбрал лимонно-желтые гвоздики с алыми кружевными краями для себя и Бивера и камелию для жены.
Лучи ноябрьского солнца, проникая через стрельчатые и круглые витражи, окрашивались расписными гербами в зелень, золото, червлень и лазурь, дробились освинцованными эмблемами на бесчисленные цветные пятна и точки. Бренда ступенька за ступенькой спускалась по главной лестнице, попадая то в сумрак, то в радужное сияние. Обеими руками она прижимала к груди сумочку, шляпку, незаконченную вышивку по канве и растрепанную кипу воскресных газет; из-за всего этого словно из-за чадры выглядывали только глаза и лоб. Внизу из тьмы вынырнул Бивер в остановился у подножья лестницы, глядя на Бренду.
- Вам помочь?
- Нет, спасибо, я справлюсь. Как вы спали?
- Великолепно.
- Пари держу, что нет.
- Видите ли, я вообще плохо сплю.
- В следующий раз, как вы приедете, вам отведут другую комнату. Но только вряд ли вы приедете. У нас такое редко случается. А это очень печально, потому что без гостей скучно, а живя здесь, невозможно завести новых друзей.
- Тони ушел в церковь.
- Да, он это любит. Он скоро вернется. Давайте выйдем на несколько минут - такая прелестная погода. По возвращении Тони застал их в библиотеке. Бивер гадал Бренде на картах.
- А теперь еще раз снимите, - говорил он, - и посмотрим, что будет, что случится... Вот... вас ждет нечаянная радость и деньги из-за чьей-то смерти. Вернее, вы убьете человека. Не могу сказать кого - мужчину или женщину... Потом вам предстоит дальняя дорога по морю, потом вы выйдете замуж за шестерых негров разом, родите одиннадцать детей, отпустите бороду и умрете.
- Чудовище. А я-то думала, вы всерьез. Привет, Тони. Что в церкви? Насладился вволю?
- Вполне. Как насчет хереса?
Когда перед самым обедом они остались вдвоем, Тони сказал:
- Детка, ты просто героиня - приняла весь удар на себя.
- Что ты, я люблю давать представления, и, по правде говоря, я его бессовестно завлекаю.
- Так я и понял. Что ж, я займусь им после обеда, а вечером он уедет.
- Разве? Мне даже жалко. Знаешь, в чем разница между нами: когда к нам приезжает какой-нибудь жуткий тип, ты тут же скрываешься, а мне даже доставляет удовольствие мести перед ним хвостом и любоваться, как здорово это у меня выходит. И потом, Бивер не так уж плох. В некоторых отношениях он такой же, как мы.
- Только не такой, как я, - сказал Тони. После обеда Тони предложил:
- Если вам действительно интересно, я могу показать вам дом. Я знаю, теперь этот стиль не в моде, - моя тетка Фрэнсис говорит, что это подлинный Пекснифф, - но, по-моему, в своем роде он хорош.
Осмотр занял два часа. В тонком искусстве осмотра домов Бивер не знал себе равных; ведь он был буквально воспитан на этом, он с детства сопровождал мать, которая всегда увлекалась интерьерами, а позже, когда обстоятельства переменились, сделала из них профессию. Он рассыпал хвалы к месту, так что Тони, и без того любивший показывать свои сокровища, просто расцвел.
Колоссальное строение это родилось в последнем всплеске готического возрождения, когда течение растеряло всю фантазию и причудливость и стало тоскливо логичным и тяжеловесным.
Они осмотрели все: гостиную с окнами, закрытыми ставнями, напоминавшую школьный актовый зал; монастырские коридоры, темный внутренний дворик, часовню, где до воцарения Тони ежедневно зачитывали молитвы домочадцам, буфетную и контору, спальни и чердаки, резервуар для воды, спрятанный среди зубчатых стен; взобрались по винтовой лестнице к часовому механизму и дождались, пока пробьет половина четвертого. Вслед за тем со звоном в ушах спустились вниз и перешли к коллекциям слоновой кости, печаток, табакерок, фарфора, позолоченной бронзы, перегородчатой и прочих эмалей; постояли перед каждым портретом в дубовой галерее и обсудили все их родственные связи; брали с полок в библиотеке наиболее примечательные фолианты, рассматривали гравюры Хеттона до перестройки, расходные книги старого аббатства, путевые дневники предков Тони. Временами Бивер замечал: "У Тех-То и Тех-То есть похожая Там-То и Там-то". И Тони неизменно отвечал: "Да, я ее видел, но моя более ранняя". В конце концов они возвратились в курительную, и Тони перепоручил Бивера Бренде.
