Юхан Борген - Избранные новеллы
1 Спектакль должен продолжаться (англ.).
Милые родители!
Стоит ли мне выражать вам свое соболезнование по поводу происшедшего? Избитые фразы мне претят. Зная, сколь непоколебим бывает отец во всех случаях жизни, я думаю, что слова излишни. А если говорить о некоторых членах нашей семьи, то я не одобряю их действий, и потому их судьба не вызывает у меня особых эмоций.
Что касается вопроса о наследстве, я со своей стороны из принципа больше чем когда-либо занят своими ацтеками, но в не меньшей степени желал бы получить информацию о том, какие решения вы, мои дорогие родители, намерены принять.
Я отлично понимаю, в какое щекотливое положение поставило вас, дорогие родители, недостойное поведение моих брата и сестры. Но я уверен, что наш высокочтимый отец сумеет противостоять ему с гордо поднятой головой, этого ждет от него страна.
Прошу вас дать соответствующие разъяснения моему адвокату.
Во всем, что касается денежных дел, остаюсь ваш любящий сын Том.
КТО ЕСТЬ КТО
- И смерть нисколько вас не страшит?
- Я ведь уже сказал вам: нет. Хотя вопрос поставлен не совсем точно, барышня. Вы имеете в виду агонию? Она меня не пугает. Умирать вряд ли много страшнее, чем вырвать зуб. Но если вы говорите о самом состоянии небытия, тогда дело другое. Было время, когда мысль о смерти почти не давала мне жить. Вот вы улыбаетесь, а иные люди кончали с собой исключительно из страха перед смертью: ведь страх перед состоянием смерти - вернее было бы назвать его антисостоянием - способен завладеть человеком, как "порча"; весь ужас в том, что природа не одарила нас таким вечным "я", которое сохранилось бы и за гробовой чертой.
- А если допустить, что существует жизнь после смерти?
- Я вполне понимаю людей, которые цепляются за надежду как-то продлить свою жизнь в новом качестве, став, например, цветком или кошкой, на худой конец крошечной точкой в мозгу другого человека; нет даже нужды верить в бога, чтобы поддаться соблазну. Но тому, кто не склонен в это поверить, остается одно: привыкнуть к мысли, что конец неизбежен, хотя для этого необходима известная сила воли.
Задача отнюдь не в том, чтобы упорно отгонять мысль о смерти всякий раз, как она появится у человека, а уж появится она непременно, смею вас уверить; впрочем, вы и сами, должно быть, знаете это по собственному опыту. Я другое сказать хочу: всякий раз отгонять мысль о неизбежном конце - значит лишь умножить грозную власть этой мысли и тем самым умножить наше бессилие. Наверно, это и есть тот редкий случай, когда полезно разбередить рану, не давать ей зажить. И глядишь, боль от этого поутихнет. Парадоксально? Не думаю.
- Вы сказали: природа не одарила нас таким вечным "я", которое сохранилось бы и за гробовой чертой...
- Это лишь одна сторона вопроса, но есть и другая. Как мы сами относимся к нашему бытию, покуда мы еще живы, короче, как мы пользуемся жизнью - вот видите, я употребляю наше излюбленное словечко... Спрашивается, а много ли мы живем при жизни? Что случаются в ней провалы, пустоты - это каждый из нас испытал на себе, когда минуты, часы, даже недели будто проваливались, исчезали куда-то, словно и не было их вовсе... Нет, нет, я не об отдыхе толкую, не о каком-то внутреннем отключении. Повторяю, я имею в виду не отдых, а сплошной холостой ход, никоим образом не связанный с чем-либо потусторонним, но и полностью оторванный от того сложного сплава импульсов, торможений, реакций, который мы именуем жизнью, который и образует наше "я". Состояние это есть смерть или по меньшей мере чрезвычайно схоже с тем, что я понимаю под смертью, то есть небытием.
- Все же, наверно, тут есть некоторая разница?
- Сердце продолжает биться, кровь струится по жилам, сигналы мозга улавливаются электроэнцефалографом - да, конечно, разница есть. Беда лишь в том, что разница эта ничтожна.
- Значит, что-то вроде прижизненной смерти? И вы полагаете, что это состояние часто встречается у людей?
- Не только встречается, многие люди почти всю жизнь пребывают в нем!
- Неужели вы думаете, что таких большинство?
- Насчет большинства не скажу. Считайте, что я повстречал на своем веку тысяч пять людей - ведь я много колесил по свету, - считайте, что я набрал, ну, скажем, двести знакомых. Значит, из них я в лучшем случае по-настоящему знал лишь человек двадцать, не больше, а то и вовсе одного-двух.
- А может, ни одного?
- Может, и ни одного. Вы совершенно правы.
- Вдруг вы и себя самого не знаете?
- Не надо этого пустого глубокомыслия, барышня. Сейчас модно кокетничать тем, что будто бы никто не знает самого себя. Да, да, не спорьте, в лучшем случае это просто распространенная интеллектуальная игра. Но даже и без игры любой мало-мальски пытливый ум, бесспорно, потратит на своем веку не меньше нескольких лет на исследование всех бездн и закоулков своей души.
- А если человек вдруг умрет, скажем лет двадцати?
- Значит, из этих двадцати лет он десять потратил на самоанализ.
- А если человеку за семьдесят?
- Время, затрачиваемое на самоанализ, не растягивается соразмерно годам. Человек, которому сейчас семьдесят, наверняка подолгу забывал копаться в себе самом. По крайней мере лет до шестидесяти. После этого рубежа самоанализ возобновляется с новой силой. Вообще, это очень важное десятилетие - между шестьюдесятью и семьюдесятью годами. Снова всплывает былое. Человек, можно сказать, возвращается в детство. В этом склонны видеть нечто зловещее. Но то, о чем я говорю, не имеет, точнее, почти не имеет, ничего общего с оскудением ума. Просто в мозгу перестраиваются все связи, поскольку в сети словно бы угасают отдельные батареи. Самыми жизнеспособными батареями - чтобы уж продолжить наше сравнение - оказываются те, которые первыми были пущены в ход. Может, оттого, что в повседневной гонке и суете им больше других довелось отдыхать или, наоборот, довелось жить своей, иной, потаенной жизнью, как знать? Так ли, иначе, но в них таится жизненная сила. Тогда как источники энергии, беспрерывно работавшие день за днем, с течением лет изрядно поизносились. А ведь мысли в большинстве своем кружат вокруг будничных дел, вокруг нескончаемой череды доходов-расходов, налогов, погоды, одежды, рыбы и мяса, витаминов, калорий, зонтиков и галош. Не успеешь ахнуть, как твоя жизнь уже свелась к сплошным будням; да, то, что мы так торжественно зовем жизнью, сводится к простому существованию - вот что я называю холостым ходом, прозябанием.
- Боюсь, наш разговор принял слишком отвлеченный характер.
- Представьте себе пейзаж с небольшими холмами: еле приметные холмики, слишком маленькие, чтобы дерзко выситься над равниной, но достаточно большие, чтобы заслонить вид, ведь и глаз не станет дремать, и не оцепенеет тело, коль скоро холмы надо как-то преодолеть. Ни единой вершины кругом, ни крутых поворотов, а вы же знаете: водитель засыпает за рулем, как правило, на ровном шоссе. Вообразите окружение, которое почти не меняется, условимся употреблять слово "окружение" в расширительном смысле; мы встречаем лишь ничтожные отклонения, которые и замечаешь, а все равно будто и не замечаешь, самое большее - на какой-то миг, настолько они несущественны... Подобно этому переживания, беды, случившиеся где-то очень далеко, воспринимаются как ничтожные; да, переживания от непостижимо огромных бед, случившихся где-то в дальних краях, ничтожны в сравнении с сокрушительными потрясениями от самых что ни на есть пустячных бед, случившихся рядом. Можете вы представить себе сто тысяч пакистанцев? Конечно же нет, и даже если они умерли от чумы, утонули во время наводнения, убиты на войне, погибли голодной смертью, вас это мало тронет.
И так во всем: у нас в Бергене приборы сейсмической станции отметят всего лишь небольшой толчок, чуть-чуть дрогнет стрелка, если, например, погибнет город Скопле, если земля поглотит любой другой город или даже целых три в азиатской Турции... Нет-нет, я не заговариваюсь: думаете, я не умею читать в глазах юных барышень? Все, о чем я говорю, плод ограниченности нашего сознания, а отнюдь не упадка нравственных качеств: мы же посылаем всякий раз этим несчастным наши знаменитые шерстяные одеяла, возможно, и вы тоже? Я не посылаю одеял. Самое большее - отправлю в помощь обездоленным денежный перевод, а затем вернусь к своему телевизору и буду временами вздыхать, глядя на экран, - поистине человек человеку - рыба. Наше сознание просто не в силах охватить чужую беду, особенно далекую, - отчасти, может, потому, что мы в этом смысле мало его тренируем.
Может, так оно даже и лучше, в самом деле, не погибать же нам всем всякий раз, когда гибнут другие! Я только примеры хотел привести, наглядные, так сказать, примеры. Хотел лишь показать, что мы вообще не в силах представить себе явления большого масштаба, в частности уничтожение многих тысяч людей. Мы легко умножим единицу на четыре, может, даже на четыре тысячи, но мы бессильны представить себе четыре тысячи человек, да и не только: будь то четыре тысячи крыс, шляп, палок, снежинок, все равно мы не можем охватить их взглядом. А уж если взять четыреста тысяч, так нам, чего доброго, это число покажется не больше, а меньше, как это ни странно. Почему? Потому что мы лишены этой способности, другими словами - фантазии. А ведь люди могут чуть ли не всё в самых разных областях!
![Жоэль Помра - Торговцы [=Торгаши]](/uploads/posts/books/271530/271530.jpg)
