Ромен Роллан - Жан-Кристоф (том 4)
У них завязался разговор. Жорж до последнего времени совершенно не знал музыки Кристофа. Но с той поры, как Кристоф вернулся в Париж, он не пропустил ни одного концерта, где исполнялись его произведения. Когда он говорил об этом, лицо его оживилось, глаза заблестели, он смеялся и чуть не плакал, он походил на влюбленного. Он признался Кристофу, что обожает музыку и тоже хотел бы стать композитором. Но, задав ему несколько вопросов, Кристоф убедился, что мальчик не знает самых элементарных вещей. Он осведомился об его ученье. Молодой Жанен посещал лицей; он беспечно заявил, что не принадлежит к числу первых учеников.
- По какому предмету ты учишься лучше - по литературе или по математике?
- Пожалуй, ни по тому, ни по другому.
- Но почему? Почему же? Разве ты лентяй?
Жорж расхохотался и сказал:
- Должно быть!
Затем добавил доверительно:
- И все-таки я прекрасно знаю, что это не так.
Кристоф не мог удержаться от смеха:
- Так почему же ты не занимаешься? Разве тебя ничто не интересует?
- Наоборот! Меня все интересует.
- Тогда в чем же дело?
- Все интересно, не хватает времени...
- У тебя не хватает времени? Чем же ты, черт возьми, занят?
Жорж сделал неопределенный жест:
- Разными вещами. Я занимаюсь музыкой, спортом, хожу на выставки, читаю...
- Тебе полезнее всего было бы читать учебники.
- В учебниках никогда не бывает ничего интересного... И потом мы путешествуем. В прошлом месяце я был в Англии на матче между Оксфордом и Кембриджем.
- Твои занятия, должно быть, очень продвинулись благодаря этому!
- Да! Так узнаешь больше, чем сидя в лицее.
- А что говорит об этом твоя мать?
- Моя мать? О, она очень разумна! Она делает все, что я хочу.
- Ах ты, негодник!.. Счастье твое, что не я твой отец.
- Напротив, это ваше несчастье...
Он был так очарователен, что невозможно было противиться его обаянию.
- Скажи же мне, великий путешественник, - спросил Кристоф, - тебе знакома моя родина?
- Да.
- Я уверен, что ты ни слова не знаешь по-немецки.
- Наоборот, я хорошо знаю немецкий язык.
- Посмотрим.
Они начали разговаривать по-немецки. Мальчик говорил неправильно, ломаным языком, но с комичным апломбом; очень смышленый, с живым умом, он скорее угадывал, чем понимал, зачастую ошибался, но-первый же хохотал над своими промахами. Он с увлечением рассказывал о своих путешествиях, о прочитанных книгах. Он много читал, но торопливо и поверхностно, половину пропуская, дополняя воображением то, чего не дочитал, однако всегда подстрекаемый живым и непосредственным любопытством, умея во всем находить повод для восторгов. Жорж перескакивал с темы на тему, и лицо его загоралось, когда он говорил о спектаклях или о произведениях, волновавших его. В его знаниях не было никакой системы. Непонятно, как он мог прочитать столько бульварных романов, и вместе с тем он понятия не имел о классических произведениях.
- Все это очень мило, - сказал Кристоф. - Но из тебя ничего не выйдет, если ты не будешь работать.
- О! В этом я не нуждаюсь. Мы богаты.
- Черт возьми! Это уже серьезно. Значит, ты хочешь быть ни на что не годным человеком, бездельником?
- Наоборот, я хочу все делать. Глупо заниматься всю жизнь одним и тем же.
- Но это единственный способ овладеть своей профессией.
- Говорят!
- Кто это "говорит"? Это я тебе говорю. Вот ужа сорок лет я изучаю свое ремесло. И только теперь начинаю им овладевать.
- Сорок лет на то, чтобы изучить ремесло! Когда же в таком случае работать?
Кристоф рассмеялся:
- Маленький француз-резонер!
- Я хотел бы стать музыкантом, - сказал Жорж.
- Ну что ж, ты не слишком рано принимаешься за дело. Хочешь, я буду тебя учить?
- О! Я был бы счастлив!
- Приходи завтра. Я посмотрю, чего ты стоишь. Если ты ни на что не годишься, я не позволю тебе прикоснуться к роялю. Если же у тебя есть способности, попытаемся что-нибудь из тебя сделать. Но предупреждаю: я заставлю тебя работать.
- Я буду работать, - в восторге сказал Жорж.
Они назначили свидание на следующий день. Но, уходя, Жорж вдруг вспомнил, что на завтра и на послезавтра у него назначены другие встречи. Да, он будет свободен только в конце недели. Они условились о дне и часе.
Но в назначенный день и час Кристоф тщетно прождал Жоржа. Он был разочарован. С детской радостью он мечтал о встрече с Жоржем. Это неожиданное посещение озарило его жизнь. Он был так счастлив и взволнован, что не спал всю ночь после этого. Он думал с нежностью и благодарностью о юном друге, который пришел к нему от имени друга; он мысленно улыбался этому очаровательному образу: его непосредственность, его обаяние, лукавство и вместе с тем наивная искренность восхищали Кристофа; он был весь во власти того немого упоения счастьем, от которого у него звенело в ушах и звенело в сердце в первые дни дружбы с Оливье. Но теперь к этому примешивалось более серьезное и почти благоговейное чувство: на лицах живых он увидел улыбку тех, кто уже отошел в вечность. Он прождал день, другой. Никого. Не было даже письма с извинением. Опечаленный Кристоф пытался найти причины, оправдывавшие мальчика. Он не знал, куда ему писать, - адреса у него не было. А если бы и знал, то едва ли решился бы написать. Когда старый человек влюбляется в юное создание, то стыдится признаться, как оно необходимо ему, ибо прекрасно знает, что тот, кто молод, не испытывает этой потребности, - партии не равны; страшнее всего показаться навязчивым тому, кто нисколько тобой не интересуется.
Молчание продолжалось. Хотя Кристоф страдал, он заставил себя не делать никаких попыток разыскать Жаненов. Но каждый день он ждал Жоржа, а тот все не приходил. Кристоф так и не уехал в Швейцарию. Он провел лето в Париже. Считал, что это глупо, но потерял всякий вкус к путешествиям. Только в сентябре он решился провести несколько дней в Фонтенбло.
Примерно в конце октября Жорж Жанен снова явился к нему. Он спокойно, без малейшего смущения извинился, что не сдержал слова.
- Я не мог тогда прийти, - сказал он, - а потом мы уехали; мы были в Бретани.
- Ведь ты мог написать оттуда, - сказал Кристоф.
- Да, я все собирался. Но мне вечно не хватает времени... А потом, сказал он, смеясь, - я забыл, я забываю все на свете.
- Когда ты вернулся?
- В начале октября.
- И три недели ты собирался ко мне? Послушай, скажи прямо: твоя мать против? Она не хочет, чтобы ты бывал у меня?
- Да нет же! Наоборот. Это она велела мне сегодня пойти к вам.
- Объясни толком.
- Когда я вернулся домой после того, как в прошлый раз накануне каникул был у вас, я рассказал ей все. Она похвалила меня, расспрашивала о вас, засыпала вопросами. Когда мы приехали из Бретани три недели назад, она посоветовала мне пойти к вам. Неделю назад снова напомнила мне об этом. А сегодня утром, узнав о том, что я все еще не был у вас, она рассердилась и потребовала, чтобы я сейчас же после завтрака, не откладывая, отправился к вам.
- И тебе не стыдно рассказывать мне об этом? Тебя приходится гнать ко мне?
- Нет, нет, не думайте так!.. Я огорчил вас! Простите... Это верно, я легкомыслен... Отругайте меня, но не сердитесь. Я люблю вас. Если бы я не любил вас, то не пришел бы. Меня никто бы не заставил. Меня можно заставить делать только то, что я хочу.
- Вот негодник! - сказал Кристоф и невольно рассмеялся. - А как с твоими планами по части музыки? Уж не забросил ли ты их?
- Я не перестаю думать об этом.
- От этого мало проку.
- Теперь я примусь за дело. Все это время я не мог, у меня была уйма дел. Но теперь вы увидите, как я буду работать, если только вы не передумали...
(Он умильно глядел на Кристофа.)
- Ты шалопай, - сказал Кристоф.
- Вы считаете меня несерьезным?
- Разумеется.
- Это ужасно! Все считают меня несерьезным. Я просто в отчаянии.
- Я буду считать тебя серьезным человеком, когда увижу тебя за работой.
- Тогда начнем сейчас же!
- Сегодня мне некогда. Завтра.
- Нет, до завтра далеко. Я не могу допустить, чтобы вы презирали меня целый день.
- Ты несносен.
- Ну, пожалуйста!..
Кристоф, посмеиваясь над своей слабостью, усадил его за рояль и стал беседовать с ним о музыке. Он задавал ему вопросы, заставлял решать несложные задачки по гармонии. Познания Жоржа были невелики, но музыкальное чутье восполняло его невежество; не зная названия, он находил аккорды, которых требовал Кристоф, и даже его неуклюжие ошибки обнаруживали любознательность, вкус и исключительную остроту восприятия. Он принимал замечания Кристофа не без возражений, а разумные вопросы, которые он задавал ему, свидетельствовали об искренности: он не желал принимать искусство на веру, как молитву, выученную наизусть и произносимую машинально, - он хотел самостоятельно осознать его. Они беседовали не только о музыке. Когда коснулись гармонии, Жорж стал припоминать картины, пейзажи, людей. Трудно было держать его в узде, приходилось постоянно возвращать к главной теме, но у Кристофа не всегда хватало для этого твердости. Его забавляла веселая болтовня этого юного, искрящегося умом и жизнью существа. Какая разница между ним и Оливье!.. В одном жизнь текла глубокой, спокойной рекой; в другом все выливалось на поверхность, подобно капризному ручейку, бурлящему и играющему на солнце. Но и в реке и в ручейке была одинаково прозрачная и чистая, как их глаза, вода. Кристоф, улыбаясь, подметил в Жорже некоторые врожденные пристрастия и враждебные чувства, которые были ему хорошо знакомы, наивную непримиримость и благородное сердце, всецело отдающееся тому, кого оно любит... Но Жорж любил столько разных вещей, что у него просто не было возможности любить долго одну и ту же.
