Валентин Черных - Москва слезам не верит (сборник)
— А чего — неплохо! Сфотографируем их. И под фотографией пояснения. Начинала обмеловщицей, а сейчас главный инженер.
— Глупости это, — сказала главный инженер.
— Но почему же, Вера Петровна?
— Кому интересно смотреть, извините, на фотографии грымз. Посмотрит девчонка на эти седины и скажет: нет уж! Чем к старости такого достичь, лучше я десять раз проваливаться буду, и то быстрее инженером стану.
— Тогда давайте без фотографий.
— А почему без фотографий? У нас молоденькие инженерши. Реброва, например, из планового. Красивая, как кинозвезда.
— И бездельница, — тут же вставил кто-то. — А вообще, почему красивых? А некрасивые, что же, — не достойны? Если хотите знать, я давно заметила: чем красивее, тем хуже работает.
Бодров до этого молча записывал, но, видя, что заседание начинает уходить в сторону, поднялся:
— Все предложения хорошие. Но нет главного. Основной, так сказать, идеи… — Он обвел взглядом всех членов фабкома и остановился на самой пожилой. — Нина Ивановна, а вот почему вы пошли в швеи?
— Так это когда было… — смутилась работница. — Сразу после войны. Семья большая. Думала, научусь, всех обшивать стану. А потом, портниха — профессия вечная. Люди голыми никогда ходить не будут.
— А почему вы стали швеей? — тут же спросил Бодров самую молодую из членов фабкома.
— А я всегда любила шить. С такой профессией не пропадешь. Да и вправду — люди никогда не будут ходить голыми.
— А вы знаете, мы нашли главную идею, — сказал Бодров, и он от удивления даже засмеялся. — Так и напишем: люди никогда не будут ходить голыми. Вечная профессия. Если вы хотите научиться шить, за год вы сможете стать первоклассной портнихой.
— За год не получится, — возразили ему — Года два-три надо.
— За два года, — согласился Бодров. — Значит; так и начнем: «Люди никогда не будут ходить голыми».
Бодров шел по цехам фабрики. По подготовительному, раскройному, швейному Было жарко. Не спасали ни раскрытые окна, ни гигантские лопасти вентиляторов, подвешенных под потолком.
Женщины работали в легких платьях. А у гладильных прессов, где было особенно жарко, несколько девушек были просто в купальных костюмах, и только появление Бодрова заставило их накинуть халаты. И почти каждая провожала Бодрова взглядом. Может быть, как нового председателя фабкома, может быть, просто как мужчину, которых в цехе почти не было.
… Бодров шел по цеху. Марина увидела его еще издали и опустила голову, но потом не выдержала и все-таки повернулась в его сторону. Бодров стоял перед нею и улыбался. И она заулыбалась тоже.
— Ты что делаешь вечером? — спросила она.
— Ничего не делаю.
— В кино пойдем?
— Пойдем.
И Бодров отошел. И тут же Марину окликнул мастер:
— Тебя на площадке Виктор ждет.
Марина вышла на лестничную площадку.
— Здорово, — сказал ей высокий плотный парень. — Я сегодня к тебе зайду.
— Сегодня меня не будет дома.
— А где будешь?
— К сыну поеду.
— Ну, тогда завтра зайду, — сказал парень.
— Заходи завтра, — согласилась Марина.
— Чао, — парень поболтал в воздухе ладонью и пошел вниз.
Марина проводила его взглядом и задумалась. Потом оглянулась по сторонам и закурила, торопливо и жадно затягиваясь. Услышав, как хлопнула дверь, тут же загасила сигарету.
Заместитель редактора городской газеты просматривал объявление, принесенное Бодровым.
— Да вы что?! — сказал он в недоумении. — «Люди никогда не будут ходить голыми»…
— А вы думаете, что будут ходить голыми? — спросил Бодров.
— При чем тут голые?! Это же газета. Напишите просто: фабрике «Коммунарка» требуются такие-то профессии.
— И вы уверены, что придут? — спросил Бодров.
— Ну в этом никто не может быть уверенным…
— А мы должны быть уверены. Я вас прошу: напечатайте наш текст. Мы с таким трудом нашли эту идею.
— Нет, — сказал заместитель редактора. — Не пойдет. Это западная реклама, а у нас все по-другому.
— А как у нас? — спросил Бодров.
— А никак, честно говоря, — подумав, признался заместитель редактора.
— Так в чем же дело? — спросил Бодров, — Давайте искать.
— Давайте все-таки дадим обычное объявление.
— А почему обычное? Обычно у нас не хватает до пятидесяти работниц, а сейчас больше двухсот. Ситуация у нас необычная.
— Сходите к главному, может, он решит,
— Я уже был у литсотрудника, у завотделом, теперь у вас. Я уже потерял два часа. А казалось бы, чего проще! Нам нужны работницы, мы даем объявление, оплачиваем его. Всем выгодно. Но все говорят: «нет». Почему?! Ну пришел бы я к какому-нибудь бюрократу, но ведь я пришел в газету.
— И все-таки пойдите к главному…
— Ох, и послал бы я вас знаете куда… Но не пошлю, очень уж нам нужны работницы…
В управлении торговли шло совещание представителей торговли и фабрики, на котором присутствовали Лыхина и Бодров. Выступала молодая напористая женщина.
— Нет, — творила она, — больше мы ваших джинсовых костюмов не берем.
— Простите, — улыбнулась Лыхина. — Давайте уточним. Не берете в этом месяце?
— Нет, до конца года. Судя по темпам продажи, нам запасов хватит с лихвой. А на следующий год мы не возьмем и половины. По-прежнему будем брать все из байки: детское, мужские сорочки… Кстати, поставки новой модели просим увеличить в три раза… Женские платья возьмем только из хлопка. Так же просим увеличить до ста тысяч пошив хлопчатобумажных мужских костюмов. Село нас завалило заявками.
— А вот этого не будет. — Лыхина вскочила, выдернула из груды одежды на столах серенький в полоску костюм. — Это позор! Это позор — в наше время шить и продавать такие костюмы. Да вы же знаете, сколько было фельетонов именно по этому поводу… Такие мы шили даже не в тридцатые, а в двадцатые годы. Но сейчас — конец семидесятых! Вы здесь говорили, что деревня не берет кошмы из джинсовой ткани. Но деревня консервативна. Сегодня не берёт, завтра присмотрится, переварит и начнет требовать, а мы свернем производство. — Лыхина развернула серенький, невзрачный, то, что мы зовем стариковским, костюмчик и убежденно закончила: — Как хотите, но это позор — шить такие вещи в наше время.
— Наверное, позор, — согласился одни из представителей торговли. — Но требуют.
— Так не будем потакать этим отсталым требованиям! — признала Лыхина.
— Ладно, потакать не будем, — снова согласился представитель торговли. — Чем только торговать будем?
— А вы что молчите? — обратилась Лыхина к Бодрову.
— Я поддерживаю Людмилу Сергеевну, — сказал Бодров. — Это действительно позор — шить в наше время такие костюмы. Вкус покупателя надо воспитывать, а на таких костюмах мы его не очень скоро воспитаем.
Дома у Бодровых был гость — из деревни приехал брат отца, крепкий мужчина лет пятидесяти.
Дядя и племянник по-родственному похлопали друг друга по спинам.
— Садись ужинать, — сказал отец.
— Я не буду, — сказал Бодров. — Ухожу.
— Мог бы и посидеть, родственники не каждый день приезжают.
— У меня дела.
— После дел-то ночевать домой придешь? — мрачно спросил отец.
— Не знаю, — ответил Бодров.
— Дело молодое, — сказал дядя. — Еще повидаемся, я же только завтра уеду. Но у меня к тебе задание. — Дядя принес из передней сверток, развернул его и извлек полосатенький костюм, о котором столько было споров на недавнем совещании. — Достань мне таких пять штук. Ни в одном магазине нет.
— А зачем пять? — удивился Бодров.
— Заказы. Для бригады и для соседа Копылова.
— Мы такие больше не шьем, — сказал Бодров.
— А чего так? — удивился дядя. — Хорошая же вещь!
— Ничего хорошего. Сплошное уродство.
— Какое же уродство, — не согласился дядя. — На подкладке. Летом не жарко. А зимой ватничек накинешь, тепло, в самый раз. И движение есть, и вентиляция. И дешевый для работы. Пока новый — в клуб можно сходить, а замаслишь, выбросить не жалко. Нет, без таких костюмов нельзя. Вот недавно нам джинсы завезли. Курточка — во! — он показал выше пупка, — поддувает. На тракторе кабины пока без герметики. Значит, радикулит. А штаны какие узкие! Я уж не говорю, что ничего в них не помещается, а если куда подлезть, так ведь лопнет по швам.
— Понимаешь, — начал объяснять Бодров, — Раньше такие шили от бедности.
— А я не от бедности, — возмутился дядя. — У мена два парадных есть. Бостоновый и из синтетики. А это для работы. А потом — почему? Раз мы такие желаем — дай нам их, Я лично и мои сверстники к таким привычные. А мы еще лет двадцать на земле поработаем,
— Значит, еще двадцать лет шить такое уродство?
— А что! — гордо сказал дядя. — И будешь шить, пока мы не перемрем. Мы городу хлеб даем, так дайте и нам костюмы, какие мы хотим!
