Мюссе Де - Исповедь сына века
При этих словах молодая женщина опустилась в кресло и зарыдала. Молодой человек тоже плакал, но стоял неподвижно, словно не желая заметить свое горе. Когда их слезы иссякли, он подошел к своей подруге, взял ее руку и поднес к губам.
- Поверьте мне, - сказал он, - ваша любовь, как бы ни называлось чувство, которое живет в вашем сердце, придает силу и мужество. Не сомневайтесь, дорогая Бригитта, никто не поймет вас лучше, чем понимал я. Другой будет любить вас с большим достоинством, но никто не будет любить вас так глубоко. Другой будет бережно относиться к тем чертам вашего характера, которые я оскорблял, он окружит вас своей любовью: у вас будет лучший любовник, но не будет более нежного брата. Дайте же мне руку, и пусть свет смеется над высокими словами, которые недоступны его пониманию: "Останемся друзьями и простимся навеки". Задолго до того как мы впервые сжали друг друга в объятиях, какая-то часть нашего существа уже знала о том, что мы будем близки. Так пусть же эта часть нашего "я", соединившаяся перед лицом неба, не знает о том, что мы расстаемся здесь, на земле. Пусть ничтожная мимолетная ссора не пытается разрушить наше вечное счастье.
Он держал руку молодой женщины в своей руке, лицо ее было еще влажно от слез. Она встала, подошла к зеркалу, с какой-то странной улыбкой вынула ножницы и отрезала свою длинную косу - лучшее свое украшение. С секунду она смотрела на свою обезображенную прическу, затем отдала эту косу своему возлюбленному.
Снова раздался бой часов, пора было уходить. Когда они шли обратно по галерее Пале-Рояля, лица их были так же веселы, как утром.
- Какое чудесное солнце, - сказал молодой человек.
- И чудесный день... - ответила Бригитта. - Пусть же ничто не изгладит воспоминания о нем здесь!
И она прижала руку к сердцу. Они пошли быстрее и затерялись в толпе.
Час спустя почтовая карета спускалась с невысокого холма у заставы Фонтенбло. Молодой человек сидел в ней один. Он в последний раз взглянул на свой родной город, видневшийся в отдалении, и порадовался тому, что из трех человек, страдавших по его вине, только один остался несчастным.
