Елена Стефанович - Дурдом
— Я здорова по всем частям.
— Хо-ро-шо… тогда ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос, вернее, я хочу задать вам несколько вопросов… Как вы понимаете пословицу "Как потопаешь, так и полопаешь"?
Едва-едва не сорвавшись, но вовремя вспомнив, что права на это у нее просто нет, Елена, старательно улыбаясь, ответила:
— Ну, наверное, это, прежде всего, ко мне относится… Насколько я смогу быть сегодня вежливой и любезной с вами, настолько благоприятными будет ваше заключение на мой счет. И — наоборот.
И опять ничего не дрогнуло в безмятежном лице главного врача.
— Та-ак… Ну, а чем отличается дерево от столба?
— Одно — еще растет. Другой — уже не растет.
— Угу… ну, а "пьяному море по колено" — это как понять?
— Это? — Это, видимо, объявление на пункте проката водных лыж. Намек, что на всех лыж не хватает, так пьяные и без них, мол, обойтись могут.
Тишина в кабинете главного врача. Только труба парового отопления под окном вдруг взвыла низким, полузадушенным басом, и у всех присутствующих невольно искривились лица, как от зубной боли.
— Интересный вы человек, товарищ Ершова! — наконец нарушил нестерпимое молчание главврач. — Ну, ладно… С кем же вы сейчас живете?
— С матерью и сыном.
— Вот как… Сколько же сыну лет?
— Пятнадцать.
— Какие у вас с ним отношения?
— Самые наилучшие. Мы уважаем и любим друг друга.
— Угу. Вы довольны своей личной жизнью, своей работой?
И она, прямо глядя ему в глаза, твердо ответила:
— Вы даже представить себе не можете, как я довольна!
— Ну, а почему вы так агрессивно настроены к нам? Мы ведь не желаем вам зла, мы только хотели бы вам помочь.
— Помочь — вы? Мне? Да неужели же вы сами не чувствуете всей нелепости этой ситуации! Ну, вот поговорили мы с вами. И что, вы пошлете в обком партии справку: "ВТЭК областного психоневрологического диспансера сим удостоверяет, что гр. Ершова может быть автором поэтического сборника" — так, что ли?
Врачи переглянулись.
— Ну, зачем же так утрировать? — пожал плечами главврач. — Свое заключение мы, конечно, дадим, не в форме дело.
— А в чем?
— В сути конечно.
— Ну и как, я, по вашей сути, гожусь в поэты?
— Годитесь! — кивнул главврач. — Вполне. Я бы вас попросил… — тут его голос предательски дрогнул, и на миг прежний Вовка-студент выглянул из холодной белоснежной оболочки, прочитайте, пожалуйста, нам два-три стихотворения.
— Сейчас?
— Да, Пожалуйста…
— Хорошо…
Смотрю с любовью и тоской
на все больное,
непростое:
над Минском,
Киевом,
Москвой
несется вопль:
"Плоды застоя!"
Как мы ударили в набат! —
И как не бить? —
ведь разрешили…
И обличает брата — брат,
а сын — отца
с российской ширью.
О, обличительства размах,
и мутный смысл понятья:
"ВОЛЯ"!
Разгул и в душах, и в умах…
"Идем вперед. Чего же боле!"
Россия,
Родина и мать,
больная, кровная держава,
ты учишь старое ломать,
и строить новое,
пожалуй.
Но в шумном грохоте идей,
в разгуле облеченья, ломки,
не потеряй своих людей,
ведь проклянут потом
потомки!
Как нелегко себя блюсти
во вседозволенной
горячке!
Прости нас,
прошлое,
прости,
прости всех зрячих и незрячих!
Дай сил мне, Родина,
понять
ЧЕГО
и ПОЧЕМУ я
пленник…
Дай силы этот груз поднять,
и не свалиться на колени!
Врачи, застыв, изумленно слушали ее…
О время выбора дороги!..
Весь город
митингами сжат.
На всех углах,
как недотроги,
средь нас оракулы
визжат.
О время выбора!..
До драки,
когда, порою, с ног летишь,
ты и при свете, и во мраке
под грузом выбора
кряхтишь.
Друг другу мысли
поверяем,
друг друга яростно корим,
своих товарищей
теряем,
и — говорим,
и говорим!
Заговорили быль и небыль,
смешались в кучу правда, ложь…
Оратор руку поднял к небу —
так поднимают к горлу —
— нож,
так голову склоняют, — к плахе,
так с колокольни
льется звон,
так бинт пластают из рубахи,
так душу выпускают —
вон!
О время выбора!..
До брани,
до звона стекол и монет…
Как будто все мы — на экране,
как будто нас на свете — нет!
Довольно митингов и бреха,
пора за дело,
наконец!..
Молчит потерянно
эпоха,
как заблудившийся
малец!
Одна врач — молоденькая, конопатая, совсем еще девушка, по-детски приоткрыв рот, поглядывала то на Елену, то на главврача, то на старших коллег, видимо, не могла сориентироваться, как ей на все это реагировать… И Елена, улыбнувшись этой девочке в белом халате — врачевателю душ! — продолжала:
"…Мы — красные ка-ва-ле-рис-ты,
и про нас"…
Мы глотки рвем неистово
в который раз.
О, как мы озабочены
судьбой страны —
вопим на всех обочинах,
грозны,
странны.
Орем на всех собраниях —
их не объять! —
с неистовой бранью:
"Стрелять!"…
"Стрелять!!!"…
"Стрелять!" — кто не согласные,
согласных — тож.
Тревожно и опасно
взлетает нож.
"Стрелять!" — юнцов и бабушек,
детей, отцов —
"Стрелять!"…
Мне кажется, пора бы уж
всем нам понять:
пришла пора обуздывать
себя
от слов,
от непотребной музыки
нелепых снов,
и прятать шашки-жала
в пыль чердаков
давно пора,
пожалуй,
от чудаков!
"Мы красные кавалеристы,
и про нас"…
Грустят экономисты, рабочий
класс!
Пока исходим воплями,
орем:
"Даешь!" —
и хлеб мы свой, и топливо
кладем под нож.
Весь город — место лобное…
И снова глядь,—
мы слышим гневно-злобное:
"Стрелять!"…
"Стрелять!!!"…
Очнись,
страна огромная,
уймись, народ! —
Не с криками и громами
пойдем вперед,
а лишь с напором бешеным
рабочих дел,
с решеньем,
честно взвешенным…
Меж черных тел
кружит,
кружит по митингам
беды
повтор…
Взбесившиеся винтики крушат
мотор!
И сокрушат, неистовы,
Его
сейчас…
"…Мы — красные ка-ва-ле-рис-ты,
и про нас"…
…Когда Елена замолкла, главный врач, как-то странно помотав головой, внезапно охрипшим голосом попросил: "Ершова, выйдите, пожалуйста, из кабинета!"
Елена вышла. Из-за плотно закрытой за ее спиной двери до нее донесся гневный голос давнего Володи: "Господи, коллеги, да что мы тут с вами делаем?!"
Она отошла от двери подальше, несколько раз прошлась бесцельно по коридору, но везде сидели ожидавшие приема больные, и она снова встала у стены.
К счастью, долго ждать не пришлось: буквально минут через десять ее пригласили зайти в кабинет.
Взмокший, красный, как вареный рак, главврач нарочито сухо сообщил ей:
— Мы считаем, что вы практически здоровы. Соответствующее заключение мы пошлем, куда требуется. Желаем вам творческих удач. До свидания!
Казалось, все завершилось вполне успешно… Но этот консилиум, как ни странно, стал последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Что-то сломалось внутри окончательно, что-то непоправимое произошло с ней.
Она боялась задумываться об этом, боялась вообще даже пытаться разобраться в своих чувствах, потому что подспудно знала, что она — РЕШИЛАСЬ…
Это трудно объяснить… На такие вещи еще не придуманы слова, а если они и есть, их нельзя произносить вслух, — так это больно и безнадежно… Она — РЕШИЛАСЬ…
Ночь после комиссии прошла у нее в бессоннице. Она много раз ложилась, вставала, выходила на кухню, пыталась читать, писать — все валилось из рук.
На другой день на работу она не пошла — благо, своим рабочим временем могла распоряжаться свободно.
Приготовив утром Антону завтрак, проводила его в школу. Спокойно, не торопясь, очень тщательно прибрала в доме, навела идеальный порядок на своем рабочем столе…
Потом разбудила мать — та засыпала поздно и спала по утрам долго, ей нужно было на прием к участковому врачу в поликлинику к двенадцати часам.
Позавтракав, мама тоже ушла из дома. Елена, как следует вымывшись в ванне, переоделась, села к письменному столу, что-то долго писала, зачеркивала, потом вложила в конверт, заклеила и положила на свой стол. "Антону Ершову" — было надписано на конверте крупными буквами.
