Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
Мигель грозно посмотрел на слугу.
- Молчу, молчу, - осекся тот. - Пойду за музыкантами, коли вам угодно веселиться...
- Веселиться... - глухо повторяет Мигель, и голос его поглощает бархат портьер.
* * *
Донья Херонима, дыша хрипло, как все тяжело больные, добрела до распятия и сложила исхудавшие руки.
- Господи всемилостивейший, не жалей меня, не жалей жизни моей, призови меня к себе, но не покинь сына моего! Останови шаг его, стремящийся к безднам греха! Просвети мысль его, проясни душу, положи сиянье свое на его сердце! Из тьмы, о господи, выведи его на солнечный свет милости твоей! Спаси душу его, спаси его душу!
Коварный недуг подрывает здоровье Херонимы. Кожа лица сморщилась и приобрела землистый оттенок, щеки ввалились. Тишина запустения окутала замок и двор.
Дряхлая Рухела, переползая от человека к человеку, шепотом, с глазами, полными ужаса, рассказывает, что видела в полночь, во сне, как над Маньярой парит ангел смерти.
* * *
Заботы сморщили лицо города.
Что ни ночь - то какое-нибудь безобразие, что ни день - злая весть: опять дон Мигель де Маньяра...
Севилья была бы счастлива избавиться от Мигеля каким угодно способом. Горожане, сдвинув головы, шепчутся, точно так же, как дворяне и вельможи власти светские и духовные.
На языке у всех храбрость, а сердца дрожат в страхе.
Нет, нет, никто не осмеливается выступить против него, никто не положит предела его преступлениям, даже святая инквизиция отступает перед ним, боится. Человек, пропитанный пороком, как губка водой, держит город в своей власти.
А на улицах поют:
Твой, де Молина, Бурладор теперь почти святой.
Должно быть, ты писал его подкрашенной водой.
Севилья на крутом вине замешана была
Жуана нового - тебе на зависть родила.
За ночь трех женщин обольщает,
Невесту в шлюху превращает...
Жуана мерзкого - в тюрьму!
Пошли, господь, ему чуму!
И святая инквизиция плотно закрывает окна, чтоб не слышать этих песенок, и дипломатически молчит.
Народ хмурится, сжимает кулаки и тоже ничего не предпринимает. Воля его проявляется только в набожных пожеланиях и вере:
- Ничего, десница божия достанет его и покарает!
Мигель летит на коне в деревню Эспирито-Санто, но около Кории-дель-Рио дорогу ему преграждает мост, подмытый полой водой.
Крестьяне столпились около моста, бьются об заклад - до скольких успеешь досчитать, пока мост рухнет.
- Не въезжайте на мост! - кричат Мигелю. - Того и гляди, обвалится! Смотрите - уже обе опоры накренились!
- С дороги! - угрюмо приказывает Мигель.
- Нельзя, сеньор! - кричит староста. - Не берусь я отвечать за вашу жизнь! Не въезжайте на мост!
Но не успели люди оглянуться, как Мигель стиснул коленями коня и галопом выскакал на мост. Он чувствует, как шатается настил, искры сыплются из-под копыт, и, промчавшись с бешеной скоростью, выносится на тот берег.
В то же мгновение треснули своды, и каменный мост с грохотом обрушился в бушующие волны.
Люди не сразу пришли в себя от ужаса, но вот закрылись разинутые рты, и прорывается изумление:
- Кто это был?
- Либо святой, либо сам дьявол...
- Нет, это Маньяра, я узнал его!
- Ну да, сам дон Жуан!
- Ооо! Дьявол!
Изумление возрастает.
- Видали? Чудо!
- Смерть отвергает его...
- Город боится его, церковь боится, инквизиция в страхе перед негодяем...
- Сам бог его опасается!
Пауза - и рассудительный голос:
- Нет, бог бережет его.
А за конем и всадником, который мчится к своей злокозненной цели, долго стоят в воздухе тучи пыли, и люди осеняют себя крестным знамением, словно увидели дьявола.
* * *
В гостиной, у пурпурной занавеси, стоит Мария. Лицо, просветленное страданием, светится любовью и нежностью.
- Простите, дон Мигель, что я пришла к вам, - тихо говорит она входящему.
Мигель, приблизившись, равнодушно смотрит в ее сияющие глаза.
- Я непрестанно думала о вас все те годы, что вы провели на чужбине. И со времени вашего возвращения внимательно наблюдаю за вашей жизнью...
Он нахмурился:
- Следите за мной, Мария?
- О нет, наблюдаю с любовью - и со страхом. Поверьте мне, прошу. Не опасайтесь, я не стану упрекать вас за прошлое. Что было - было самым прекрасным в моей жизни.
Мигель поражен нежностью ее тона. Какою сладостью дышит это существо! Как могло случиться, что я прошел мимо, держал ее в объятиях и ничего не понял?
- Говорите же, Мария! - мягко просит он.
- Я люблю вас, Мигель. Все так же верно и преданно, как прежде.
Девять лет. Девять долгих лет! Возможно ли?
- Я не собираюсь обременять вас, выпрашивая любовь. Мне довольно моей любви к вам. Я буду счастлива ею до конца дней.
Девять долгих лет собачьей преданности.
- Мария, - говорит Мигель, и голос его вибрирует от глубокого волнения. - Вы пришли сказать мне о своей любви в то самое время, когда вся Севилья беснуется от ненависти ко мне?
- Да, Мигель.
- Но почему? Что заставило вас прийти и сказать мне это?
- Я боялась, что вы несчастны, - шепчет девушка. - Хотела хоть немножко порадовать вас... помочь...
Пот выступил на висках Мигеля, он склонил голову. Вот - человеческое. Простое, искреннее, прекрасное. Вот - любовь, о которой он мечтал годы.
Подняв голову, прочитал на лице ее такую жаркую любовь, что затрепетал.
До чего же я нищ рядом с нею! Как завидую ей за это богатство и постоянство чувства! Как я посрамлен ее страстью...
Мария поняла движение его души, и слезы выступили у нее на глазах. В эту минуту она прекрасна.
- У тебя красивые глаза, когда ты плачешь, - пробормотал Мигель и, протянув руки, привлек ее в свои объятия.
И внезапно, порывисто, прижался губами к ее губам.
Да! Поцелую ее - и в меня перельется пламя ее любви: наконец-то я стану счастлив!
Но он прервал поцелуй, отстранился.
Холод, мороз, мрак вдруг наполнили грудь. Поцелуй оставил его равнодушным и пустым, как прежде. Нет для него счастья.
Зависть сдавила сердце - оттого, что сам он не способен на такую любовь, как она. Он ощущает нищету своего сердца рядом с этой чистой и ясной женщиной и хрипит от ярости и ненависти:
- Хотите до конца моих дней играть роль моего ангела-хранителя? Я не нуждаюсь в этом, Мария! Я не хочу вас!
Он зашагал по комнате, он упрямо смотрит себе под ноги и даже не заметил, как Мария молча ушла.
- Не умею любить, как вы! - яростно срываются слова. - Я смеюсь над вашей верностью. Не желаю, чтоб меня опутывали сетями нежности, чтоб за мной ухаживали, как за больным, обкладывали меня компрессами улыбок этой вашей несокрушимой любви - ненавижу, презираю... Нет, нет! - Он вдруг сломился, голос зазвенел болью. - Я лгу, это не так, я завидую вам, Мария...
Тут только заметил он, что Мария ушла, и он говорит в пустоту.
* * *
Толпы подданных дивятся - до чего доходит надменность господ. Сколько зла может натворить человек, если у него мешки золота, сотни тысяч подвластных душ и - скука от безделья. Нагружая суда Маньяры или снимая урожай с олив и с кукурузных полей в маньярских латифундиях, люди с отвращением произносят имя своего господина.
Зато приятно нарушена скука скудеющих феодалов.
От Памплоны до Малаги в патио дворянских домов, у каминов благородных идальго перебирают каждое событие в жизни Мигеля. Вслух осуждают, в душе восхищаются.
Вот человек, который снял маску экзальтированного благочестия.
Вот человек, который делает, что хочет, для кого ничего не значит женская честь, человеческая жизнь и законы, данные нам королями и властителями церкви.
Гордость Мигеля не позволяет ему скрывать свою порочность, и явным становится зло, которое он сеет, и свободнее становятся нравы города.
Молодые франты во всем стремятся подражать Маньяре. Они открыто похваляются своими успехами, заключают пари на благосклонность девиц, выставляют напоказ свою испорченность, бахвалятся целыми списками обольщенных женщин и обманутых мужей.
Вспыльчивые, воинственные петушки ищут случая окровавить свои шпаги. Они одеваются, как Мигель, подражают его походке, угрюмому выражению лица, манере говорить. Они перестают ходить в церковь и насмехаются над родителями, над богом, надо всем, что прежде почиталось возвышенным.
Они ищут ссор и поединков и - с оглядкой - заставляют себя богохульствовать.
А Мигель, властитель половины Андалузии, грешит мыслью, духом и телом, безнадежно погруженный в видения своего перевозбужденного воображения.
Агасфер мечты, которая не осуществилась, но посеяла в нем ненависть ко всему доброму, ко всему, что мирно живет под своим солнцем. В душу его ворвалось порочное коварство, и оно становится беснующейся сущностью зла. Заколдованный круг, из которого не может вырваться Мигель.
* * *
"Любовь монахини, горящая пакля и поцелуй проститутки - одинаково опасны", - гласит испанская пословица.
