Самим Али - Проданная замуж
— Вы, наверное, ждете не дождетесь, когда он пойдет в садик и не придется целый день за ним смотреть.
Я вежливо улыбалась и кивала в ответ, но сама думала, что вовсе не тороплюсь отдавать сына в садик и хочу проводить с ним как можно больше времени.
Манца надежно заперли в тюрьме, а мать я теперь воспринимала с позиции свободной женщины, как в тот день на суде, и мне зажилось спокойнее. У Азмира появились друзья, он рассказывал дома о школе и о том, чем занимался в течение дня, а я подробно расспрашивала его. Вечерами я сидела с ним, помогая делать уроки. Спустя какое-то время я начала общаться с другими мамами. Обычно они болтали о рутинных вещах: чем будут заниматься, когда придут домой, что прошлым вечером делали дети и чем они сами отличились, когда последний раз ходили в паб. Я считала, что между нами мало общего, но все равно подходила к ним и постепенно включалась в разговоры, благодаря чему по-настоящему хорошо узнала некоторых из них. Я понемногу начала чувствовать, что становлюсь частью сообщества, и явно испытывала ощущение принадлежности к определенному месту. Наконец я где-то стала своей.
Мы с Осгаром тяжело трудились, чтобы построить для своей семьи как можно лучшую жизнь. Он выучил язык и получил гражданство. Нам удалось скопить денег и купить дом рядом с огромным парком, где мальчики могли играть, как мы с Амандой когда-то играли в Кэннок Чейзе. Азмир и Азим хорошо учились в школе и очень меня этим радовали. Бывали и тяжелые моменты, но взрослая жизнь никогда не превращалась в кошмар, омрачавший большую часть моего детства.
Однажды, когда Азиму было около пяти лет, зазвонил телефон, и я взяла трубку.
— Здравствуйте, это Сэм? — прозвучало на другом конце линии приветствие с сильным шотландским акцентом.
Я ответила:
— Да, — но не узнала звонившего.
— Сэм, это я, Сайбер.
У меня затряслись руки, а глаза наполнились слезами. Я не узнала голос собственного брата! Я улыбнулась сквозь слезы.
— Как у тебя дела? — произнесла я, судорожно втянув воздух. — Откуда у тебя мой номер телефона?
— Танвир узнала его у родственников Осгара в Пакистане, — ответил Сайбер. — Я звоню по поводу отца.
«О, нет!» — мелькнуло у меня в голове. Могла быть только одна причина, по которой родственники звонили мне и заводили речь об отце.
— Он очень болен, — продолжил Сайбер. — Он приехал в Глазго, заболел и теперь лежит в больнице. Он часто спрашивает о тебе. Думаю, тебе следует навестить его.
— Да, конечно. В какой он больнице?
— «Виктория», четвертая палата.
— Ему очень плохо? — Мне с трудом удавалось говорить из-за кома, застрявшего в горле.
— Приезжай поскорее.
Тут Сайбер повесил трубку, не сказав даже «до свидания».
Когда Осгар вернулся вечером домой, я сообщила ему, что утром должна ехать в Глазго, и объяснила почему.
— Зачем ты едешь? А если там будет Манц или, еще хуже, твоя мать?
Я вздрогнула при мысли об этом, но не утратила решимости.
— Ну и пусть. Я должна повидаться с отцом, пока не поздно. Если столкнусь с кем-нибудь из них, значит, так тому и быть.
На следующее утро я села на поезд, отправлявшийся в 6.07. Состав держал путь на север, а воображение рисовало мне жуткие картины. А что, если я и правда столкнусь с Манцем? Он отсидел в тюрьме за попытку похищения людей, и, хотя я не видела все это время ни его, ни кого-либо из родственников, я знала, что виноватой он считает меня. В конце концов, таким он был человеком. А как же мать? Что я буду делать, если увижу ее? Или еще кого-то из родственников? Они станут проклинать меня, затащат в подворотню, изобьют и оставят умирать? Я сама себя запугивала, поэтому решила пройтись в буфет, который находился в хвосте поезда, и купить себе чашку кофе. Вернувшись на место, я вытащила из сумки журнал и попыталась читать, вот только слова расплывались у меня перед глазами и я всю дорогу ерзала и вертелась на сиденье.
Когда поезд прибыл в Глазго, я взяла такси и поехала в больницу. Сайбер говорил о четвертой палате, и мне показалось, что прошли годы, пока я пробиралась по коридорам и лестницам, чтобы попасть туда. Я некоторое время стояла у двери в палату, собираясь с мыслями. А потом толкнула дверь, подошла к медсестре и спросила, где мой отец.
— Вторая кровать с того конца, — ответила медсестра, указывая на нее и ободряюще улыбаясь.
Я прошла четыре кровати, и на каждой спал пожилой мужчина. А потом стала в ногах той, на которую указывала медсестра. Человек, которого я увидела, не был похож на моего отца. На постели лежал седой, болезненного вида мужчина, к руке которого была присоединена капельница. На пороге смерти. Я чуть было не вернулась к медсестре, чтобы переспросить, не ошиблась ли она. Но потом он открыл глаза, и лицо его озарилось той самой яркой улыбкой, которую я всегда любила.
— Я знал, что ты придешь, — произнес папа тихим голосом, так что я едва смогла разобрать слова.
Я подошла к краю его кровати, мы обняли друг друга и долго не разнимали объятий. Мы молчали. У меня на глаза навернулись слезы, но я не хотела, чтобы папа видел, как я плачу, поэтому я часто заморгала, сдерживая их. Наконец мы разомкнули объятия.
— У тебя такой болезненный вид, папа. Что случилось?
Отец выглядел не просто больным; казалось, что ему восемьдесят пять, а не пятьдесят пять, как было на самом деле.
Папа слабо покачал головой.
— Да нет, мне уже стало лучше. Видела бы ты меня на прошлой неделе. — Он смолк, пристально изучая мое лицо. — А ты выглядишь, как всегда, неплохо, Сэм. Ты счастлива?
— Да, папа, — сказала я, жалея, что не догадалась привезти с собой фотографии Азмира и Азима. Помня собственное детство, я позаботилась, чтобы у нас было множество фотографий мальчиков, и на каждом этапе их юных жизней. Иногда, когда сыновья были в школе, я смотрела на эти снимки и жалела, что на себя в таком возрасте посмотреть не могу. — Теперь я очень счастлива.
Мы проговорили не один час, предаваясь воспоминаниям обо всем, что делали вместе, о временах, когда папа тайком водил нас в зоопарк, на ярмарку или в библиотеку и как ему потом попадало.
— Достань, пожалуйста, радиоприемник вон оттуда, — указал отец на тумбочку возле кровати.
Я открыла дверцу, достала маленький голубой приемник и передала папе.
— Нет, оставь его у себя, — сказал отец. — Отдай моему любимому внуку.
Я спрятала приемник в сумку, а на глаза снова навернулись слезы. Это выглядело как прощальный подарок. Мне хотелось побыть с папой еще, но он сказал, что Манц обычно приходит навещать его в полдень и он не хочет, чтобы мы встретились. Я обняла и поцеловала отца, перед тем как попрощаться. Выходя из палаты, я продолжала оглядываться и махать рукой.
Живя в детском доме, я видела отца чаще, чем за все последующие годы, и в детском доме я была счастливее всего. Я знала, что это не простое совпадение.
Как я и ожидала, Сайбер больше не звонил мне до смерти отца.
— Похороны во вторник, — сказал он. — Мы хотели похоронить его завтра, но нам не разрешили забрать его из больницы.
— Я приеду первым поездом во вторник, — произнесла я, пытаясь справиться с комом в горле. — Буду на месте около десяти.
— Да, думаю, это правильно. И уехать тебе лучше в тот же день. Все будут расстроены, так что не стоит тебе затягивать визит и расстраивать их еще больше, — сказал он, после чего раздались гудки отбоя.
Я дрожащей рукой положила трубку и разрыдалась. Осгар обнял меня и принялся покачивать, как я обычно делала, когда кто-то из мальчиков расстраивался. Мы решили, что ему не стоит ехать на похороны, потому что его присутствие только подлило бы масла в огонь. Осгар понимал, что Манц не слишком ему обрадуется, и не хотел становиться причиной скандала в такой день.
Я приехала в Глазго и села в такси. Мать переехала из района, который называла «маленьким Пакистаном», после того как я сбежала из дому, а Манца посадили в тюрьму. Сайбер сказал, что ей тяжело было оставаться там, где люди знали о случившемся. Я вошла в дом и увидела Сайбера, ожидавшего меня в коридоре. Я протянула руки, чтобы обнять брата, но тот отстранился. Я подавила желание всхлипнуть, а Сайбер опустил взгляд в пол и указал на одну из дверей.
— Женщины там, — сказал он.
Я туго обернула вокруг головы шарф и шагнула в комнату. На полу сидели человек десять женщин, они плакали и читали молитвы. Тара, Ханиф и Мена сидели в центре комнаты. При виде Мены у меня екнуло сердце, и я пошла к сестрам со слезами на глазах. Тара подняла на меня взгляд. Мне до боли захотелось, чтобы она обняла меня. Мы никогда не были близки, но приходились друг другу родными сестрами, и наш отец только позавчера скончался. Мне хотелось скорбеть вместе с ними, разделить то единственное, что было для нас общим.
