Мор Йокаи - Венгерский набоб
- Видите как, друзья, - обратился он вдруг в порыве откровенности к вокруг стоящим, - праздник нынче двойной, потому что последние два мужские отпрыска рода нашего опять друг другу руки подадут после долгого разрыва.
- Дело воистину богу угодное! - поддержал отец протопоп, и единодушный одобрительный гул покрыл его слова; один Кутьфальви изъявлял некоторое беспокойство, словно бы не очень одобряя это слишком уж великодушное намерение.
Гайдуки стали между тем сливянкой гостей обносить и десятилетнего настоя абрикосовой наливкой с ломтями пшеничного хлеба. Это значило: обед уже недалек, и возбуждающим аппетит напиткам оказан был должный прием, ни одного водохлеба-трезвенника не нашлось. Полчаса спустя и впрямь залился колокольчик, возвещая обед. Звон повторился трижды, чтобы никто не прослушал, ежели забрел куда, и гайдуки распахнули высокие двери в столовую.
Огромная роскошная зала сплошь была заставлена длинными накрытыми уже столами, - приборов ставилось на них вдвое против числа гостей, чтобы не только почтившие хозяина своим присутствием разместились, но и все, кто вдруг позже явится.
От тортов, бисквитов, печений ломились столы; самые великолепные фрукты, золотистые дыни, чешуйчатые ананасы громоздились благоуханными горами; устрашающих размеров паштеты грядой разделяли напротив сидящих; рыбины с целого кита дыбились в дрожащем желе, величиной своей обескураживая охотников их отведать. А между блюдами - гирлянды цветов и букеты в фарфоровых вазах.
Целый музей столового золота и серебра был выставлен перед гостями. Даже школярам-певчим достались серебряные кубки. Посередине же залы красовался серебряный бассейн с затейливым водометом, из которого топазовой струей било вверх самое доподлинное токайское.
Все устремились на свои места; барин Янчи направился в голову стола. Там заметил он рядом со своим еще куверт.
Второй прибор на все именины ставился; из года в год сажали за него приводивших барашка крепостных девушек. Но в этот день барин Янчи возмутился.
- Это еще что? Зачем прибор? - накинулся он на Палко, стоявшего за его стулом.
- Вона раскричались! Будет вам. Кубок-то фамильный поставлен, не видите. Думал, тот, другой приедет, так будет куда сесть...
Физиономия барина разгладилась, забота эта ему понравилась, и, похлопав Палко по плечу, он объяснил гостям, что свободное место рядом оставлено для племянника.
- Видишь, сердце-то доброе все-таки у тебя, - еще раз похвалил он гайдука.
- Только не у меня, - буркнул тот строптиво.
Суп заставил гостей умолкнуть на несколько минут. Все, пожелав соседу приятного аппетита, поспешили и сами его утолить. Справа от барина Янчи сидел протопоп, на противоположном конце стола - Банди Кутьфальви, возле него - Мишка Киш. С Мишкой Хорхи сесть никто не решился, он безбожнейшие штуки выкидывал: лягушки [небольшой прыгающий по земле фейерверочный снаряд, род шутихи] зажженные под стол пускал, уксусу мог в бокал соседу подлить, едва тот отвернется. Гости пониже званием устроились за другим столом. Задний же план занимал перистиль с красиво убранной сценой посередине; достойный Локоди собирался на ней сначала туманные картины показать обедающим, а потом с участием школяров - веселую комедию под названием "Доктор Фауст". Ее Локоди из Гете перевел, хотя автор едва ли узнал бы собственное творение. И наконец, представленным имело быть бегство Добози от турок в двенадцати явлениях и с бенгальским огнем: в заключение же, когда все помрут, предстояло распахнуть задние двери, и зрелище венчал великолепный фейерверк. Паузы должен был занять лучшими своими песнями цыганский оркестр Бихари - частью его собственного сочинения, частью из любимого репертуара Лавотты [Лавотта Янош (1764-1820) - известный тогда скрипач и композитор].
Веселье было уже в разгаре, пенье, музыка, звон бокалов, оживленный говор - все сливалось в беспорядочный праздничный гул; не осталось никого, ворочавшего еще языком, кто не произнес бы затейливого тоста за здравие хозяина. И сам он развеселился, рассиялся, хотя и выпил меньше обычного. Завечерело, гайдуки уже свечи внесли в больших разлапистых канделябрах, а бокалы все звенели. В глубине, меж колоннами перистиля, под воинственные песни сменялись и застывали в белом и розовом свете живые картины почтенного Локоди. Вот и задние двери растворились, и огненные столпы, искристые колеса, летучие светила засверкали из темного ночного безмолвия: произведения потешных дел мастера. Прянувшие веером ракеты розовыми, голубыми звездами усеяли черно-лиловый небосклон, а выросшая на нем зеленая черешня сыпала и сыпала наземь искряные свои плоды...
В эту минуту послышался перестук въехавшего во двор экипажа.
Прибыл посланный за Абеллино стряпчий - но один, без него.
Барин Янчи, подавленный, опустился обратно в кресло, услышав от посланца, что Бела в самом деле нездоров и не приедет, хотя именинный подарок свой присылает с ним, искренне желая порадовать дядюшку.
Шестерым дюжим молодцам задал работу длинный ларь, в котором он был привезен. Втащив, поставили они его на стол, чтобы всем было видно.
По углам ларь схвачен был толстыми железными скрепами; пришлось их сначала клещами срывать.
Что там такое, в этом ящике? Все вытянули шеи, гадая и стараясь не прозевать; никто, однако, не угадал.
Все четыре скрепы вдруг разом отскочили, боковины упали, и взорам предстал... закрытый крышкой гроб.
Возглас ужаса вырвался у всех.
Хорошенький подарок к семидесятилетию: обтянутый черным бархатом гроб с древним родовым гербом на крышке и именем "Янош Карпати" серебряными гвоздиками на боку...
Общее потрясение было столь велико, что никто слова не мог вымолвить. Лишь тяжкое, хриплое стенанье раздавалось, подобное реву зверя, пораженного в самое сердце. Это был страдальческий вопль смертельно оскорбленного старика. Узрев гроб и собственное имя на нем, вскочил он с места, простер руки, и ужасная улыбка исказила его лицо, которое тотчас стало заливаться устрашающей синевой. Дрожащие губы словно силились что-то выговорить, но лишь протяжное мучительное хрипенье срывалось с них. Он воздел руки к небу и вдруг, уронив их разом на лоб себе, пал навзничь в кресло с широко раскрытыми глазами.
Кровь застыла в жилах у свидетелей всего этого. Несколько мгновений никто не шевелился. Потом общество зашумело вдруг, загомонило, и весь порядок сразу нарушился. Кто кинулся к хозяину, - в постель его отнести, кто лекаря звал, кто гроб стаскивал со стола. Лишь двое продолжали сидеть в молчании: Киш да Кутьфальви.
Недавний троицын король, едва его благодетель лишился чувств, вперил взгляд в соседа, и тот, будто завороженный, оставался на месте, не в силах встать и уйти.
Тогда Киш, точно в прострации, нащупал тяжелый золотой кубок перед собой и, лишь только прибежавшие гайдуки вынесли Яноша Карпати, вскочил и с грянувшим, как выстрел, криком: "Убийца ты подлый с приятелем твоим!" плеснул с размаху содержимым ему в лицо.
Остальные все с вытянувшимися лицами бочком стали пробираться к дверям: кабы здесь похуже чего не вышло.
Оскорбленный поднялся медленно, отер платком бледное свое лицо, но, вместо того чтобы кинуться на обидчика, к общему изумлению, тоже попятился к выходу. Никто в толк не мог взять: в другое время косого взгляда достаточно, чтобы в порошок стереть невежу, а тут... Что на него нашло?
Его тоже взял страх. Когда они с молодым Карпати порешили послать старику гроб на день рождения, Кутьфальви думал, что ничем, кроме шутки, это не обернется, - ну потасовкой, самое большее, и заранее велел конюху оседлать лошадь для такого случая и ждать с ней под окном, чтобы удрать беспрепятственно. Но конца столь печального и он не предусмотрел, и когда Киш в глаза обозвал его убийцей, лишь похолодел весь, ничего не чувствуя ни возмущенья, ни обиды; ни о чем не думая, кроме одного: скорей в седло, и наутек; и ноги сами к двери его понесли.
- Нет, сударь, так мы не уйдем отсюда! - вскричал Киш и, бешеным кабаном перемахнув через стол, схватил уходящего за грудки. - Нет, сударь, прикончили старика, - справим и поминки!
Глаза Кутьфальви налились кровью; силясь оторвать от себя руки преследователя, тащил он его к дверям, но тот стальной хваткой держал его, заступая дорогу. Вмешаться и разнять их никто не осмелился. Оружия не было ни у того, ни у другого, но тем яростней схватились они; а что может быть ужаснее рукопашной? Кутьфальви на мизинце античную гемму носил с орех величиной и повернул теперь перстень у всех на глазах камнем наружу. У Киша в руке был золотой кубок, схваченный со стола. Борясь, приблизились они к самой двери; тут Кутьфальви в бешенстве занес кулак, норовя перстнем попасть прямо в висок противнику. Но Мишка уклонился проворно, и в тот же миг сам Кутьфальви с разбитой головой распростерся у порога.
