Чарльз Сноу - Наставники
Временами Пилброу не скрывал этого от себя. Просто не мог скрыть. И еще ревностней оберегал те свои чувства, которые по-прежнему его волновали. Чувства, которые умирают последними. Пилброу помог в своей жизни очень многим людям, он всегда стремился к добрым делам, постоянно боролся со своим эгоцентризмом и плотскими страстями, но больше всего гордился тем, что "в трудную минуту поддерживал единомышленников", борющихся за социальную справедливость, - эта мысль отчетливо прозвучала в его последней реплике. Он сумел выразить в ней свою нынешнюю сущность: возраст освободил его от "ненужных" страстей, и он целиком отдался самому важному делу. Но при этом он думал о себе самом даже больше, чем откровенные эгоисты. Он был добр, отзывчив и щедр - но никогда не забывал проверить, как его поступки выглядят со стороны. В ту ночь я был слишком расстроен, чтобы разбираться в своих ощущениях, но потом понял, что осудил его чересчур строго. Многие люди считали его необычайно добродетельным, а мне он попросту очень нравился: я видел в нем любезного, доблестного, порывистого и удивительно сердечного человека, который постоянно обуздывал себя, чтобы не лишиться самоуважения.
Пилброу не заметил, что я очень расстроен, и долго рассказывал мне о каком-то хорватском писателе, а около четырех часов утра вдруг объявил, что давно мечтает как следует выспаться, и ушел.
Я был слишком удручен, чтобы спать, и решил разбудить Роя Калверта. Вот мы и поменялись ролями, подумал я, вспомнив, как он будил меня по ночам, когда его мучила депрессия. Я поднялся к нему и открыл дверь его гостиной - в камине дотлевали слабо мерцающие угольки. Рой, видимо, развел очень большой огонь и работал допоздна. На столике у камина лежала корректура его книги о литургии, и, глянув на первый лист, я увидел посвящение ПАМЯТИ ВЕРНОНА РОЙСА.
Рой мирно спал. Бессонница не мучила сто с прошлого лета, а когда у него не было бессонницы, он спал как ребенок. Я будил его довольно долго.
- Ты зачем мне снишься? - открыв глаза, спросил он.
- Я тебе не снюсь.
- Ну, тогда я еще посплю. А ты спасай мои книги. У нас ведь пожар? Пусть пока горит, мне надо поспать.
Он был румяным и по-детски взъерошенным - слегка поредевшие волосы ничуть его не старили.
- Мне что-то здорово не по себе, - сказал я, и он окончательно проснулся.
Пока он вылезал из постели и натягивал халат, я передал ему свой разговор с Пилброу.
- Плохо. Очень плохо, - сказал Рой.
У него все еще слипались глаза; мы перешли в гостиную, и он сел возле камина, чтобы унять знобкую дрожь.
- Так что мы будем делать, старина?
- Кажется, победа ускользнула от нас. Я очень тревожусь за Джего.
- Именно. Но твоя тревога ему не поможет. Что мы предпримем?
Он вытащил кубики и передвинул Пилброу в кроуфордовскую партию.
- Значит, семь голосов за Кроуфорда и шесть за Джего, - проговорил он. - Такого скверного положения у нас еще не было.
- Мы ничего не потеряем, если попытаемся перетянуть кого-нибудь на нашу сторону, - сказал я. - Очень жаль, что мы не сделали этого раньше. По-моему, нам надо как следует насесть на Гея.
- Именно. Ничего другого сейчас не придумаешь. Да-да. В самом деле, довольно бессвязно забормотал Рой и улыбнулся мне. - Не стоит так тревожиться, старина.
- Нам надо насесть на Гея, но я не очень-то верю в успех.
- Мне жаль старину Джего. Тебе ведь тоже, верно? Ты по-настоящему его полюбил, я знаю. Ну, ничего. Мы сделаем все, что в наших силах. - Роя захватила эта мысль - насесть на Гея. Он опять улыбнулся мне. Удивительное дело - сегодня не ты меня поддерживаешь, а я тебя.
34. ДОЛГ ЛЮБВИ
Я лег очень поздно, но проснулся еще до прихода Бидвелла. Сказав: "Уже девять, сэр", он поднял жалюзи, и комнату залил серовато-сумрачный свет декабрьского утра; я отвернулся к стене, думая, что с удовольствием проспал бы весь этот день.
Бидвелл поздно растопил камин в моей гостиной, и теперь черную груду углей едва подсвечивали зыбкие языки пламени. Временами дым выплескивался в комнату - он казался едким, промозглым и холодным. Мрачно съев завтрак, я заставил себя встать, вышел на лестницу и кликнул Бидвелла. Он тотчас явился; его улыбка, как и обычно, была почтительной, веселой и плутоватой. Я послал его узнать, встал ли Пилброу; вернувшись, он сказал, что "на двери мистера Пилброу висит записка, где он приказал не будить его до двенадцати часов".
Я понимал, что, выспавшись, Пилброу сразу же известит бывших союзников о своем решении. Он придерживался странных для старого человека взглядов, но был вежлив и обязателен, как истинный джентльмен девятнадцатого столетия; он всегда говорил, что не может понять, почему его единомышленники-либералы считают грубость признаком хорошего тона, хотя неизменно добавлял, что для этого у них наверняка есть веские основания и что никаких других претензий у него к ним нет.
Было очевидно, что Кристл, Браун и Джего сегодня же получат его извещения. Мне очень не хотелось сообщать Брауну еще одну неприятную новость и за завтраком я решил не ходить к нему, а дождаться, когда он узнает все без меня. Но потом я подумал, что от неприятностей прятаться глупо, и попросил Бидвелла отнести Брауну записку, в которой приглашал его прийти ко мне, как только он появится в колледже.
Все утро Браун принимал у абитуриентов экзамены на получение стипендии и пришел ко мне около одиннадцати.
- Что случилось? - спросил он прямо с порога. - Вы слышали какие-нибудь новости про собрание?
Узнав, что Пилброу не хочет голосовать за Джего, он побагровел от злости и выругался - я еще никогда не слышал от него такой грубой брани. Он сказал:
- А все эта растреклятая политика! Он так и останется до самой смерти мальчишкой. Плохо, когда в колледже работают люди с дурацкими взглядами не при вас будь сказано, Элиот, - но уж совсем невыносимо, когда они берутся за серьезные дела. Хоть убейте, а не смогу я теперь относиться к Пилброу так же, как раньше.
В первый раз за последний год он потерял над собой контроль. Помолчав, он угрюмо проговорил:
- Что ж, надо сказать об этом Кристлу. Времена изменились - теперь он расстроится гораздо меньше, чем я.
Кристл внимательно выслушал новость и отреагировал на нее совсем не так, как Браун.
- Понятно, - проговорил он. - Удивляться тут особенно нечему.
Кристла обуревали противоречивые чувства: неопределенная виновность потому что Браун был очень рассержен; добросердечная грусть - из-за того, что тот так сильно расстроен; радость от предвкушения активных действий теперь он мог осуществить свой тайный замысел; и глубокая, но неосознанная удовлетворенность.
- Хорошо, что я уже начал переговоры! - с торжеством воскликнул он. Мы еще не рассказывали вам, Элиот. Браун-то, как всегда, был против. Но кое-кто из наших противников тоже выступил за общее собрание. Объединенное, без всяких партий, для всех членов Совета. Я вот говорил вчера Брауну, что нам не обойтись без компромисса. Ну, а теперь я в этом совершенно уверен.
- Со вчерашнего дня наше положение изменилось.
- Мне и вчера было ясно, что в каждой партии есть колеблющиеся.
- Меня к ним причислить нельзя, - твердо сказал Браун.
Я спросил, согласились ли наши противники провести общее собрание.
- Они не посмеют отказаться, - ответил Кристл. - Да едва ли и захотят.
- Даже сейчас, когда у них большинство? До вчерашнего дня они неизменно нам проигрывали. Но теперь-то зачем им собрание?
- Они будут глупцами, если согласятся на это собрание, - мрачно сказал Кристлу Браун. - Еще вчера любое ваше предложение могло принести им пользу. Здравый смысл требовал от них, чтобы они попытались узнать ваши планы. Им следовало идти вам навстречу в любом вашем начинании. Они же видели, что вы тоже не уверены в победе.
- И все-таки я оказался прав. Это собрание может спасти нас, - сказал Кристл.
- Я поверю, что вы правы, если услышу, что они действительно соглашаются на компромисс - именно теперь, когда большинство у них.
- Я позабочусь, чтобы собрание состоялось, - успокоил Брауна Кристл. Это можно устроить. Они пойдут на компромисс, вот увидите...
После ленча ко мне поднялся Рой. Мы условились повидаться с Геем в четыре часа, когда он пьет свой чай, потому что старик вот уже сорок лет планировал время, целиком подчиняясь расписанию трапез, и с полудня до чая спал - так что нам надо было выходить из колледжа не раньше трех.
Я скрывал от Брауна и Кристла, что мы собираемся поговорить с Геем. Кристл сейчас добивался компромисса, и сообщать ему о наших планах было небезопасно. Пока положение Джего не упрочилось, он едва ли стал бы помогать нам - скорее, наоборот.
- Именно, - сказал Рой. - Он поразительно напористый человек. Если б он защищал интересы Джего так же рьяно, как вытрясал пожертвование из сэра Хораса, то мы бы уже давно положили Кроуфорда на обе лопатки.
Мы разговорились о людях, влияющих на общественную жизнь. Нас обоих удивляло, что целеустремленность - целеустремленность в сочетании с упорством и настойчивостью - неизменно оказывается в наши дни эффективней, чем изощренная и хитроумная искусность. Искусность и проницательность способствовали, конечно, достижению цели, однако, наблюдая за общественной жизнью, человек приходил к банальной, но неопровержимой мысли, что самыми ценными союзниками становятся те люди, которые, безусловно, верят в его правоту. Артур Браун был изобретательным и мудрым политиком, но он превратился в лидера нашей партии и самого надежного сторонника Джего именно потому, что решительно, настойчиво и, в отличие от нас, безоговорочно считал Джего наиболее достойным кандидатом в ректоры. А кроуфордовская партия, которая до недавних пор проигрывала нашей, держалась на Деспарде, Винслоу и Гетлифе, безусловно веривших, что ректором должен стать Кроуфорд. Кроуфорду повезло больше, чем Джего, потому что Кристл, в принципе не менее целеустремленный, чем его противники, на этот раз с самого начала сомневался в своей правоте.
