Валентин Черных - Москва слезам не верит (сборник)
— Лет по сорок пять, наверное, — предположил Бодров.
— Что вы, — не согласилась директриса. — От силы тридцать семь-тридцать восемь! Обратите внимание на их кожу. Молодые же женщины!
— Значит, тридцать девятый год рождения? Голодное военное детство и не очень сытая послевоенная юность. А потом, когда представилась возможность есть досыта…
— Они стали наедаться, — вставила директриса.
— Да, — спокойно согласился Бодров. — Их можно понять. Но теперь мы такие сытые, что пора начинать худеть. И одеваться пора со вкусом, у нас для этого все есть. И это зависит и от нас с вами.
— Не все от нас зависит, — вздохнула директриса. — И чего это я с вами спорю, — удивилась она. — Конечно, они не виноваты, что одеваются дорого и безвкусно. Их этому не учили. Да и какое время было — десятилетиями перешивали обноски. Бедно жили. Это глупость, что бедность украшает человека, бедность уродует людей, и тела их, и души.
В кафе вошли девушки, по-видимому, продавщицы из соседнего магазина — рослые, длинноногие и уверенные.
— Вы посмотрите на них, — восхитилась директриса. — Красивые! Эти росли уже не в бедности. Посмотрите, как одеты. Каждая — индивидуальность, даже в одинаковых халатах. Вот для них будет интересно работать. Удивительно красивое поколение растет… Кстати, к нам приезжали французы.
— Я читал в газете, — сказал Бодров.
— Так вот, директор фирмы месье Бюфор очень удивился, почему женской модой у нас занимаются только женщины. Это же противоестественно. Только мужчина может оценить красоту женщины. И одеть ее, и придумать ее. Может быть, он прав? Мы, бабы, завистливы и субъективны. Во всем мире одеждой женщин занимаются мужчины. Во всем мире, только не у нас. Наши мужчины варят сталь.
— У нас есть движение вперед, — улыбнулся Бодров. — Половина нашего курса в институте состояла из парней.
— Дай бог… Кстати, как поживает царица Лыхина?
— Думаю, что хорошо, — сказал Бодров.
— Ну, я тебе не завидую.
— По-моему, она хороший руководитель, — возразил Бодров.
— А я разве говорю, что плохой? — директриса пожала плечами. — Она и человек хороший. Я ее знаю почти сорок лет. Она приехала из деревни Лаптево, у них там все Лаптевы или Лыхины, и еще перед войной получила орден Ленина. Ее имя гремело тоща — передовая ткачиха республики! Во время войны стала директором швейной фабрики. А шили мы тогда в основном солдатские шинели.
— Модный нынче силуэт, — вставил Бодров.
— Да… Она, наверное, хороший руководитель. Но ведь от нее зависит очень многое и будет зависеть еще больше. И эти люди, — директриса обвела жестом сидящих в кафе, — даже и не предполагают, что сидит где-то Люся Лыхина и решает, что им носить, что модно и что не модно, хотя и осталась все той же Люськой, со своими вкусами и привязанностями.
— Ну почему же… — попытался возразить Бодров.
— А потому, — директриса была непреклонна. — Человек может получить три высших образования, но вкуса у него от этого может и не прибавиться. Потому что вкус — это не знание и даже не логика, это эмоции. Это как дар писать стихи. А Лыхина берет наши модели и вытравляет из них все оригинальное. Ей хочется чего-нибудь попроще, и она уверена, что этого хотят все. Если бы мы делали электрические выключатели, черт с ними, они чем проще, тем лучше, но ведь мы ищем направление.
— Я как раз и хотел посоветоваться с вами именно по этому поводу, — сказал Бодров.
Бывая в центре, Бодров всегда заходил в республиканский художественный музей. Сейчас было лето, и по музею бродили в основном школьные экскурсии и солдаты.
Бодров медленно шел по залу. Его заинтересовал портрет молодой женщины, восемнадцатый век. И он занялся этой картиной. Сначала он заменил женщине пышные юбки на узкие джинсы, потом убрал лишние, на его взгляд, одежды с плеч. И перед нами предстала юная современница, в одежде которой было три основополагающих пятна: синее, красное и зеленое. Бодров достал из папки цветные фломастеры и сделал наброски.
В следующем зале было совсем пусто. Только у одного полотна, которое было упрятано в нишу, толпилось не менее полувзвода солдат. Бодров подошел. Полотно называлось «Римлянки в бане». Нагие римлянки восседали на мраморной скамейке, вероятно, после парной. Солдаты стояли перед картиной в благоговейном молчании.
И Бодров занялся римлянками. Он их начал одевать. Появились современные платья, юбки, джинсовые сарафаны, сумки. Теперь они напоминали сегодняшних студенток на отдыхе. Мешал только голый младенец. Бодров попытался и его одеть, но, подумав, убрал совсем. Одной из студенток он дал небольшой транзисторный приемник и включил ритмичную музыку.
… Потом Бодров звонил кому-то из телефона-автомата. Потом он зашел в гастроном и взял бутылку коньяку. Потом подошел к новому двенадцатиэтажному дому, проехал в просторном лифте и нажал на кнопку звонка. Дверь открыл молодой человек. Назовем его Викторовым.
— Привет науке, — сказал Бодров.
— Здравствуй, учитель! — ответил Викторов.
— А почему учитель? — удивился Бодров.
— Потому что профсоюзы — школа коммунизма. Мы в институте только так профорга и называем. А как тебя зовут, уже знаешь?
— Сережей. Говорят: идем к Сереже.
— Ну, это панибратство, — рассмеялся Викторов. — С этим надо бороться беспощадно.
Викторов раскупорил коньяк, достал лимон, сыр.
— Удобно живешь, — заметил Бодров, осматриваясь.
— За то и боролись, — ответил Викторов.
— А как Вера? — спросил Бодров. — Сходиться снова не собираетесь?
— Она уже вышла замуж.
— Не жалеешь?
— Ты же знаешь, я никогда не завидовал чужим успехам. Лучше расскажи о себе. С чего начал на новом поприще?
— Я ведь только приступил, А фабрика в большой дыре… Заговариваемся…
— Как известно, все начинается с идеи. Начни шить что-нибудь такое, чтобы слух пошел по всей Руси великой. Чтобы о твоих изделиях узнали во Владивостоке, чтобы твои изделия спекулянтами перепродавались втридорога. Короче, создай фирменную одежду. Фирму, как говорят нынче некоторые, и чтоб такой ни у кого не было.
— Попробуем. Лыхина хочет увеличить в три раза пошив из джинсовки.
— Почти наверняка прогорите.
— Почему?
— А сам не знаешь? Наша джинсовая на сегодняшний день ни к черту не гадится. Есть два-три комбината, которые соответствуют, но вы эту ткань еще не скоро получите. По мировым стандартам джинсовая ткань должна быть не менее пятисот граммов на метр. У нас и трехсот не наберется. Слишком легкая. Не будут брать. Если только деревня.
— И деревня не особенно берет, — заметил Бодров.
— Туго тебе придется, туго, — вздохнул Викторов. — И, понимаешь, я почти не вижу выхода на ближайшее десятилетие.
— Выход всегда есть, — не согласился Бодров. — Его надо только не закрывать самому. А как у тебя-то?
— У меня все путем. Исследуем. Правда, эти исследования никому не нужны.
— Почему?
— Откуда я знаю? Три месяца сидели на фабрике «Первое мая». Руководство прочитало, поахало и положило в стол.
— А чего ахали? — заинтересовался Бодров. — «Первое мая» — почти как наша «Коммунарка». Условия сходные. Поделись.
— Картина, в общем-то, знакомая. Все наши опросы и анкетирования показали, что многие женщины на первое место ставят семью, что бы мы там ни говорили об удовлетворенности работой, возможностях карьеры, совершенствовании. И это надо учитывать в первую очередь.
У тебя есть эти исследования? — спросил Бодров.
— Есть.
— Дай посмотреть.
Викторов нашел стопку сброшюрованных листов, и Бодров углубился в их изучение.
— Ты все будешь читать? — спросил Викторов.
— Все. — Бодров завалился на диван. — Мне это очень интересно. У нас почти одинаковые условия.
— Ну, у меня тоже есть что почитать, — оказал Викторов и тоже лег на тахту и раскрыл другую папку.
Некоторое время они лежали молча, слышен был только шелест переворачиваемых страниц. Потом Викторов приподнялся и удивленно спросил:
— Что случилось?
— А что? — не понял Бодров.
— Есть квартира, выпивка, музыка, почему мы не звоним девчонкам и не проводим время в вихре танца, как в недавние прекрасные времена?
— Действительно, почему?… — спросил Бодров. — Впрочем, нет, никаких звонков! У меня электричка в одиннадцать, а мне все надо успеть прочесть. А потом подумай: одно дело, когда я мог представиться: Сергей Бодров, студент технологического института, будущий знаменитый художник-модельер. Другое дело, я скажу: Сергей Васильевич Бодров — председатель фабкома, и добавлю, как в прошлые времена: пойдем, крошка, спляшем. Ты представляешь, какие у них будут глаза?
— Думаю, что круглые, — рассмеялся Викторов.
