Юлия Жадовская - В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА
- За что вы его так мучите?
- Ничего, пусть помучится: это здорово! И она засмеялась.
- Я романы иногда люблю читать, - продолжала она, - стихи люблю, ужас как люблю! Вы знаете эти стихи:
Расстались мы, но твой портрет
Я на груди моей храню…
Чудесные! Не знаете ли вы хорошеньких стишков?
- Танечка! Поди позови учителя с детьми сюда. Татьяна Петровна желает видеть детей.
- Ой-ой! как будет тесно, когда мы все сюда заберемся, - сказала Танечка и побежала, сверкнув на меня своими быстрыми глазками и примолвя с улыбкой: "До свидания!".
Я знала, что он сейчас придет, а я не осмелюсь даже подать вида, что знаю его! Что сказала бы Татьяна Петровна, если б узнала, что это тот самый молодой человек, присутствие которого поставило меня когда-то "на краю пропасти", от которой она так торжественно спасла меня! Узнает ли он меня? И если узнает, как он выразит это?
Сердце у меня замерло, когда у дверей раздались голоса и вошел Павел Иваныч с детьми.
Я нарочно стала в тени, так чтоб он не мог хорошенько разглядеть моего лица. Я не подумала, что между нами прошли целые пять лет, что из ребенка я стала взрослою девушкой. По Татьяне Петровне он также не мог узнать меня, едва ли он знал или помнил ее имя. Может быть, и меня позабыл он! Мало ли новых чувств и впечатлений набралось у него в эти пять лет!
Вскоре он подошел к нам. При первом взгляде на меня на лице его не выразилось ничего, кроме обыкновенного легкого любопытства, при встрече с новым лицом.
Мне становилось грустно и досадно: отчего же я помню? отчего я узнала его?
- Уж я пожаловалась на вас Евгении Александровне, - сказала Танечка.
- Евгении Александровне! - повторил он, весь вспыхнув, и, устремив на меня внима-тельный взгляд, сделал невольное быстрое движение вперед, но тотчас же овладел собой.
- Что вы так изумились? - сказала смеясь Танечка. - А, испугались наконец! всем буду на вас жаловаться, что вы несносный, что вы философ, ученый, что вы сидите целые дни, уткнув нос в книгу… А знаете что? пойдемте гулять по монастырскому двору, вечер чудесный. Вон там какой-то монах идет, - прибавила она, выглядывая за окно. - Можно? попроситесь…
- Прекрасная мысль! - сказал Павел Иваныч. Мы отпросились.
Тот только, кому приходилось быть в положении, подобном моему, то есть притворяться незнакомою с человеком, когда душа рвется высказаться, когда дорого бы дал за возможность остаться хоть на минуту наедине, на свободе, и быть принужденною говорить о предметах посторонних, нисколько не занимательных, тот только поймет, что я переносила нравственную пытку.
Мы вышли.
К счастью, Танечка, болтая с Павлом Иванычем, избавляла меня от труда говорить; но все-таки я, наконец, ответила совершенно невпопад на один из ее вопросов.
- Что это, как вы рассеянны? - спросила она, - у вас есть что-нибудь на душе. Может быть, вы нездоровы?
Я очень рада была свалить мою неловкость на нездоровье.
- О, - сказала Танечка, - если б вы жили вместе со мной, я бы не дала вам задумываться. Я вас что-то полюбила, - сказала она подумав, - хотите быть моим другом? давайте переписываться!
- Женская дружба только на словах, - сказал Павел Иваныч.
- Разве я не друг вам? - сказала Танечка, - неблагодарный! разве вы заметили, что я плохой друг?
- Я говорю о дружбе между двумя женщинами.
- Так вы не верите ей?
- Не совсем верю.
- Ах, Боже мой! вы просто злы сегодня.
- Татьяна Алексеевна! а что, если б одна особа явилась сюда теперь, не забыли ли бы вы и меня, и Евгению Александровну, которую вы так полюбили, судя по вашим словам, и дружбу, и все на свете?
- Ах да, - сказала Танечка, обратив к нам свое оживленное лицо, - забыла бы все на свете!
Она так показалась мне мила в эту минуту, что я невольно пожала ей руку. С быстротой молнии прижала она свои губы к моим и звонко, крепко поцеловала меня.
- А боюсь я за вас, Татьяна Алексеевна, - заметил Павел Иваныч.
- Чего бояться! или пан, или пропал. У меня такой характер: люблю - так уж люблю на всю жизнь.
- А если тот, кого вы любите, заплатит вам оскорблением, забудет, разлюбит? - сказала я.
Танечка задумалась.
- Я никогда не забуду его, всегда буду желать ему счастья, и уж никого, никого не полюблю.
- А целые долгие годы впереди! - прибавил Павел Иваныч.- Какое право имеете вы губить себя нравственно для человека, не оценивающего вашей жертвы?.. Вы не дорожите собой - вот самый главный ваш недостаток. Вы с каким-то безумным самопрезрением отдаетесь страсти и делаете из себя бесполезную и ненужную жертву…
- Вы можете говорить, что хотите, - сказала она, - а я не забуду его, не перестану любить! Что мне в жизни, в самой себе, если уж не будет того счастья, которое было?
- Вы неизлечимая больная!
- Я и не хочу лечиться. Эта болезнь - жизнь моя.
"Данаров! - подумала я, - вот с кем бы встретиться тебе и кого полюбить…".
- Вот это называется истинною страстью, - сказала я.
- То есть безумием, - прибавил Павел Иваныч.
- Вы бесстрастный, холодный человек; вы любите понемножку и с расчетом, - сказала она. - Вы счастливы, что так созданы.
- Что делать! - отвечал Павел Иваныч, - судьба дала мне инстинкт самосохранения, в котором отказала вам.
- Так разве я виновата?
- Вы не хотите направить вашей воли. Вы даже и не подумаете о борьбе рассудка с сердцем. Борьба оправдывает многое.
- Не могу. Вы меня не исправите, мы только поссоримся… Вот вы и теперь меня разозлили; прощайте, мне нужно успокоиться.
Она отошла и стала ходить по противоположной тропинке, напевая вполголоса:
Ненаглядный ты мой!
- Наконец-то! Боже мой, какое мученье! видеть вас и не сметь показать, что я узнал вас, что я рад, что я, Бог знает, как я рад! я нарочно рассердил ее; я знал, что она убежит.
- Мне было не легче вашего.
- И вы узнали меня?
- Я еще в коридоре узнала вас.
- А я-то, я-то! преспокойно пил чай, когда вы были тут, за стеной… Ну как вы? вы теперь у Татьяны Петровны; вижу по черному платью, что у вас не все благополучно.
- Да, тетушки уж нет на свете.
- Хорошо ли вам у Татьяны Петровны?
- Покуда ничего…
- Целых пять лет прошло после разлуки с вами! из девушки-ребенка вы сделались девушкой взрослою. Теперь, когда всматриваюсь, нахожу, что вы мало изменились наружно, хотя и пременили прическу; лицо все то же, те же глаза, та же улыбка… Боже мой! Боже мой!
- Вспоминали ли вы иногда обо мне?
- Вы спрашиваете! уж верно больше, чем вы… Я уже не был ребенком, когда узнал вас и… чувство мое было определеннее, глубже. Ну, как же вы провели эти пять лет? много нового случилось с вами в это время?
- Да, много нового, грустного…
- И радостного?.. Не правда ли?
- Пожалуй, и радостного, если считать немногие отрадные минуты…
- Немногие, почему же немногие?.. Так неужели вы не совсем забыли меня? - спросил он меня.
- Я всегда с отрадой вспоминала о вас, даже и тогда…
- Даже и когда? - живо спросил он.
- Даже и тогда, когда любила другого… Он вздрогнул.
- Любили! разве это уже в прошедшем? значит, вы не долго были счастливы? Ну а он, много любил вас? он должен был любить вас, не правда ли?
Вся оскорбленная любовь моя к Данарову вспомнилась мне, и сдавило сердце тяжелым чувством… Волнение, принуждение, выдержанные мной в продолжение почти целого вечера, утомительно подействовали на мои нервы: я неожиданно горько заплакала.
- Ах, - сказал он с каким-то особенным, печальным выражением, - это была уже не шутка!
- Что вы хотите этим сказать? - спросила я вспыльчиво,- что же было шуткой? неужели я способна шутить самыми лучшими чувствами?
- Да, это вы! точно вы, я узнаю вас… Виноват, если я ошибся! И как рад быть виноватым!
- Прекрасно! - сказала Танечка, подкравшись к нам при последних словах, - прекрасно! И вам не грех, не совестно! Павел Иваныч! неужели вы не знаете еще меня? мучиться, скрывать и не сказать мне! вы давно знакомы, любите друг друга, а я вас стесняла, я не могла доставить вам до сих пор случая поговорить свободно! Бог с вами! вы не знаете, что он для меня делает, - обратилась она ко мне, - без него я не переписывалась бы с моим Виктором; он пишет мне на его имя, и Павел Иваныч, такой добрый, согласился доставлять мне это блаженство! и после этого… Как вам не стыдно… Бог с вами! Бог с вами! Как у вас достало терпения! я бы с ума сошла на вашем месте. Влюблен, встретился нечаянно после долгой разлуки - и молчит!
- Татьяна Алексеевна! вы говорите все, что придет вам в голову, я такой же истинный друг Евгении Александровне, как и вам.
- Неправда, я слышала, что она сейчас говорила. Ведь неправда? - спросила она меня.
Я молчала. Танечка неожиданно поставила нас обоих в неловкое положение.
- Видите? что? она не отвечает.
- Не на всякий вопрос можно отвечать, - сказал он.
- Нечего вам вывертываться… То-то вы давеча вспыхнули, когда услышали ее имя! то-то и она отошла в угол, как вы входили, и после была так печальна и рассеянна! ништо вам! сами себя наказали!
