Алан Маршалл - В сердце моем
"...Я пошла в школу шести лет, но из-за высокого роста мне можно было дать двенадцать. В начале года я сильно болела, и когда мама привела меня в класс, она сказала учительнице, что я "отстала". Тогда учительница посадила меня туда, где, по ее мнению, мне следовало сидеть - рядом с тремя слабоумными учениками, одинакового со мной роста. С этого и-началось то, о чем я хочу вам рассказать..."
"...Я сильно хромаю, так как в детстве со мной произошел несчастный случай. Немало слез я пролила, потому что из-за моей хромоты мужчины не обращают на меня внимания... Там, где я работаю, у всех девушек есть женихи, мужья или дружки. А что ожидает меня?"
"...Моя мама не одобряет ваши статьи, но я с ней не согласна; мне нужна ваша помощь. Если вы можете ответить мне, пожалуйста, пошлите письмо по адресу моей подруги в...".
"...Я спросила об этом свою мать, и она дала мне книгу по вопросам пола, но мне от этого стало только тяжелей".
Вот о каких столкновениях с жизнью писали мне. Эти проблемы были невыдуманные, а настоящие, и помочь разрешить их мог только человек, сам обладающий жизненным опытом.
Отвечать на такие признания можно было только письмами, написанными в доброжелательном тоне, адресованными прямо встревоженной девушке, обратившейся к вам: ведь проблемы, какими бы типичными они ни казались, порождены в каждом отдельном случае множеством самых разнообразных причин, влияющих на девушку с младенческих лет.
Нет в мире двух людей, которые пришли бы к какому-нибудь решению одинаковыми путями. И, обращая к человеку слова сочувствия, протягивая руку помощи в тяжелый для него момент, нельзя упускать из виду, что у каждого за плечами свой неповторимый путь к решению общей проблемы - иначе помощь ваша не будет иметь никакой ценности.
В каждом отдельном случае внимания требует не сама проблема, а путь к ней.
Книги, рассказывающие девушкам о вопросах пола, предполагают ограниченное число путей к решению этих проблем, и сухие книжные фразы обычно кажутся читательнице далекими от жизни, не имеющими отношения к ее личным затруднениям.
Человеку нужен живой голос.
Читательницы моих статей отводили душу не только в письмах. Они узнавали мой адрес и являлись со своими бедами прямо ко мне домой.
Чаще всего это были девушки, дошедшие до отчаяния; не проходило недели, чтобы какая-нибудь из них не являлась ко мне со своей бедой, надеясь, что, взмахнув некоей волшебной палочкой, я зачеркну прошлое. Увы, на свете нет такой палочки. Прежде чем вновь обрести веру в себя и в будущее, ей предстояло пройти через новые страдания.
Это относилось к девушкам, ждавшим ребенка, на которых неотвратимо надвигалось объяснение с родителями.
Меня поражал ужас, охватывавший их при одной мысли об этом.
"Они убьют меня!"
"О, вы их не знаете".
"Мать с ума сойдет".
"Они будут говорить, что я их опозорила".
Вот какие восклицания приходилось мне слышать.
Под любым предлогом девушки старались оттянуть разговор с родителями.
Если девушка была совсем уж не в силах объясниться с родителями, я сам, случалось, делал это за нее. Для разговора с родителями, я выбирал время, когда самой девушки не было дома.
Вспоминаю пригородную виллу с гортензиями на внешнем выступе окна. Дверь открыла мать. Из освещенной комнаты позади нее выскочил пес и стал обнюхивать мои башмаки, виляя хвостом в знак приветствия.
- Вам кого? - неуверенно спросила женщина, вглядываясь в мое лицо.
Я назвал свое имя и сказал, что я журналист и мне хотелось бы поговорить с ней, если она не возражает. Есть одно дело, которое мне хотелось бы обсудить с ней, и я рассчитываю на ее помощь.
- А-а! Так это вы? - протянула женщина. - Ну, конечно... Я слыхала о вас. Заходите, пожалуйста. Она улыбнулась:
- Эдит читает ваши статьи, она будет жалеть, что вы приходили без нее. А сейчас ее нет дома.
Это была полная женщина в пестром платье; на талии оно собралось складками, открыв ноги выше, чем следовало. У нее было усталое, раздраженное лицо; но сейчас, когда произошло нечто необычное, обещавшее внести разнообразие в жизнь, лицо женщины просветлело, и жесткие линии рта смягчились.
Она одернула платье и пригласила меня в дом. Я вошел в комнату, где в кресле, протянув ноги к пылающему камину, сидел мужчина, одетый в старый серый джемпер и хорошо отглаженные брюки.
Он просматривал проспект скобяных товаров. Когда я вошел, он положил проспект на пол и встал, напряженно всматриваясь в меня, стараясь угадать причину моего появления.
- Это Алан Маршалл, Джим, - представила меня жена. - Ну, знаешь... тот, что пишет те самые статьи.
- Что?.. - неуверенно произнес мужчина, он повернул голову и озадаченно поглядел на жену, ожидая дальнейших объяснений.
- Статьи... ты же слышишь - статьи! - нетерпеливо пояснила жена, с трудом сохраняя приветливую улыбку. - Которые читает Эдит. Ну, ты же знаешь.
- А! Да, да. - Мужчина вновь обернулся ко мне. - " Статьи? Верно, верно! Рад познакомиться. Садитесь, пожалуйста.
Мы пожали друг другу руки. Он опустил глаза, и я догадался, что он так и не понял, кто я такой.
- Холодно, не правда ли? - сказал он. - По радио говорили, что в горах снег выпал. Видимо, зима будет холодная.
- Да, похоже на то, - сказал я.
Он заговорил о том, как опасно водить машину ночью но мокрым дорогам, и пожаловался, что нынче развелось множество неумелых водителей.
- Это все молокососы, - сказал он. - Следовало бы запретить им садиться за руль.
Жена слушала его с растущим нетерпением. Наконец она не выдержала:
- Откуда вы нас знаете, мистер Маршалл? - спросила она, подавшись вперед на стуле.
- Я знаком с вашей дочерью, - сказал я. - Она мне очень нравится. Чудесная девушка. Вы - счастливые родители.
- Мы тоже так думаем, - самодовольно улыбнулась мать. - Временами, правда, с ней бывает трудно, что и говорить. Но в наши дни все девушки такие.
- Думаю, что в юности с нами со всеми бывает нелегко, - заметил я и добавил, кивнув на фотографию в рамке, стоявшую на каминной доске: - Это ведь Эдит?
- Да, - сказала мать. - Два года назад, когда она кончала школу.
Она встала, взяла фотографию с каминной доски и, проведя рукавом по стеклу, протянула ее мне.
- Очень похоже вышла, правда?
- Да, - сказал я. - Сразу можно узнать.
Это была цветная фотография, ретушированная, сильно приукрашенная, больше похожая на портрет кинозвезды, хотя сходство с оригиналом и сохранилось. Черные, резко очерченные брови, искусно вырисованные губы, карие глаза под темными штрихами ресниц.
Я видел другое лицо, - лицо, искаженное горем, когда она сидела у меня дома, комкая в руках мокрый платочек. Но в том лице была индивидуальность; в этом, на фотографии, ее не было.
- Действительно, снимок очень искусно раскрашен, - сказал я.
- Да, она совершенно как живая! Такие фотографии значительно лучше, чем обычные черно-белые. - Женщина поставила фотографию на место и снова села.
- За ней сейчас ухаживает превосходный молодой человек. Вы знакомы с ним?
- Нет, незнаком. - Мне нужно было собраться с силами, чтобы сказать ей правду. - Только боюсь, вы ошибаетесь, он отнюдь не превосходный молодой человек. Собственно, из-за него-то я и пришел к вам. Мне очень неприятно расстраивать вас, но, видите ли, ваша дочь просила у меня совета. Дело в том, что она беременна, а этот молодой человек вовсе не собирается на ней жениться.
При этих словах муж и жена резко повернулись, ища взглядом поддержки друг у друга. У женщины вырвалось какое-то восклицание, потом она умолкла, зажав рукой рот. В широко раскрытых глазах ее застыл испуг.
Муж ее вцепился в ручки кресла и наклонился вперед, точно готовясь встать. На несколько мгновений он застыл в этой позе, затем судорожно глотнул - гнев постепенно закипал в нем.
Гнев этот, как мне показалось, был направлен не толь- " ко против дочери, но и против жены. Взгляд его, устремленный на жену, говорил о многом - муж точно обвинял ее и снимал с себя всякую ответственность за случившееся.
Некоторое время они сидели так, молча, потом жена, пытаясь уйти от взгляда мужа, умилостивить его видом собственных страданий, вскочила и, колотя воздух кулаком, стала выкрикивать с отчаянием:
- Что подумают соседи? Что они скажут? Что нам делать? Что же нам делать?
- Успокойся, - оборвал муж, и так же резко обратился ко мне: - Вы в этом уверены?
- Она сама мне сказала.
- И как давно это с ней случилось?
- Она говорит, три месяца.
Женщина опять страдальчески вскрикнула, потом с внезапной яростью обрушилась на меня:
- Но почему она не сказала нам? У нас не спросила совета? Почему обратилась к вам? Она же вам чужая. Теперь все об этом узнают. Все знакомые узнают. На улице будут тыкать в меня пальцами. Что будет с нами? Об этом она подумала? Почему сразу не сказала нам? Дождалась, когда уже ничего нельзя сделать... А потом пошла к вам. Она опозорила нас, вот что она сделала. Мы для нее ничего не жалели. Воспитывали как принцессу. Мы порядочные люди. Всякий раз, как она приходила после полуночи, я ее предупреждала, чем это кончится. И вот как она нас отблагодарила за все. Она нас опозорила, опозорила.
