Маурин Ли - Бедная Марта
Стоило Марте вспомнить о старых добрых временах и о том, как счастлива она была, выйдя замуж за своего итальянца с его блестящими набриолиненными кудрями и модными кожаными башмаками, как слезы навернулись ей на глаза.
И в сотый, нет, в тысячный раз мысленным взором она увидела тот вечер, когда они познакомились. Это случилось на танцах в зале для собраний при храме Креста Господня. Стояло лето, и на улице было еще светло. В высокие стрельчатые окна падали последние лучи заходящего солнца, что лишь добавляло живости и веселья собравшимся. В зале присутствовали несколько монахинь, строго следивших за порядком и за тем, чтобы парочки не слишком прижимались друг к другу во время танцев. Отец МакФи был единственным священником среди них, и было видно, что с большей радостью он принял бы участие в веселье, чем надзирал за ним. Он был молод, строен, светловолос и поразительно красив.
Какая жалость, что он дал обет безбрачия, думала Марта, изредка поглядывая на священника из-под густых ресниц. Какая невероятная жалость.
Тогда ей только-только исполнилось восемнадцать. Она сидела на одном из стульев, рядами расставленных вдоль стен комнаты, и весело хихикала вместе с подружками. Они усиленно делали вид, будто их совершенно не интересуют мужчины, собравшиеся в кучку возле дверей и беззастенчиво разглядывающие женщин. По крайней мере, итальянцы не сводили с них глаз.
Но тут священника загородил какой-то мужчина, бормотавший что-то на языке, которого Марта не понимала. Он размахивал руками и улыбался. Затем мужчина ухватил ее за запястье, поднес его к своим губам и поцеловал, после чего потянул за руку, заставив девушку подняться на ноги. В следующее мгновение они уже вальсировали по комнате вместе с другими парами. Должно быть, так он пригласил ее на танец.
Он был похож на принца, древнего героя, невероятно красивый и импозантный в своих двухцветных ботинках, костюме в узкую белую полоску и маленьком красном галстуке-бабочке. В лучах вечернего солнца его шевелюра сверкала ярче патентованной кожи, из которой была сделана его обувь.
— Ты оч-чень красивая, — медленно, с трудом выговорил он. — Меня зовут Карло Росси.
— А меня — Марта Фарелл.
— Ciao[5], Марта. — У него хватило нахальства поцеловать ее в щеку, но Марта не возражала.
Спустя шесть недель они обручились, и в том же году состоялась их свадьба. Карло на руках перенес ее через порог небольшого домика в Маленькой Италии, где они собирались жить долго и счастливо.
Но вмешалась судьба, и их жизнь потекла совсем по другому руслу.
Марта вздохнула, но сумела не расплакаться, когда женщины затянули «Когда тебе улыбаются ирландские глаза». Эту песню Карло когда-то пел ей, своей ирландской невесте. Своей семье в Баллимене Марта заявила, что едет в Ливерпуль, чтобы найти там себе супруга, и ее мечта сбылась, вот только никто в Баллимене так никогда и не узнал об этом — Марта не умела писать.
— …На берегу ручья у мельницы, — выводили женщины, когда она вышла на крыльцо, чтобы присоединиться к ним, — я впервые встретила тебя.
Джимми Галлахер все-таки заглянул к ним на огонек. Солнце уже скрылось за крышами зданий, и Кингз-корт, коротенький тупичок, по обеим сторонам которого выстроилось всего по шесть домов, погрузился в волшебный полумрак. Кое-кто из малышей еще не отправился спать; они качались на перилах или пинали камешки, валявшиеся на земле. Марта присела на нижнюю ступеньку крыльца. Она устала и могла лишь тихонько подпевать в такт надрывным звукам, которые извлекал из своей губной гармошки Джимми, и тоненьким печальным голосам своих соседок, которые устали не меньше, чем она. Казалось, ласковая песня о любви по ошибке забрела в это неприятное, неопрятное место, в котором они вынуждены были жить.
Марта проснулась оттого, что Джо тряс ее за плечо.
— Вставай, мам, и ложись в постель, — негромко произнес он. — Смотри, я принес пару пакетиков молока «Кэдбери» и немного шоколада. Мы с Альби купили один батончик на двоих, а потом решили оставить по кусочку для наших матерей.
— Ах ты мой дорогой! — Марта была настолько тронута, что не сумела сдержать слез.
Она съела шоколад, лежа в постели, и заснула со сладким вкусом на губах.
Отец Лоулесс из храма Креста Господня был любимым священником Марты еще с тех времен, когда они жили в Маленькой Италии. Он по-прежнему навещал их примерно раз в полтора месяца по воскресеньям после обеда, приезжая к ним на своем старомодном трехколесном велосипеде. Обыкновенно отец Лоулесс привозил с собой какое-нибудь угощение, хотя они уже и не принадлежали к его пастве.
На этот раз он захватил с собой две банки говяжьей тушенки. Марта была дома вместе с Карло, который еще спал. Лили и Джорджи отправились в воскресную школу, а Джо и Альби пошли прогуляться по Док-роуд, ведь день выдался теплым и солнечным. Франка же она не видела вот уже несколько дней.
— Это предназначалось для наших солдат, — сообщил священник Марте, доставая консервы из черной кожаной сумки.
Священник был невысоким толстеньким мужчиной с красным носом пьяницы и голубыми глазами святого.
— Ох, отец, разве не следует в таком случае отправить их по назначению?! — воскликнула Марта.
Ей не понравилась мысль о том, что кто-то из бедных солдатиков останется голодным из-за нее. Но в животе У нее предательски заурчало — картофель с капустой, приправленные консервированной говядиной, были бы весьма кстати. К несчастью, коричневого соуса больше не осталось. Последнюю бутылочку прикончили Лили и Джорджи, которые съели соус вместе с хлебом, когда однажды вечером она задержалась на работе.
— Откровенно говоря, не знаю, кому следовало бы их послать, — признался священник. — В нашем приходе есть кружки вязания и шитья — ты помнишь об этом, Марта, поскольку была одной из лучших наших мастериц. Мы частенько отправляем во Францию посылки с шарфами и перчатками для наших солдат. Не думаю, что пара банок говяжьей тушенки, спрятанных в посылке с перчатками, существенно изменят что-либо, — задумчиво протянул он.
Марта смягчилась. Ей, конечно, хотелось, чтобы солдаты хорошо питались, но одновременно ей хотелось того же и для своей семьи. Со смешанным чувством облегчения и вины выслушала она уверения отца Лоулесса в том, что ей не о чем беспокоиться, и раз уж консервы проделали столь долгий путь, чтобы попасть к ней, было бы чистым безумием отправлять их обратно.
— Как дела у Карло? — поинтересовался священник. — Тебе еще не удалось заставить его вновь ходить на мессу?
— Боюсь, что нет, отец. Единственный способ, который приходит мне на ум, — это оглушить бездельника и приволочь его туда бесчувственным.
Карло отрекся от Господа после того, как понял, что больше не сможет работать. Он предпочитал спать после ночной пьянки, а не идти с утра в церковь, и сейчас Марта беспокоилась, что священник услышит, как Карло храпит в соседней комнате, и жалела о том, что назвала мужа бездельником — это словечко вырвалось у нее невольно.
— Уверен, что Господь наш в неизреченной милости своей не потребует от тебя таких крайностей, — сухо изрек отец Лоулесс. — Когда-нибудь Карло поймет, что заблуждался, и станет прежним. Ну что ж, мне пора. — Он перекрестил Марту. — Да благословит тебя Господь, дитя мое.
Преклоняя колени, Марта почувствовала, как сухо щелкнули у нее суставы.
— Благослови вас Бог, отец.
Не успел уйти священник, как домой пожаловала Джойс. Она удостаивала семью своим появлением по воскресеньям примерно с той же регулярностью, что и священник, хотя их визиты совпадали нечасто.
В сером хлопковом платье, купленном на какой-то распродаже, с перчатками в тон и маленькой шляпке набекрень, украшенной красным пером, она выглядела такой опрятной и сияющей, что Марта испугалась, что дочь запачкается только оттого, что находится с нею в одной комнате. Джойс являла собой точную копию матери, когда той было восемнадцать. От былой красоты Марты не осталось и следа — она все чаще казалась себе свечой, медленно догорающей под шорох времени. Лицо ее покрывали многочисленные морщины, тело сморщилось и усохло, а в голове все перепуталось, что для тридцатишестилетней женщины было несколько преждевременно.
Джойс была на дюйм или два выше матери, с мелкими, но приятными, точеными чертами лица, темно-синими глазами и очаровательным маленьким ротиком. Черные, вьющиеся от природы волосы водопадом струились по плечам. Она осторожно пристроилась на краешке стула.
— Как у тебя дела, мам? — вежливо поинтересовалась она.
— Нормально, — столь же вежливо откликнулась Марта, хотя чувствовала себя уязвленной оттого, что дочь не поцеловала ее. Но разве можно обвинять в этом бедную девочку? Сегодня утром Марта умылась по случаю мессы, а до остального руки у нее не дошли. Она надела свое лучшее платье, но ему исполнилось уже десять лет, и много месяцев оно не знало щетки и мыла. Все потому, что у Марты никогда не хватало времени сходить в прачечную и отнести туда свою одежду, не говоря уже о постельном белье. Детские вещи она стирала сама, вот и сейчас поперек спальни была протянута веревка с бельем — Марта никогда не развешивала его во дворе, боясь, что белье попросту украдут. Франк ухитрялся самостоятельно следить за собой, а Карло давно жил в грязи, отказываясь обращать на себя внимание.
