Болеслав Прус - Приключение Стася
Тогда с недавно скошенных лугов, где длинными рядами стояли пухлые, нахохлившиеся копны, повеял ветерок, горячий, как дыхание солнца. Он пощекотал приземистые копны, посвистел в дупла полуистлевших верб, которые тщетно махали ветками, пытаясь его отпугнуть, просочился сквозь плетеную изгородь и понесся по огороду кузнеца. Зеленые с пунцовым кантиком листья свеклы, стройный укроп и перья петрушки затряслись, как в лихорадке, должно быть, со злости, потому что народ они все ленивый и не любят, чтобы их беспокоили. А взлохмаченная картофельная ботва, яркие подсолнухи и бледно-розовые маки закачались, как евреи в молельне, возмущенные легкомыслием ветра, который отогнал пчел далеко от ульев и сбил набекрень чепец у самой кузнечихи, а ведь она, хоть ей исполнился всего двадцать один год, была и матерью Стася, и полновластной хозяйкой всего, что только было в огороде, в хате, на скотном дворе и на шести моргах земли!..
- Ах, проказник, проказник!.. Ах, и какой же проказник этот ветер! ворчали красноголовые маки, заглядевшиеся в небо подсолнечники и даже грубая картофельная ботва.
А круглые листики груши, под которой мать уложила Стася спать, шептали, как и следовало добропорядочным нянькам:
- Тише!.. тише?.. тише!.. Еще разбудите мне ребенка!..
Курте, который любил бурную деятельность и на худой конец не прочь был потрепать за уши лопоухих поросят, стало ужасно скучно.
"Что это за мир, - думал он, - в котором дети вечно спят: хозяйка развлекается тем, что рвет какие-то листочки; деревья, вместо того чтобы честно трудиться, колышутся и шелестят; аист, надсаживая грудь, курлычет, а хозяин с подмастерьями только и делают в кузнице, что раздувают мехи и куют?.. Он стучит маленьким молоточком по наковальне: динь! динь! динь!.. а подмастерья лупят большими молотами по железу: бум! бум! бум! бум! - только искры сыплются. Я не раз простаивал перед кузницей, так насмотрелся".
И, сокрушаясь о всеобщей лени, трудолюбивый Курта с горя повалился наземь так, что земля загудела, распластался и вытянул лапы вперед, а чтобы выказать все свое презрение к миру, закрыл оба глаза, не желая ничего видеть...
Тогда перед взором его неутолимой души раскинулось поле, засаженное капустой, принадлежавшей его хозяину, а среди этой капусты паслись целые стада зайцев; они перебирали лапками и настораживали уши, которые торчали, как пальцы...
- Ох, и задам же я вам, бездельники! - тявкнул Курта - и ну разгонять их во все стороны!..
Гнал он их, гнал, а поле все тянулось - до бесконечности, зайцы множились, как капли проливного дождя, а хозяин, хозяйка и подмастерья, глядя, как он носится, восклицали: "Ай да Курта! Вот ведь какой трудолюбивый, ни минутки не передохнет!"
А Курта вытянулся и скакал так, что даже хвост не мог за ним поспеть и остался где-то далеко позади. Он еле дышал, но гнался за зайцами.
Вдруг над головой грезившего пса стала кружиться муха и давай ругать его тоненьким голоском:
- Ах ты дворняга бессовестный, лентяй этакий! Нажрался корма для поросят и среди бела дня, когда весь свет трудится, валяешься тут, как колода, и дрыхнешь!..
Пес очнулся и - лязг зубами на муху.
- Видали дармоедку!.. Вздумала меня попрекать ленью, когда я зайцев выгоняю из капусты!..
И, не желая терять времени на защиту своей чести, он развалился еще удобнее и вернулся к своей полезной деятельности. А муха все кружилась над ним, хотя он хмурился и выставлял когти, и пищала:
- Ах ты дворняга бессовестный, лежебок этакий!.. Велели тебе ребенка караулить, а ты сам разоспался, лодырь!..
И с этой минуты укроп и петрушка, картофельная ботва, маки и подсолнухи, ветер на небе, дыхание спящего Стася, аисты на крыше и молоты в кузнице - все в лад повторяли:
- Ленивец Курта!.. Ленивец Курта!.. Ленивец Курта!..
Но трудолюбивый Курта не обращал на них внимания и гнал прочь зайцев!
* * *
Пока Стась и Курта крепко спали под дуновение теплого ветерка, Шаракова обобрала гусениц с капусты, прополола свеклу и принялась рвать в решето салат к обеду. Славная эта травка жила в уголочке огорода, возле плетня, тянувшегося вдоль дороги. Хозяйка осторожно присела над ним и, выбирая молодые листочки, думала: вот, наверно, обрадуется салат, когда его бросят в горячую воду, смоют с него пыль, польют уксусом и заправят салом!
Она нарвала уже с полрешета - почти столько, сколько ей было нужно, когда на дороге послышалось дробное, семенящее шарканье и стук палки о землю. В ту же минуту до слуха ее донесся какой-то невнятный разговор:
- Да остепенишься ты наконец или нет?.. - спрашивал усталый женский голос.
Кузнечихе почудилось, что в ответ раздался короткий глухой шорох, словно кто палкой провел по песку. Потом снова послышались шаги и стук, сопровождаемый этим странным шорохом.
- У, собака! - говорил сердитый голос. - Так-то ты меня благодаришь за то, что я тебя вывела в свет!.. Давно бы сгнила где-нибудь под забором или сгорела в огне, как окаянная душа, если б не я... Дурища!..
Снова раздался шорох.
- Дура ты, говорю. К пастухам бы тебя, они тебе подходящая компания, а не я!.. Небось была бы умней, кабы тебя собаки изгрызли или о свинячьи хребты кто обломал. У-у, колча!..
Кузнечиха поднялась и увидела на дороге, в нескольких шагах от плетня, дряхлую старушонку; в руке она держала длинную палку, а из-под платка у нее выбивались две седые прядки, которые тряслись вместе с головой.
- Кого это вы, мамаша, ругаете?.. Гжыбина!.. - смеясь, окликнула ее Шаракова.
Старуха обернулась к ней.
- Это вы, кузнечиха?.. - проговорила она, повернув к плетню. - Слава Иисусу Христу!.. А я и сама хотела к вам зайти... отец просил... да, хоть убей, забыла через эту Иуду!..
С этими словами она подняла свою палку, гневно ее тряся.
- Что же папаша мне наказывал? - поспешно спросила Шаракова.
- Ведь вот... путается у меня под ногами и не то чтоб помочь, а еще мешает ходить. За то, что я ее из грязи вытащила...
- А что папаша-то передал с вами? - нетерпеливо повторила вопрос кузнечиха. - Были вы сегодня на мельнице?
- А как же, была... Ложись, мерзавка!.. - не унималась бабка и бросила палку под плетень. - Солтысяка вторую неделю лихоманка трясет, так я заговаривала, а вчерашний день по пути-то и зашла на мельницу.
- Здоров папаша?
- Ого! Только наказывал вам приехать к нему завтра со Сташеком, а ваш... чтобы тоже к воскресенью был на мельнице...
Видимо, забыв о своей палке, старуха облокотилась на плетень и продолжала:
- Оно видите как: органист-то, стало быть, ваш, Завада, покупает землю, ну и хочет у Ставинского, стало быть, у папаши вашего, занять пятьсот злотых. Приходил он в среду на мельницу и просил, а Ставинский-то ему на это: "А чего, сударь, ради я стану давать вам в долг, ежели вы, сударь, обидели кузнеца и поссорились с ним?.."
- И правильно папаша сказал!.. - не утерпела Шаракова.
- А органист на это: "Я с кузнецом помирюсь и буду его сына учить". А старик на это: "Вот, сударь, и мирись!" А он на это: "Боюсь я идти к кузнецу: изобьет он меня. У вас-то я был бы посмелей и даже бутылочку-другую меду бы поставил, чтоб только помириться..."
- Вот хитрец! - перебила ее кузнечиха. - А давно ли прошли те времена, когда он болтал, будто в священном писании сказано, что кузнецы и трубочисты пошли от Каина да от Хама и что они так и родятся братоубийцами?.. Провались он совсем!..
- Ну, если так и сказано в священном писании, то органист в этом неповинен, - заметила старуха.
- Брешет! - с жаром воскликнула Шаракова. - Тоже и мы знаем, где и что сказано... От Хама пошли мужики, а мой-то не мужик, а от Каина - турки, а мой-то не турок! Никого ведь он не убил!..
Гжыбина любила похвалиться своей осведомленностью относительно "потомков Хама", однако на этот раз благоразумно промолчала, памятуя, что имеет дело с таким грамотеем, как кузнечиха, которая к тому же была наследницей мельников Ставинских!
- Да вы зайдите в хату, отдохните, - радушно позвала старуху Шаракова, заметив, что та устала.
- Не могу! - отказалась бабка и схватила палку. - У Матеушовой корову раздуло, так мне надо пойти ее окурить... Ну, - прибавила она, тряся свою палку, - ты смотри не озоруй... хоть остаток пути, не то я тебя...
- Что это вы говорите? - остановила ее кузнечиха.
- А что мне не говорить? Пусть скачет прямо, а то шатается, как пьяная...
- Это ноги у вас, мамаша, подгуляли; палка не виновата!
- Какое!.. - нетерпеливо махнула рукой старуха. - Ходили же они восемьдесят лет, а сейчас ни с того ни с сего подведут?.. Ну, оставайтесь с богом!..
- Ступайте с богом!.. - ответила кузнечиха вслед бабке.
Но едва она осталась одна, как ее снова охватил гнев против органиста.
"Видали? - рассуждала она про себя. - Мужика моего обидел, одежу ему замарал, а теперь вздумал мириться, когда ему деньги понадобились... Как бы не так!.. - прошептала она, грозя кулаком в сторону серой колоколенки, - не видать тебе ни отцовских денег, ни земли, да и я еще на людях тебе все припомню!.. Как раз для него папаша пятьсот злотых накопил... не дождешься ты этого, попрошайная твоя душа!.."
