Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт
У Розенбаума Сивадюсс и Битуйу ждали их за карточным столом.
— Итак, Ритон — холостяк? — провозгласил Сивадюсс с оттенком зависти в голосе. — Черт побери, почему не я!
— За это надо выпить, Рири, — восклицал Битуйу, — за это надо выпить!
Все они повторяли: «Жаль, что это не я». Плантэн пожал плечами:
— Не надо было жениться.
— Не надо было, не надо было! Если бы знал все, то каждое воскресенье выигрывал бы на скачках. Кстати, Гогай, ты на каких лошадей поставил?
— 2…19… и 6.
— Он чокнутый, этот Улисс, — завопил Битуйу. — Твой 19-й номер — это Полопа, хреновая кобыла, которая позорит всю конскую породу, одни кости. 2.17.9 — я поставлю в воскресенье только на них. Вот увидите!
— Увидим… может быть, — слегка усмехнулся Розенбаум, ополаскивая рюмки. — Я поставил десять тысяч старых франков на 6.4.2.
— 6.4.2,— вздохнул Сивадюсс. — Мы говорим серьезно, старина Шмуль, с технической точки зрения. Сдавай, Ритон.
Пока тот сдавал карты. Битуйу жаловался:
— Вот опять наступает мертвый сезон в новостях. Я не смогу продать ни одной газеты. Другой вопрос, когда была эта история с Кеннеди. Этот человек обеспечил продавцам газет незабываемую неделю. Может быть, будет какое-нибудь небольшое землетрясение, но оно всегда, как назло, случается в каком-нибудь Петаушноке. Это уже больше никого не развлекает. Все катастрофы должны происходить в Нантерре, все. Не дальше.
— Смотри в свои карты, морда! — рявкнул Сивадюсс, разочарованный теми, которые сдали ему.
Они начали играть.
Розенбаум еще не обзавелся телевизором, который полностью лишает кафе красок и жизни. Жители квартала были признательны ему за это. В эти времена мясо, изжаренное над огнем, или стаканчик божоле без всяких примесей ценились так же, как старинный приятель, который будет вот так спокойно беседовать с вами, вместо того чтобы сидеть рядом, уставившись в ящик с картинками.
Они играли. Глядя на них, казалось, что этот белот — самое важное событие дня.
Бродяга с отсутствующим взглядом смеялся в одиночестве, сидя за стойкой перед стаканом красненького. В этом районе клошаров было так же много, как и шлюх, что придавало ему некоторый уют и живописность.
Бедняга с затуманенными глазами был известен завсегдатаям кафе. Поскольку никто, даже он сам, не знал, как его зовут, по традиции ему давали имя очередного премьер-министра.
Он был такой тихий, что даже не обижался на это. Однажды холодной зимой Розенбаум сказал партнерам по белоту:
— Нужно что-то сделать для Дебре (в то время его звали Дебре), иначе он околеет. У меня есть маленький подвал, который мне не особо нужен, я отдам его ему.
Сивадюсс принес старую складную кровать, Битуйу — два одеяла, Плантэн — керосиновую лампу и ночной столик, а Гогай — стул и газовый радиатор. Обустроив «дом», они торжественно привели туда Дебре и сказали ему: «Это твое». Потерявший голову от счастья и признательности, Дебре настоял на том, чтобы угостить их аперитивом, а потом продемонстрировал свое жилище изумленным собратьям. Он никогда не ночевал там. Никогда. Никогда.
— Он хандрит, — сделал заключение Битуйу. — Для этих людей находиться в четырех стенах — все равно, что в тюрьме. Клошар, у которого есть жилье, это уже больше не клошар, а математик. Мы ничего не поняли в психологии Помпиду.
Потому что за это время он уже стал Помпиду.
Команда Сивадюсс — Битуйу проиграла партию и, уязвленная, расплатилась по счету.
— Давайте выпьем, — воскликнул радостный Анри, — я ставлю всем «холостяцкую» бутылку божоле. И стакан — Помпиду.
Помпиду в знак благодарности с достоинством приподнял свой картуз. Розенбаум присел за их столик, и они выпили за этого везунчика Плантэна, «который не понимает своего счастья».
— Муниципальный совет принял решение, — пожаловался Розенбаум, — они собираются перевести Центральный рынок на окраину, а здесь все снести.
— Вместе с нами?
— Вместе с нами, Битуйу. Мы же не исторические памятники.
— Нас переселят в новостройки, — усмехнулся Сивадюсс.
— Конечно, не в Версальский дворец.
Они задумались.
— А что построят на этом месте? — осведомился Плантэн.
— То, что они называют «триумфальной дорогой»…
— Для этих рогоносцев! — возмутился Гогай. — Я вот что вам скажу: они хотят снести вовсе не старые кварталы. Трущобы не мешают им спать, ведь они никогда не ночевали в них. Они хотят разрушить нечто более тонкое: дружбу. Да, дружбу. Во всяком случае, в новостройках ее уже не будет, не будет больше дружеских бесед, ничего больше не будет. Там люди не видятся, не знают друг друга, им остается только их семья, а это не всегда главное, не так ли?
— Точно, — согласился Сивадюсс.
— Вы согласны, — продолжал Гогай. — Следите за моей мыслью. С политической точки зрения, если человек больше не имеет возможности поболтать с приятелями, то что ему остается?
— Телевизор? — предположил Битуйу.
— Ты меня понял! Убеждения с доставкой на дом, как вода в водопроводе. Не придется даже ногой шевелить. Человека нужно изолировать, засунуть под колпак. Иначе он начинает размышлять. Кто говорит «бистро», говорит — «общение». В новостройках нет бистро. Когда твой стаканчик божоле тебе будет наливать автомат, тогда Франция кончена. Вычищена.
— Однако, — с достоинством заметил Сивадюсс, — однако нас задело то, что они собираются снести Центральный рынок, потому что мы живем здесь. Но если бы мы жили в другом месте, нам было бы наплевать. Не надо идти против прогресса. Например, многие ворчат на телевизор, но это очень удобно. Когда у меня нет желания разговаривать с моей половиной или когда родственники приходят мне надоедать, я включаю эту штуку и сижу себе спокойненько. Раньше ты не мог читать газету за столом, это было невежливо. А теперь можешь включить телевизор. Это прекрасное изобретение. Не надо быть ретроградом.
— Ретроградом? — возмутился Розенбаум.
— Вот именно, ретроградом. Не нужно забывать, что когда-то и свечка означала прогресс.
— Возможно, — яростно вступил Гогай, — но когда видишь освещенный замок, ты, по крайней мере, уверен, что это не огни завода, выпускающего пластмассовые тазы! Я буду, как ты говоришь, ретроградом до тех пор, пока настоящее будет таково, каково оно есть, пока дома будут казармами. Я — за сарай для кроликов против новостроек. Можно жить счастливо в сарае для кроликов. А в новостройках — можете посмотреть статистику, можете спросить у врачей — люди постоянно сходят с ума!
— Заболтались мы, однако, уже полночь, — проворчал Розенбаум, вставая. Все последовали его примеру. Помпиду допил свой стакан, распахнул дверь и пробормотал, прежде чем зигзагами удалиться в ночь:
— Дурачки же вы, ребята, дурачки же. Вам надо только делать, как я.
Игроки в белот расстались на тротуаре. Сивадюсс направился на улицу Канканпуа, Битуйу — в тупик Берто, а двое других — к шестому дому по этой улице.
— Зайдем ко мне, выпьем на посошок, — предложил Анри.
Квартира показалась ему огромной. Не успели они войти, как сосед, мсье Пуль, сразу же начал долбить в стену своей щеткой. Щетка была единственным развлечением мсье Пуля. Никто уже больше не обращал на это внимания, даже владелец дома, заваленный жалобами, даже мамаша Пампин, хотя мсье Пуль беспокоил ее верных соратниц — мадам Сниф и мадам Флук. Как только наступало ровно десять часов вечера, этот придурок со щеткой в руках прислушивался к малейшему шуму в доме, чтобы ответить на него яростными ударами, сотрясавшими все здание.
— Знаешь, Рике, — сказал Гогай с некоторой грустью, — то, что я говорил о прогрессе, о новостройках — это мое личное мнение, оно касается только меня. Но это именно то, что они хотят выбить из наших голов, — личное мнение. И тогда я ругаюсь. Черт, я ругаюсь, и они не заставят меня прекратить ругаться!
Проглотив свой коньяк, он ушел, нарочно громко хлопнув дверью, чтобы привести мсье Пуля в бешенство. Плантэн сел на кровать, оглушенный своим одиночеством. Машинально он искал взглядом Симону, сына, что-нибудь живое. Щетка наконец успокоилась. Странная тишина, как дым, заполнила квартиру, комнату.
Плантэн, продолжая сидеть, смотрел на крыши, на ночь.
«Так же будет, когда я умру», — думал он. Это были не самые подходящие мысли для продавца рыболовных принадлежностей, однако он задержался на них. Затем встряхнулся, разделся до трусов и залез под одну простыню, такой теплой была ночь.
«Ты не понимаешь своего счастья, говорили они мне. Нет. Я его не понимаю. Я его не вижу. Действительно…»
Он выключил лампу.
Несмотря на «массовый выезд парижан», автомобили на улице Бобур рычали так, как могут рычать только трубы в гостиницах.
…И автомобили…
ГЛАВА IV
«Тетя Луиза осталась очень довольна подставкой для блюд. Вчера мы купались. Погода очень хорошая. Мы все чувствуем себя хорошо, даже Фернан. Слава Богу, в отпуске всегда чувствуешь себя намного лучше. Вероятно, это из-за воздуха, в котором нет углекислого газа. Мой дорогой, ты уже неделю один. Как ты устроился с питанием? За обед я спокойна, у вас есть буфет, но как с ужином? Не ешь слишком много консервов. Готовь себе яйца и бифштексы. У тебя в «Самаре» не должно быть слишком много работы. Я видела по телевизору — в Париже почти не осталось людей» и т. д.
