Валентина Немова - Лишний вес
Тут надо заметить: мы с мужем уехали из областного центра раньше Ненашева. Мы перебрались назад, в Магнитогорск, поселились у моих родителей. Три года спустя Михаилу все же дали отдельную квартиру в областном центре. Но когда мы вернулись в этот город, Иван Семенович с Дарьей Дмитриевной там не жили уже.
Но я забежала вперед. Вернусь назад, к тем мгновениям, когда мы стояли с Ненашевым на мосту и беседовали о том, что нас обоих касалось. Стараясь подбодрить приунывшего писателя, я сказала:
— Как хорошо вы пишете, Иван Семенович! Когда я читаю Ваши рассказы, меня охватывает чувство неуверенности в себе…
Он не отреагировал на этот комплимент. Тогда я, задавшись целью выяснить, считает или нет он меня талантливой (очень хотелось мне, чтобы он по-дружески развеял мои сомнения), попросила его:
— Скажите, Иван Семенович, как по-вашему, смогу я добиться чего-то в смысле творчества?
Его ответ был совсем не таким, какой я надеялась услышать:
— Бабка надвое сказала. Может, добьешься, а может, и нет. — сердито отрезал он.
Я надолго замолчала, погрузившись в воспоминания, и пытаясь понять, почему Ненашев, всегда так бережно, по-братски относившийся ко мне, вдруг сорвался с привычного тона и нагрубил.
К этому времени я уже знала, от чего зависит, добьется или нет женщина успеха в той сфере деятельности, где главенствуют мужчины. Объяснил мне это однажды никто иной, как Чижовкин, который в течение всех семи лет, пока я занималась под его руководством в литобъединении, домогался меня. И тогда, когда я была незамужней девятнадцатилетней девчонкой, и когда стала старше и вышла замуж. Такой тихоня, такой, на первый взгляд, порядочный, такой, по его же словам, влюбленный в свою жену-красавицу…
Здесь, чувствую, надо сделать отступление. Когда я училась в седьмом классе, преподаватель литературы отнес в редакцию городской газеты одно мое сочинение на свободную тему, которое понравилось ему. Его напечатали. По совету этого же учителя, я стала вести личный дневник. Описывала все, что видела, пересказывала все, что слышала. У нас дома постоянно велись разговоры на политические темы. Мама была из бедной семьи, отец из богатой, из очень богатой. Когда приходил его отец, мой дед, несправедливо раскулаченный во время коллективизации, собиралось застолье, начинали вспоминать старое, обсуждать новое — "савоськину" власть. Я тоже садилась к столу, но не пировала вместе со взрослыми, конечно. Я брала ручку или карандаш, толстую тетрадь и протоколировала все высказывания моих ближайших родственников. Эти "протоколы" и легли в основу моей драмы "Семья". Фактически она и была самой первой моей работой. А рассказ "По имени-отчеству" второй. Трудилась я над своей пьесой в студенческие годы. Набравшись смелости, показала ее, когда решила, что она готова, преподавательнице литературы. Ева Лазаревна Лазовская, прочитав мое сочинение, одобрила его. И вот что сказала: "У вас есть талант. Вам надо идти "на" литературный институт". Она так и выразилась: "на литературный институт". Однако первым читателем, вернее читательницей "Семьи" была не Лазовская, а моя старшая сестра, которая как и я, училась в пединституте и на том же факультете. Все, что я писала, сотни раз переделывая написанное, она прочитывала — без моего разрешения, украдкой. Когда я уличила ее в этом и стала упрекать, она заявила мне:
— Зря ты скрываешь ото всех, чем увлекаешься. Такие дела в одиночку не делаются. — И добавила, стукнув кулаком по столу. — Хватит вариться в собственном соку! Я решила познакомить тебя с настоящим писателем. Он уже печатается. Это муж одной моей приятельницы. — И повела меня к Чижовкиным.
Описывать обстановку в их квартире я не стану. Мне в тот вечер было не до того, чтобы ее рассматривать. Денис Антонович, прочитав мою работу, подивился, что такая молодая девушка (мне тогда было девятнадцать лет) думает о таких серьезных вещах. Назвал меня "мыслящим человеком". Но действия моей главной героини, которая рьяно защищала социализм и клеймила "пережитки прошлого", относя к ним и деда своего, и отца, не одобрил. Он дал мне понять, что в стране творится такое, о чем не пишут в газетах и не говорят по радио, что я не знаю, а мой отец и дед знают. И что я, споря с ними, неправа. Это был намек на культ личности Сталина. Но вождь в то время был еще жив, и Чижовкин, побаиваясь, как бы не пришлось ему ответить за "антисоветскую пропаганду", выражался очень осторожно. Однако я все поняла. Слушать его было очень интересно. Таких образованных, как он, людей, не приходилось мне раньше встречать.
А дальше отрывок из романа "Изъято при обыске".
Вчера была у Чижовкиных. Тут же, при мне Денис Антонович прочитал мою пьесу, потом говорил долго. Никогда в жизни ни с кем я так не разговаривала, вернее, никто со мной так не говорил. Вот умница! Куда нашим пединститутским лекторам до него! Они не в состоянии сказать больше, чем сами вычитают из книг! Я словно на пять лет повзрослела. И на многие вещи изменила свой взгляд, сразу же, не возражая ему, так как он ответил на мучившие меня в последние годы вопросы…
Если главного героя в своей пьесе делала я отрицательным, жертвой капитализма, теперь должна буду подавать его как положительного. Его противоречия, оказывается, есть противоречия современной действительности. Мою главную героиню, которая казалась мне безупречной, он назвал фанатичной и сказал, что она должна измениться. Имея благие намерения, она, мол, совсем не умеет себя вести. По его мнению, когда происходит революция, когда идет ломка старого, такие люди нужны. Но сейчас время другое, время переделки. В такие периоды нужна кропотливая работа с людьми. Очень жаль, подчеркнул писатель, что все это до него никто не удосужился мне разъяснить. Выходит: школа и вуз не столько научили меня уму-разуму, сколько оболванили, если я, такая грамотная, не разобралась в родном отце, прожив с ним под одной крышей девятнадцать лет.
Чижовкин старше меня всего на семь лет, но в молодости эта разница кажется огромной, и неспроста.
Когда началась война, я пошла в первый класс. А он, окончив ремесленное училище, начал работать на коксохиме ММК. Отца у него тогда уже не было. Жили вдвоем с матерью, терпели нужду. Нелегко жилось и нам, Немовым. В то время отец наш был единственным кормильцем в многодетной семье. Но мои трудности не шли в сравнение с теми, что выпали на долю Дениса, когда он был еще подростком. Он сутками находился там, где и мой отец, где в дыму, в огне сгорали труженики комбината, а я пряталась за их спинами…
Работая на заводе, окончил школу рабочей молодежи. Затем поступил в пединститут. Но через год бросил его, уехал в Москву и поступил в литературный. Сколько он знал! Как старался передать нам, своим питомцам, эти познания, являясь руководителем городского литобъединения.
В тот же вечер, когда мы с сестрой были у Чижовкиных, Денис Антонович предложил мне стать членом литкружка. Я, естественно, согласилась.
Из всех своих учеников Чижовкин выделял меня. А он стал для меня авторитетом. Я увлеклась — нет, не учителем своим, а тем, к чему он призывал, — критикой пороков современной действительности. Это он одобрял и льстил мне, то и дело повторяя: "Критика — это твое второе имя", "Смелость — это твой талант".
Есть ли у меня дар, необходимый для того, чтобы стать писателем, — об этом он почему-то помалкивал. Тем не менее, отнес первый мой стих в городскую газету. Стихотворение было напечатано. Сначала только слова, затем, когда местный композитор положил их на музыку, — слова и ноты.
"Березка" моя всем в городе понравилась. Мне приходилось читать это свой вирш в рабочих общежитиях, по радио, по местному телевидению. По областному радио однажды исполнили песню на мои слова. В 1956 году в газете "Труд" была опубликована подборка произведений, написанных членами нашего кружка, стихотворений в основном. Вошла в эту подборку и моя "Березка". Но и после этого Денис Антонович не посчитал нужным дать оценку моим творческим способностям. Возможно, самого Чижовкина не тронуло это стихотворение, но читателям газеты оно понравилось. Однажды я получила письмо. Адрес написан незнакомой рукой. Вскрываю конверт, а в нем — ноты. Еще один композитор (из неизвестных) сочинил музыку к моим словам. Жаль, не сохранился у меня этот документ. Слишком много времени прошло с тех пор. Начало было обнадеживающим. Но время, на которое пришлась пора моей юности, не сулило мне ничего хорошего, именно потому не сулило, что я изо всех сил старалась идти с ним в ногу. 1953 — 54 учебный год. Страна пробуждается от спячки. Люди, ранее забитые, перепуганные, стали сознавать себя как граждане, расправлять плечи. В институте преподаватели всех предметов то и дело, как бы напутствуя студентов-выпускников, повторяли: "Критика — движущая сила истории!" Критика, критика… Мне очень хотелось способствовать движению истории вперед. Человек я очень восприимчивый ко всему новому…
