Валентина Немова - Изъято при обыске
Тишина в учительской становилась все более гнетущей. Медленно, обходя людей, как неодушевленные предметы, новая завуч (назначенная не вместо Кривощековой, а ей в помощь) прошла к черной, мрачной, утыканной кнопками доске объявлений, прикрепила несомый ею таинственный лист. Затем так же, не спеша, механически, повернулась на 180 градусов и тем же путем, никого не удостоив взглядом, вышла вон, не прикрыв за собою дверь.
Теперь только потрясенные учителя открыли рты, но дар речи обрели не сразу. Гениальное перевоплощение! Куда там всемирно известному Райкину до нее! У него на концертах смеются. Здесь никто даже не улыбнулся…
Дробно стуча каблуками, Клавдия Ананьевна стала спускаться вниз по лестнице. На всю школу раздавался этот зловещий стук, отдавался в каждом сердце. Запоминался навсегда.
Мысленно проводив Лионову до ее кабинета, еще не опомнившись, бросились учителя к доске объявлений, к той бумаге, которую только что приколола новоявленная смурая завуч. Читают, ничего не понимая. Всем кажется, наверное, что она повесила график, уточняющий, кого, когда, где и чем будет администрация пороть…
На самом деле это был список, перечисляющий, какие еще списки, кроме сданных ранее, должен будет представить в ближайшее время каждый классный руководитель, какие потребуются от учителей- предметников планы, кто, когда, на каком этаже должен будет дежурить в школе. Точно указывались дни, недели, часы, минуты.
Исключительная пунктуальность, поразительные стилистические ошибки. Но их никто не замечает, не обсуждает. Слышатся лишь отрывочные, бессвязные восклицания, похожие на коллективный бред:
— Надо же все записать!
— Боже, забыла ручку!
— Почему в учительской нет карандашей?!
— Что делать! Что делать?!
— Возьмите у меня! У меня два!
— Большое спасибо! Выручили!
Самым смешным и печальным в этот день было, наверное то, что Юлия Тарасовна, не дожидаясь прибытия Лионовой из районо, уговорила директора школы "прикрепить" к ней другого куратора, заменив придиру Кривощекову "этой обворожительно-обходительной женщиной, Клавдией Ананьевной"…
Вступив в должность, Лионова завела "черную книгу", "общую" тетрадь в негнущемся переплете, подписав ее: "Былое и думы вверенных мне людей".
С этой тетрадью, никогда ее не роняя и нигде не забывая, ходила она на уроки учителей, которых курировала. Эта тетрадь снилась педагогам по ночам…
На столе в ее кабинете, действуя на подчиненных так же, как и та тетрадь, то есть внушая ужас, появилось увесистое, тоже черного цвета, пресс-папье, а у двери — нескончаемая очередь приглашенных для "проработки" преподавателей…
К Юлии Тарасовне Лионова относилась сперва очень нежно, прямо-таки елейно: ей льстило, что молодая специалистка добровольно выбрала ее в наставники. Она взяла подопечную за ручку и повела к себе на урок. Весь урок и всю перемену после него Юлия, прикрывая рот ладонью, еле сдерживала мучительную зевоту. В порядке дружеской помощи Клавдия Ананьевна дала ей пожелтевшие от времени блокноты с "поурочными" планами, в которых нашла начинающая учительница не мало ошибок, и не только стилистических…
Лионова загорелась желанием передать ей свой педагогический опыт, свои лучшие качества: умение точно по звонку начать урок, точно по звонку его закончить. Точно по методическим указаниям проводить все этапы урока: опрос, объяснение нового материала, закрепление. Юлия вздыбилась. Ей хотелось делать все не так, как другие. Она еще не знала, что ищет. Но быть второй Лионовой — не хотела ни за что!
Собственно, и первой-то Лионовой, наверное, не было. Была это всего лишь Кривощекова N2, дублерша Марии Николаевны. Из осторожности она не повторяла тех глупостей, которые однажды, потеряв власть над собой, выдала Юлии Мария Николаевна, но рассуждала, бесспорно так же, как та, завуч N1. Иначе… иначе разве позволила бы первая второй подняться вверх по служебной лестнице и сделаться ее "соратницей"?.. Так же, как Кривощекова, Лионова, безусловно, считала, что научить грамоте никого нельзя. Кто уж как пишет, кому что дано свыше. А если уж она так рассуждала, с какими такими вопросами должна была Юлия к ней обращаться? Не было у молодой учительницы никаких вопросов к ней. А у нее, у завуча N2, не было никакого терпения этих вопросов дожидаться! И она, спустя некоторое время, стала и с Юлией вести себя так, как с другими "вверенными ей людьми". Точно так же, как пыталась обращаться с нею Мария Николаевна. А потому, отвергнув старшую из завучей, не могла молодая специалистка не отвергнуть и младшую, тридцатилетнюю Лионову…
В отличие от Марии Николаевны, Клавдия Ананьевна любила "воспитывать" непослушную всенародно. Педсоветы превратились в поединки между ними. Одна нападала. Другая защищалась. Остальные "жались", не принимая никакого участия в происходящем. Потом Юлии надоело защищаться, и она решила сама нападать. На каком-то совещании, когда Лионова заявила во всеуслышанье:
— Молодая специалистка ни у кого не хочет учиться, например у меня, — Юлия, рассердившись, ей возразила:
— На ваших уроках, дорогая наставница, ученики или дремлют, или занимаются посторонним делом. А у меня этого нет. Может быть, не мне у вас, а вам у меня следует поучиться, как надо работать?!
Неслыханная дерзость!
Школу как будто перевернуло вверх "дном". Юлия оказалась внизу. Все свалилось на нее. Теперь уже никто не отмалчивался. Заговорили громко, трусливые угодники, изображая благородное негодование:
— Обливать грязью старшего товарища! Подумайте! Ее учат! Ее позвали учиться, а она?!
Никому даже в голову не пришло побывать на уроках у той и у другой, сравнить и сделать вывод, кто прав. Как будто речь шла не об уроках вовсе. А лишь о том, может ли, имеет ли право подчиненный критиковать начальство. Красиво это или нет. Кто из подчиненных, кого из начальства, не важно. Вообще. И все проголосовали за "нет". Не вдаваясь в суть дела.
Жены, мужья, мамы, папы, тети, дяди, внуки, племянники, бабушки, дедушки, друзья, подруги, знакомые, знакомые знакомых и родных — словом, чуть ли не все жители района в течение нескольких дней узнали, что в школе рабочей молодежи N1 работает молодая учительница Русанова — ужасная нахалка.
Лионова на критику снизу реагировала неожиданным образом: обиделась и отказалась руководить Русановой.
Юлия обрадовалась: "Да здравствует свобода!" Свобода и ее ученики! Ученики, которые, как и она, постоянно не высыпаются. Не успевают, как и она, вовремя поесть. Которым каждое утро приходится брать штурмом трамвай, а вечером давиться в очередях за хлебом. Ученики, которым она сочувствует и ради которых изо всех сил старается хорошо работать. Ученики, которые так любят слушать ее на уроках и повсюду ходят за нею толпой. Ученики, вместе с которыми смеялась она на уроках над бюрократами и над спесивым начальством, ученики, которые, если она сама делала что-то не так, поправляли ее, говоря ей правду прямо в глаза, хотя и не в обидной форме. Ученики, которых, стало быть, можно назвать также и ее учителями…
Завершая эту главу, хочу подчеркнуть: стычки с администрацией в первые месяцы ее работы в школе были лишь цветочками. Но время пришло, и ягодки созрели.
Понимая, что школьные проблемы нельзя решать в рамках этого учебного заведения, при первой же возможности со своими предложениями попыталась она выйти за пределы школы.
***
Зал надрывался от хохота, корчился, взвизгивал, постанывал, вскакивал, топал ногами, снова плюхался на сидения, вытирая глаза и носы мокрыми платками…
Это был уже не актовый зал во Дворце культуры, а огромная комната смеха. Уже невозможно было расслышать, что говорил этот шут в милицейской форме. Он прыгал рядом с трибуной, обтянутой кумачом, угодливо изгибался, ловко листая какой-то толстый, большого формата журнал, выуживая из него все новые и новые "хохмы", как он выразился, что-то добавляя от себя, но в зале, кроме гогота, ничего уже не было слышно.
Обессиленные, люди смеялись уже не потому, что им было весело, они, как в истерике, просто не могли остановиться. А тот, кто их забавлял, не понимал этого и не хотел остановиться. Ему очень нравилась избранная им на сегодня роль балагура, он был опьянен неожиданно выпавшим на его долю успехом и старался насладиться до пресыщения, раз уж представился случай взобраться на сцену. Может быть, всю жизнь потом он будет рассказывать детям своим и внукам, как он когда-то в юности здорово выступал на комсомольской конференции. Уморил несколько тысяч человек.
Время, отведенное ему по регламенту, давно истекло. О чем думал президиум, трудно было понять.
Юлия не могла больше терпеть эту муку, это надругательство. Вскочила и побежала по проходу между рядами. Взрывы дикого хохота подгоняли ее, как ветер.
