Роберт Джоунз - Сила притяжения
После ухода Брюса отделение тоже словно очистилось. Люди говорили приглушенно, будто кто-то умер. Они поодиночке бродили дни напролет, то ли в шоке, то ли в страхе, что следующими выгонят их. Все вокруг присмирели, точно дети, которые стараются ублажить рассерженных родителей. Многие, попав в больницу, поначалу думали, что здесь можно делать что душе угодно и даже не пытаться лечиться. Случай с Брюсом кое-чему их научил: опускаться можно бесконечно. Те, кто считал, что уже нащупал дно, вдруг обнаружил, что это лишь один из слоев, как пыльная корка на луне или подтаявший лед на пруду.
Эммет знал, что государственная лечебница существует, но Брюса первым отправили туда против воли. До Эммета доходили слухи о пациентах лечебницы, которых запирали в палатах навеки, но слышать можно и о смерти, можно даже видеть умирающих и все же считать, что тебя это не касается. Внезапно Эммет почувствовал, что его тело отяжелело, будто он ходит неуклюже, несмотря на осторожность и старания.
В окне замаячило отражение Луизы. За ней показалась медсестра в белой косынке с подносом, заваленным шприцами и полосками марли. «Для кого, интересно?» Эммет представил себе пациента, которого привязали к кровати и насильно сделали инъекцию. Еще недавно Эммет не обратил бы на медсестру внимания. Казалось, что медперсонал вообще ни при чем; Эммет не догадывался, как они могущественны. Теперь же доктора ходили с напыщенным видом, будто секреты пациента делают их самоуверенными и наглыми.
Раньше, до больницы, Эммет часто влюблялся в своих докторов. Он отыскивал в справочниках их адреса и вечерами бродил вокруг их домов, вглядывался в тени за окнами, поджидал, когда они войдут или выйдут. Ночами он им звонил, слушал, кто возьмет трубку, женщина или мужчина, и гадал, как они живут.
Однажды он вошел вслед за врачом в овощной магазин и долго наблюдал, как тот простукивал костяшками дыни, щупал мягкие помидоры, поглаживал морковь и бобы. Эммета загипнотизировала уверенность, с которой доктор манипулировал с овощами, ловкий, как хирург. Эммет шел за ним до дома, а через несколько часов доктор отправился в кино с каким-то мужчиной. Эммет выбрал место у них за спиной и время от времени наклонялся к ним так близко, что врач отмахивался от его дыхания, будто его щекотал таракан. Когда они вышли из кинотеатра, доктор заметно ускорил шаг, но если он и заметил Эммета, то не подал вида. В ту ночь, когда Эммет набрал его номер, никто не взял трубку, и на рассвете тоже.
Эммет никогда не признавался врачам, что преследует их, точно сыщик. Он верил, что любит их, и не хотел, чтобы они его разубеждали. Эммет решил, что может вести себя, как пожелает. Он считал, что во время сеансов обретает свободу, которой ему не хватает на улице. Он и не предполагал, что здесь, в больнице, врачи в своих кабинетах вступали в заговоры против пациентов, на скорую руку стряпали их судьбы и могли спокойно бросить больных на произвол судьбы, как бы те ни мечтали вылечиться.
— Эй, гляди, — позвала Луиза. Она слепо нащупала Эмметову руку.
Они увидели, как в четырехугольном дворе-колодце по траве шагают парочки с книгами в руках, непринужденно болтая. Эммет проводил взглядом девушку, срезавшую тропинку от библиотеки к общежитию, на каждом шагу мотая косой. Над головой у нее сквозь темноту просвечивали белые облака.
— Похоже, будет гроза, а может, и пурга! — сказала Луиза.
— Хмм, — промычал Эммет. Ему хотелось ответить мягче, но он проигрывал в уме каждое слово, сказанное доктором Франклином с самого первого дня в больнице. Эммет искал намеки на план лечения, который составлял доктор, расспрашивал Эммета о жизни. Эммета обуревали сомнения, точно узника, которого оставили у открытой двери: то ли отпускают, то ли играют с ним, ловушку расставили.
— Не знаю, что такое снег, — сказала Луиза. — Во Флориде и мороз-то редкость. — Она говорила печально, прижимая лицо к стеклу; щеки ее порозовели, как от холодного ветра. Луиза подтянула воротник повыше, почти к самым ушам.
За углом дежурного пункта показалась Эмили. Она позвала их, и голос эхом раскатился в тишине. Она поцеловала Эммета в щеку и кивнула Луизе. Женщины тихо встали рядом, и шерсть их пушистых голубых свитеров смешалась, будто у них срослись руки. Эммету приятно было осознавать, что благодаря ему они более-менее ладят друг с другом последние несколько недель. Сигарета Эмили то и дело выскальзывала из пальцев. Эмили рассеянно переложила ее в другую руку, и уголек прожег Луизе свитер. Шерсть зашипела.
— Как-то тут странно, да? — сказала она и откинула тлеющие волосы. Ладонь испачкалась пеплом.
Эммет с Луизой вздохнули в унисон. Эмили выжидательно улыбнулась, но никто не заговорил. Она кашлянула и тоже подошла к окну. Теперь все трое не отрывали от него глаз. Эммету хотелось, чтобы женщины болтали о происшествиях в отделении, как обычно. О мелких ссорах, о перестановках в приятельских альянсах у больных, обо всем, что творится в палатах. В ту первую ночь в комнате Эмили он подумал, что жизнь здесь будет тянуться бесконечно, как часто казалось прежде, когда он входил в ритм, подчинялся ему, и всякий раз чудилось, что это навечно, хотя в прошлом умиротворение прерывалось не раз.
Но в неловких улыбках женщин Эммет разглядел неприязнь, что воцарилась между ними, словно они только познакомились. Он почувствовал, как рассеялись колдовские чары, несколько месяцев связывавшие их всех, и все одновременно смутились.
Чтобы прогнать это чувство, Эммет собрал в уме образы друзей: разговоры допоздна, обеды, которыми все делились друг с другом, взгляды за спинами у врачей, эти дружеские взгляды, что связывали их так, как он мечтал всю жизнь. Он напряг мускулы, чтобы образы стали ярче, но Луиза с Эмили отвернулись к окну.
Они смотрели на машину, несущуюся в нескольких кварталах от них, с включенными фарами, безумно горящими в темноте. Машина наскочила на бордюр и ударилась о почтовый ящик, перевернув мусорную корзину. Эммет представил себе визг людей, лязг металла, стукающегося о тротуар, шелест газет, летящих по смолистому асфальту, точно перекати-поле. Но для него картина была немой, как в телевизоре с выключенным звуком.
— Обожаю быстро ездить, — сказала Луиза, — по-настоящему, по шоссе.
— Даже я бы сейчас от машины не отказался, — сказал Эммет. — Я, бывало, доплачивал таксистам, чтобы проехали в окружную, по загородным дорогам. Я так пристрастился, что даже специально деньги на это откладывал. Из машины видишь такое, что, просто гуляя по улице, не замечаешь, почти как в самолете, только отрываться от земли не нужно.
— Да нет же, я о настоящем отрыве, — неприятно прозвенела Луиза. — Я езжу так быстро, что за окном все сливается в кашу. Так, что фонари за спиной загораются, как спички! Я люблю…. а, бог с этим. — Костяшки ее пальцев сильно побелели.
Эмили многозначительно посмотрела на Эммета, присев на подлокотник его кресла. Они оба научились пережидать вспышки Луизиного гнева. Все трое сидели у окна, будто люди, долго спокойно путешествующие на машине, что медленно покрывает милю за милей.
— Забавно: дни проходят, а мы и забываем, что так давно не были на солнце, — наконец сказала Эмили. — Но я не возражаю. Мне нравится искусственный воздух или что тут у них. И дым. — Она засмеялась, выдувая кольца, подрагивающие над их головами, как паутина.
— Раньше я постоянно сгорала на солнце. — Луиза их простила. Она подставила лицо лампе. — Мне все было мало. Ко мне даже загар не липнет. Просто сгораю, и все, но мне наплевать. Мне так нравилось, когда в страшную жару с моря начинал дуть ветер и когда кожа раскалялась к концу дня. Я могла бы так вечно делать.
— Кто хорошо такое помнит? — спросила Эмили. — Я вот, кажется, чем дольше здесь живу, тем терпеливее становлюсь. И я даже не знаю, верю ли в чудо, которое случится, если ждать достаточно долго. Я не уверена, что хочу этого. Странно: вот так и еще десять лет пройдет, время течет себе, не успеешь оглянуться, как прождал целую вечность.
— Может, тебе и придется, — заметила Луиза. — Это место называется Нигде.
— Наверное, — раздраженно сказала Эмили. — Но ты забываешь. Я им деньги плачу. Я сама хотела здесь оказаться.
— А я нет, — сказала Луиза. — И столько времени потеряла! Ради чего? Меня защищать не нужно. Мне нужно делать отсюда ноги, понимаете? Я хочу всю ночь гулять. Доставать почту из ящика собственным ключиком и читать письма, лежа в постели. Хочу ужин приготовить. Хочу вообще забыться и прожить день, понимаете? Обычный скучный день: схожу в магазин, отнесу вещи в прачечную, может, телик посмотрю, ничего особенного. Съем пирожное. То, что люди обычно делают. Хочу поцеловать кого-нибудь утром на прощание. Хочу, чтобы у меня была работа, понимаете? Хочу прийти на службу и чтобы кто-нибудь сказал: «Ты что-то усталая, Луиза». Или: «Хорошенькое платье, Луиза». И если эти люди мне понравятся, я приглашу их на обед, а если нет, пройду мимо. Все, что угодно, только не это — не это. В смысле, одно дело отпуск, но это… — Она покосилась на Эмили и Эммета с таким же отвращением, с каким смотрела обычно на оранжевые диваны и клетчатые клеенчатые скатерти в комнате отдыха. — Вот дерьмо. Если надо меня упечь, я лучше убью президента или типа того, а потом сгнию в обычной тюрьме. Хочу в реальную жизнь! Ну, ребята, неужели вы никогда об этом не думали? А сейчас? Может, вместе сходим на волю. Вроде побега из тюрьмы.
