Джон Голсуорси - Фриленды
- Тс-с-с!
Дирек сразу проснулся, и ей, слава богу, можно было встать. Она постояла минут пять, перенеся вес всего тела на одну ногу, а затем, уверившись, что не упадет, подошла к окну, достала свой рвотный орех и, взяв записную книжку, начала составлять список того, что могло ей понадобиться, пока Недда, заняв ее место, обмахивала больного. Кончив писать, она подошла к Недде и шепотом сообщила ей, что идет вниз за необходимыми ей мелочами, и, пока шептала, чуточку поправила волосы дорогой девочке. Ах, если бы она их так носила, - насколько это ей больше к лицу! Потом она пошла вниз.
Привыкнув к удобствам дома Стенли или хотя бы к тому, что она встречала в домах Джона и Феликса или в гостиницах, где иногда останавливалась, Фрэнсис Фриленд на миг растерялась, обнаружив, что здесь к ее услугам нет ничего, кроме трех прелестных малюток, игравших с собакой, и одного велосипеда. Несколько секунд она пристально разглядывала эту машину. Если бы у нее было хотя бы три колеса! Понимая, что ей не удастся превратить этот велосипед в трехколесный, тем более, что ей все равно нельзя им воспользоваться, - не может ведь она оставить милочку Недду одну дома! - она решила обойти все комнаты и поискать нужные вещи там. Собака, которой она чем-то понравилась, бросила детей и пошла за ней, а дети, которым нравилась собака, двинулись следом за ними, и все пятеро вошли в комнату на первом этаже. Она была разделена ширмой надвое: в одной половине стояла грубая походная кровать; в другой - две премиленькие детские кроватки, - когда-то на них явно спали Дирек и Шейла; тут же стояла еще одна, совсем маленькая кроватка, сколоченная из ящика. Старшая девочка объяснила:
- Тут спит Бидди, здесь Сюзи, а я вон там; а на этой кровати спал наш папа, пока его не посадили в тюрьму.
Фрэнсис Фриленд была шокирована. В тюрьму! Разве можно рассказывать таким крошкам подобные вещи! Их тут не приучили искать во всем только светлую сторону. Она решила заняться этим сама.
- В какую тюрьму, деточка! Наверно, он просто поехал погостить к кому-нибудь в город!
Ей казалось ужасным, что они знают правду, - они непременно должны все забыть! Эта малышка и так выглядит совсем взрослой, настоящая маленькая мама.
Дети окружили ее кольцом, и она воспользовалась этим, чтобы кинуть внимательный взгляд на их головы. Волосы были чистые.
Вторая крошка сказала:
- Нам здесь нравится. Если папа не вернулся бы из тюрьмы, мы могли бы здесь жить. Мистер Фриленд дает нам яблоки.
Фрэнсис Фриленд лишь на миг огорчилась, что не сумела внушить им более приличные представления о жизни. Она тут же спросила:
- Кто вам сказал, что его посадили в тюрьму?
Бидди осторожно ответила:
- Никто нам не говорил, мы это подслушали.
- Подслушивать нехорошо! Это очень неприлично!
Бидди спросила:
- Скажите, пожалуйста, а что такое тюрьма?
Фрэнсие Фриленд охватила жалость к этим беспризорным детишкам, чьи волосы, передники и личики были такими чистенькими. Она крепко сжала губы:
- А ну-ка вытяните руки все трое!
К ней протянулись три ручонки, и на нее воззрились три пары серо-голубых глав. Из недр своего кармана она вытащила кошелек, вынула оттуда три шиллинга и положила по одному на каждую ладошку. Три кулачка сжались, две фигурки присели в книксене; третья продолжала стоять как вкопанная, но круглая мордашка расплылась в широкой улыбке.
- Что надо сказать? - спросила Фрэнсис Фриленд.
- Спасибо.
- Спасибо, а еще что?
- Спасибо, сударыня.
- Вот и хорошо. Теперь бегите играть в сад.
Все трое послушно убежали. Снаружи послышался быстрый шепот. Фрэнсис Фриленд выглянула в окно и увидела, что они отворяют калитку. Ее охватило беспокойство. Высунув в окно голову, она окликнула их. Бидди вернулась.
- Только не вздумайте тратить все деньги сразу!
Бидди замотала головой.
- Ну, нет! У нас один раз был шиллинг, и мы все потом заболели. Мы теперь будем тратить каждый день по три пенса, пока все деньги не кончатся.
- А ты не хочешь немножко отложить на черный день?
- Нет.
Фрэнсис Фриленд не нашлась, что на это сказать. Славные малютки!
Славные малютки скрылись за калиткой.
В комнате Тода и Кэрстин она обнаружила тумбочку, подушку и еще кое-что необходимое. Придумав, как вложить то в это, а это в то так, чтобы ничего не было видно, она тихонько притащила свою добычу поближе к комнате милого Дирека и попросила милочку Недду сходить вниз и поискать то, чего, как она знала, нельзя было там найти, потому что в эту минуту не смогла придумать лучшего предлога. Когда милая девочка вышла, она засунула это сюда, а то туда. Теперь все в порядке! У нее стало легче на душе. В уходе за больными есть свои неприятные стороны, но надо делать то, что необходимо, а потом вести себя как ни в чем не бывало. Кэрстин не обо всем позаботилась. Но ведь дорогая Кэрстин - такая умница.
Ее отношение к этой синей птице, которая двадцать один год назад залетела в гнездо Фрилендов, всегда после первого испуга оставалось стоическим. Ведь как бы ее ни коробило пренебрежение условностями, она умела ценить высокие душевные качества. Ей было жаль, что дорогая Кэрстин открывает шею и руки так, что они совсем почернели от загара; жаль, что она никогда не ходит в церковь и воспитала своих детей в том же духе, внушив им не совсем верные взгляды на земельный вопрос, но тем не менее ее невестка, несомненно, всегда оставалась истинной леди, любила дорогого Тода и была очень хорошей женщиной. Да и черты лица у нее такие правильные, цвет лица прекрасный, фигура тонкая, стройная, и спина такая прямая, что на нее приятно смотреть. А если она не очень практична, мало ли что! Зато она никогда не растолстеет, как это явно суждено Кларе. Поэтому Фрэнсис Фриленд с самого начала поспешила увидеть светлые стороны в браке Тода. Ее размышления прервал голос Дирека:
- Бабушка, мне хочется пить!
- Сейчас, милый. Не шевели головой; дай я тебя напою с ложечки этим вкусным лимонадом!
Когда Недда вернулась, она застала такую картину: бабушка одной рукой поддерживала голову Дирека, другой поила его с ложечки, а лицо ее светилось нежной улыбкой.
ГЛАВА XXXII
В тот день, когда Фрэнсис Фриленд обосновалась в Джойфилдсе, Феликс после обеда уехал в Лондон, увезя с собой Шейлу. С нее взяли обязательство "не нарушать порядка", и выполнять его ей, безусловно, будет легче, уехав подальше. И хотя брать ее под опеку было все равно, что слишком долго держать в руке зажженную спичку, Феликс чувствовал, что обязан это сделать.
Он оставлял Недду с неспокойной душой, но у него не хватило духу насильно оторвать ее от больного. Дирек, правда, собирался встать на другой день, но поправлялся он медленно, потому что больна у него была голова, а не тело. К тому же ему мешал выздоравливать характер. Он несколько раз делал усилие, чтобы встать с постели, но тело отказывалось ему подчиняться, а эти попытки отнюдь не содействовали его выздоровлению. Фрэнсис Фриленд командовала в комнате больного, и заменить ее было невозможно, так как она и в самом деле была превосходной сиделкой благодаря большому опыту и умению забывать о своих собственных нуждах; она дежурила по очереди с Неддой и, становясь с каждым днем немножко бледнее и решительнее, все нежнее глядела на Дирека. Трагедия старости - быть отрешенной от жизни, когда дух твой еще не хочет сдаваться; понимать, что ты никому не нужна и все, кого ты родила и вырастила, давно разбрелись по разным дорогам, где ты их не догонишь; что умственная жизнь течет мимо тебя с огромной быстротой, а ты остаешься где-то в тихой заводи, беспомощно пытаясь влиться в общий поток, и чувствуешь, как тебя безнадежно относит назад; ощущать, что твое сердце еще молодо и горячо, но ты так погрязла в старых представлениях и привычках, что никто не хочет заметить, насколько ты еще полна бодрости и сердечного тепла; никто не понимает, как тебе хочется участвовать в каком-нибудь деле, совершить что-то нужное, полезное для всех, никто тебе в этом не поможет! Но для Фрэнсис Фриленд трагедия старости была хотя бы на время побеждена. Она могла приносить пользу тем, кого любила и кому хотела помочь. Теперь она занимала комнату Шейлы.
Целую неделю Дирек не задавал никаких вопросов, не заговаривал ни о беспорядках, ни даже о причине своей болезни. Невозможно было понять, вызвано ли это частичной потерей памяти из-за сотрясения мозга, или же в нем говорит инстинкт самосохранения и он сам не хочет думать о том, что может его взволновать. Недда каждый день боялась, что вот он начнет вспоминать. Она знала, что вопросы будут обращены к ней, - ведь от бабушки все равно не дождешься ответа: "Ну, конечно, деточка, все идет прекрасно, ты только поменьше говори!"
Разговор начался в последний день июня, едва Дирек первый раз встал с постели.
- Но сено им все же не удалось спасти?
Можно ли ему сказать правду? Простит ли он, если она ее не скажет? Если она солжет сейчас, сможет ли она лгать в ответ на все остальные вопросы? Когда он потом обнаружит правду, не повредит ли это ему больше, чем если он услышит ее сейчас? Недда все же решила солгать, но когда она открыла рот, язык прилип у нее к гортани, и она чуть слышно пробормотала:
