Джон Голсуорси - Усадьба
- Что? Что такое?
- Он был в отчаянии.
- В отчаянии? - переспросил сквайр испуганно и сердито.
Миссис Пендайс продолжала:
- На него было страшно смотреть. Я была у него сегодня...
Сквайр прервал ее:
- Он здоров?
- Это не болезнь, Хорэс. Разве ты не понимаешь? Я боялась, что он решится на какой-нибудь отчаянный шаг. Он был так... несчастен.
Сквайр принялся ходить из угла в угол.
- А сейчас... нет опасности?
Внезапно миссис Пендайс в изнеможении опустилась на ближайший стул.
- Нет, - произнесла она с трудом, - мне кажется, нет.
- Кажется? Ты не уверена в этом? Он... Тебе плохо, Марджори?
Миссис Пендайс, закрыв глаза, проговорила:
- Уже лучше, дорогой!
Мистер Пендайс подошел к ней, а поскольку ей сейчас больше всего требовался воздух и покой, то он принялся всячески теребить ее. А миссис Пендайс, которой надо было только одно, чтобы ее не трогали, не сердилась на мужа: ведь иначе он не мог. Несмотря на все его усилия, приступ слабости миновал, миссис Пендайс взяла мужа за руку и благодарно пожала ее.
- Что нам делать теперь, Хорэс?
- Что делать? - воскликнул сквайр. - Милостивый боже! А я почем знаю, что делать? Ты... в таком состоянии... и все из-за этого проклятого Белью и его жены! Знаю только, что сейчас тебе надо поесть.
Сказав это, он обнял жену за талию, и, поддерживая, повел ее к ней в комнату.
За обедом они говорили мало и только о незначительных вещах: о здоровье миссис Бартер, о Пикоке, о розах, о ноге Бельдейма. И только один раз чуть-чуть не коснулись того, о чем каждый подсознательно не хотел говорить, когда сквайр вдруг спросил:
- Ты видела эту женщину?
И миссис Пендайс ответила:
- Да.
Вскоре миссис Пендайс пошла в спальню; и не успела она лечь, как вошел сквайр и сказал, словно оправдываясь:
- Я сегодня очень рано...
Она не могла уснуть, а сквайр то и дело спрашивал ее: "Ты спишь, Марджори?" - надеясь все-таки, что усталость возьмет свое. Самому ему не спалось. Она знала, что он хочет быть ласков с ней, и еще она знала, что он ворочается с боку на бок и не может уснуть, потому что думает о том, что делать дальше. И потому, что его воображение преследует узкоплечий высокий призрак с маленькими горящими глазами, рыжий, с белым, в веснушках лицом. Ведь если не считать того, что Джордж стал несчастлив, все, в сущности, осталось, как было, и грозовые тучи все еще стоят над Уорстед Скайнесом. Словно выучивая скучный урок, она твердила себе: "Теперь Хорэс может ответить капитану Белью и написать ему, что Джордж не станет, вернее, не может больше видеть его жену. Он должен ответить. Только будет ли он отвечать?"
Она старалась заглянуть во все тайники души своего мужа, обдумывая, как вернее повлиять на него. И чувствовала, что вряд ли сумеет повлиять: за всеми внешними проявлениями его характера, которые казались ей "странными", но которые она понимала, было скрыто что-то для нее непостижимое, непроглядное, какая-то душевная сухость, твердость, какое-то дикое... Она не могла определить что. Вышивая, она иной раз натыкалась иголкой на утолщение, в холсте. Так и сейчас душа ее наткнулась на какую-то преграду в душе ее мужа, "Может быть, - думала она, - Хорэс вот так же хочет и не может понять меня". Но миссис Пендайс напрасно так думала, ибо сквайр никогда не занимался вышиванием, а душа его никогда не предпринимала никаких поисков.
На следующий день все утро миссис Пендайс не осмеливалась заговорить с мужем о том, что ее волновало. "Если я промолчу, он, быть может, сам напишет", - думала она.
И все утро, стараясь не привлекать его внимания, она следила за каждым его движением. Она видела, как он сидел за своим бюро, устремив взгляд на помятый листок бумаги, - она знала, что это было письмо Белью; она неслышно входила и выходила, занятая какими-то своими делами в доме или в саду. Но сквайр, углубленный в свои мысли, сидел неподвижно, как спаньель Джон, который лежал на полу, уткнувшись носом в лапы.
После второго завтрака миссис Пендайс не могла долее терпеть эту неизвестность.
- Хорэс, что ты думаешь предпринять теперь? Сквайр пристально посмотрел на нее.
- Если ты полагаешь, - сказал он наконец, - что я стану иметь дело с этим Белью, то ты ошибаешься.
Миссис Пендайс в это время ставила цветы в вазу, и руки ее задрожали так, что на скатерть плеснула вода. Она вынула носовой платок и смахнула капли.
- Ты так и не ответил на его письмо, милый, - сказала она.
Сквайр выпрямился; его сухая фигура, тонкая шея, разгневанный взгляд, сузившиеся до размеров булавочной головки зрачки - все говорило о том, что его достоинство возмущено.
- И ни за что не напишу! - сказал он голосом громким и резким, как будто выступая на защиту чего-то такого, что было важнее его самого. - Я все утро думал об этом, и, будь я проклят, если я сделаю это. Этот человек негодяй. И я не стану плясать под его дудку!
Миссис Пендайс сжала руки.
- О Хорэс, - сказала она, - ради всех нас! Дай ему это обещание.
- Чтобы он восторжествовал надо мной? Ни за что на свете!
- Но, Хорэс, ты же сам просил Джорджа сделать это. Ты писал ему, чтобы он дал обещание.
- Ты, Марджори, в этом ничего не понимаешь, - ответил сквайр, - ты не знаешь меня. Ты думаешь, я смогу написать этому мерзавцу, что его жена бросила моего сына? Позволить ему сперва вымотать мне всю душу, а потом посмеяться надо мной? Я не буду писать ему, даже если мне придется уехать отсюда навсегда, даже если...
И он умолк, как будто его глазам представилась самая большая из всех бед.
Миссис Пендайс, положив руки на лацканы его сюртука, стояла, опустив голову. Щеки ее порозовели, в глазах блестели слезы. Волнение молодило ее; от нее исходило тепло, аромат; она была прекрасна, как на том портрете, под которым они сейчас стояли.
- Даже если я тебя попрошу об этом, Хорэс?
Лицо сквайра потемнело; руки его вцепились одна в другую; в нем, казалось, шла борьба.
- Нет, Марджори, - сказал он наконец охрипшим голосом, - я не могу этого сделать. - И вышел из столовой.
Миссис Пендайс смотрела ему вслед. Ее пальцы, только что державшие лацканы его сюртука, сплетались и расплетались.
ГЛАВА IX
БЕЛЬЮ СКЛОНЯЕТ ГОЛОВУ ПЕРЕД ИСТИННОЙ ЛЕДИ
В Соснах было тихо. В этом объятом безмолвием доме, где только пять комнат были жилыми, в буфетной на жестком стуле сидел старик слуга и читал "Сельскую жизнь". Ничто не мешало ему: хозяин спал, экономка еще не начинала готовить обед. Он читал медленно, с толком, водрузив на нос очки, и каждое слово на всю жизнь запечатлевалось у него в мозгу. Он читал о совах, об их строении и образе жизни. "У серой, или обыкновенной, неясыти, - говорилось в статье, - в верхней части грудной кости имеется отросток, ключицы не соединяются с килем и представляют собой вилочку, или дужку, грудная кость оканчивается двумя парными отростками с соответствующими выемками между ними". Старик оторвал глаза от журнала и посмотрел, прищурившись, на бледный солнечный свет, падающий сквозь переплет узкого окна; сидевшая на оконном выступе птичка, встретив его взгляд, тотчас вспорхнула и улетела.
Старик продолжал читать: "Оперение этого вида подробно не исследовано. Однако у подобных особей отсутствует рудимент малой берцовой кости, ключицы же их не срастаются в вилочку и не соединяются с килем; но в нижней части грудной кости имеются отростки и выемки такие же, как у неясыти". Он снова оторвался от книги. В его взгляде были спокойствие и удовлетворенность.
Наверху, в маленькой курительной, сидел в кожаном кресле хозяин усадьбы и спал, вытянув длинные ноги в запыленных сапогах. Его губы были сомкнуты, но через небольшое отверстие с одного боку вырывался легкий храп. На полу рядом с ним стоял пустой стакан, а между его ногами дремал испанский бульдог. На полке над его головой стояло несколько потрепанных, в желтых обложках книжек - все охотничьи романы, написанные их автором в минуту забывчивости. Над камином висела картина, изображающая мистера Джоррокса {Герой охотничьих романов Роберта Сюртиза (1805-1864).} верхом на своем коне, переправляющимся через поток.
Лицо спящего Джэспера Белью было лицом человека, который проделал огромный путь, чтобы только уйти от себя, и которому завтра предстоит проделать то же. Его песочного цвета брови вздрагивали от сновидений, его покрытое веснушками лицо с высокими скулами было мертвенно бледно, между бровями пролегли две глубокие бороздки. То и дело на этом лице появлялось выражение, как у всадника, готового взять барьер.
В конюшне позади дома кобыла, на которой он ездил сегодня, подобрав губами остатки зерна, задрала морду и просунула се сквозь решетку стойла, чтобы взглянуть на жеребца, на котором в этот душный день хозяин не ездил. Увидев, что жеребец не спит, она тихонько заржала, сообщая ему, что в воздухе чувствуется гроза. И снова конюшня погрузилась в мертвую тишину, кусты вокруг стояли недвижно, а в притихшем доме хозяин спал.
