Дмитрий Мамин-Сибиряк - Том 5. Сибирские рассказы.
— Кто повинился, с того и взыскивайте…
Восемь лет тянулось дело, пока Агния Ефимовна предстала пред судьями. Но и тут вышел казус: Густомесов скоропостижно умер накануне. Некому было обвинять, и громадное дело рухнуло само собой. Присутствовавший на заседании Егор Иваныч думал свою горькую думу: не открой он таежного дела, ничего бы не было, а главное, не загубил бы он дочери.
— Да, хорошее приданое я тебе приготовил, Аннушка…
Оправданные судом Капитон и Агния Ефимовна сейчас же уехали в Сибирь, и об них не было ни слуху ни духу.
Первый вал бешеного сибирского золота пролетел, и в Сосногорске наступило тяжелое похмелье после пира горой.
Не укажешь {9}
Рассказ
Летнее душное утро. Солнце поднялось без лучей, в кровавом зареве. Воздух стоит неподвижно, точно расплавленный металл. Земля уже две недели томится засухой, а дождя все нет. Громадное село Вершинино точно вымерло. Нет обычного оживления, деловой суеты и движения. В воздухе точно висит роковая мысль о засухе. Широкая улица пуста, и только кой-где у завалинок копошится белоголовая деревенская детвора. Некоторые признаки жизни замечаются в двух пунктах — у кабака и волостного правления. У волости стоят две пустых телеги и привязана к столбу хромая лошадь. В тени ворот лежит волостной пес Гарька; он высунул язык и изнемогает от наливающегося зноя. Все окна в волости распахнуты настежь, но эта крайняя мера не достигает цели — в комнате и душно, и пыльно, тяжело.
— Вот так жарынь навалилась… — изнемогающим тоном повторяет староста Вахромей, не обращаясь, собственно, ни к кому. Здоровенный староста вообще испытывает угнетающую тоску, когда сидит за столом. Кажется, и дела никакого нет, а тяжело сидеть чурбаном. Вон старшина, седенький и лысенький старичок, бывший содержатель постоялого двора, тот увяз в дела и читает какие-то бумаги, которые ему подсовывает писарь Костя, кудрявый молодой человек с зеленоватыми глазами. У писаря всегда дело, и он вечно скрипит пером, скорчившись над бумагами.
— Хоть бы дождичка… — уныло тянет староста, отмахиваясь рукой от мухи, которая стремится сесть непременно на его нос. — Вот бы как хорошо!..
Ты бы шел домой, Вахромей, — советует старшина, — а то зря только торчишь тут…
А што я буду дома делать?.. Здесь-то все же на людях…
— Право бы шел, — продолжает советовать старшина. — Делать тебе нечего, ну, богу бы помолился насчет бездож-дия. Ты у нас зяместо дьякона — столько же работы…
Старшина — ядовитый старичонка и не упускает случая поязвить добродушного и глуповатого старосту. В свободное время писарь Костя помогает ему в этом скромном занятии, и случалось не раз, что разозленный Вахромей бросался с кулаками на Костю, и писарь спасал свою приказную душу бегством. Но сейчас Вахромей не может даже сердиться и только моргает заплывшими жиром свиными глазками. До обеда еще далеко, а тут хоть ложись да помирай. В голове Вахромея проползает мысль о том, что хоть бы конокрада поймали — все же развлечение. Кроме начальства, сейчас в волости всего два мужика, которые почтительно стоят у дверей и внимательно следят за писарем, как тот выправляет им новые паспорта. Вообще ничего интересного… Староста слушает, как храпит сторож Ипат в своей каморке, как где-то жужжит муха, как воркуют голуби, — опять скучно. Хоть бы бабы подрались и пришли судиться, или Тришку-буяна привели, или завернул бы сторож Агап, который вечно жалуется на зятьев, — хоть бы что-нибудь этакое подходящее. Небось, в ненастье, особливо в осеннюю пору, так все и прут в волость, а теперь ни одна собака не забежит. Чтобы развлечься хотя немножко, Вахромей принялся ловить муху. Он закрывал глаза и ждал, когда ока усядется к нему на нос, но муха оказалась хитрее и не поддавалась этой уловке. Это невинное занятие неожиданно было прервано топотом босых ног сейчас под окном. Вахромей высунулся в окно и закричал:
— Куда вас, пострелов, несет? Вот ужо я вас!..
Промчавшаяся детвора что-то крикнула в ответ и исчезла, как спугнутая стая воробьев.
— Куда бы им бежать? — подумал вслух Вахромей, — Уж не пожар ли, сохрани бог!..
Точно в ответ на эти слова, откуда-то из-за угла вынырнула босоногая и белокурая девчонка, которая подошла к окну и тоненьким голоском проговорила:
— Дяденька, што я тебе скажу…
— Ну?..
Девочка перевела дух и ответила:
— Максим-то, который печи кладет…
— Ну?..
— Максим-то повесился, дяденька…
— Что ты врешь-то, глупая?..
— Вот сейчас провалиться, повесился… В бане у себя… Наши ребята видели. Все туда бегут…
— Это печник Максим?
— Он, он… Ребята-то бегут мимо бани, а в предбаннике голые ноги болтаются. Вот сейчас провалиться!
— Силантий Парфеныч, слышишь? — обратился Вахромей к старшине.
— Чего-нибудь врет девчонка… — отозвался старшина. — А ты с болыного-то ума уши развесил!
Это недоверие оказалось преждевременным, потому что прибежал запыхавшийся сотский и подтвердил рассказ девочки. Впечатление получилось ошеломляющее. В Вершинине за десять лет это был всего второй случай, что человек вздумал повеситься. Утопленников было достаточно, бабы отравляли мужей, одни солдат зарезался, а удавленники составляли большую редкость. Да и печник Максим — человек пожилой, непьющий, справный. Еще недавно он в церкви печь перекладывал.
— Что же мы будем делать?.. — спрашивал всполошившийся старшина. — Ах, разбойник!.. Время-то какое выбрал: страда на носу, а он веситься…
— А если ему нравится? — пошутил Костя.
— Вот я ему покажу… — ругался старшина. — Пойдем, Вахромей. Живого, сотский, вынули из петли?
— Как есть живой… ругается… Ребята доглядели, Силантий Парфеныч, а то бы удавился вконец.
— Ах, разбойник! Ах, душегуб!..
IIСтароста Вахромей совершенно был счастлив случившимся событием, которое точно разбудило его. Он быстро шагал вперед всех, так что старшина едва поспевал за ним. По дороге их обогнали еще две стайки деревенской детворы, летевшей к месту происшествия. От волости до избы Максима было всего сажен сто, — пройти по улице к церкви, а потом повернуть направо.
— Нет, время-то какое выбрал, а?.. — повторял старшина. — Добрые люди к страде готовятся, а он петлю себе приспособил… Ах, разбойник, разбойник!..
Около избы Максима собралась уже целая толпа, состоявшая из ребят, баб и стариков. Настоящих мужиков было не видно, — они точно совестились за случившееся. Изба у Максима была новая, хорошая, и двор хороший, и огород, и всякая хозяйственная пристройка. Одним словом, жил человек справно. Это обстоятельство еще сильнее озлило старшину. Ежели бы это наделал какой-нибудь пьянчуга, как зарезавшийся солдат или забулдыга Тришка, а то настоящий, справный мужик, у которого старший сын женат второй год да две девки-невесты на руках., — Чего вам тут понадобилось? — накинулся старик на баб. — Брысь по домам!.. Точно на свадьбу сбежались!
Толпа попятилась, но не расходилась. Вахромей схватил валявшуюся палку и бросился разгонять.
— Убирайтесь домой, бессовестные!.. С человеком, можно оказать, несчастье, а они глазеют. Вот ужо я вас!..
Максим, пожилой мужик с окладистой бородой, сидел у себя на крылечке и не шевельнулся, когда начальство вошло во двор. Это спокойствие немного озадачило старшину, и он проговорил как-то растерянно:
— Ты это что, Максим, надумал-то… а?..
Максим молчал, глядя куда-то в угол. В сенях что-то шевельнулось, и послышались сдержанные рыдания. Вахромей уперся глазами в Максима и рассматривал его с удивлением барана, который стукнулся головой в забор. Писарь Костя тоже смотрел на Максима, напрасно стараясь увидать в нем что-нибудь такое, что говорило бы об удавленнике, о человеке, который мог повеситься, — смотрел и ничего не находил. Человек, как все другие люди, Максим всегда был молчальником, молчал и теперь.
— Нет, ты что молчать-го? — уже с азартом наступал старшина, проникаясь своей ответственной ролью начальника. Вот сидишь, вытаращил глаза, а мы за тебя отвечай… Времято какое стоит, а?.. Вот-вот все поедут на покос, а тут мерт- ( вое тело… Одними понятыми заморили бы, да еще ставь подводы под станового, да под следователя, да под дохтура. Это как, по-твоему?.. Тебе-то все равно, а мы бы не расхлебались с начальством… Одних харчей сколько бы сошло за тебя, разбойника: и станового корми, и дохтура, и следователя… Эго как, по-твоему?.. Да еще хорони тебя… Может, и попу пришлось бы платить, и за гроб, и за могилу, да еще поп-то отпевать бы не стал. Кабы ты своей смертью помер, так и похоронили бы тебя честь-честью свои домашние, а тут нам же пришлось бы с тобой возиться…
Эти хозяйственные соображения подняли в старшине всю злость, и он даже замахнулся на неудачного удавленника.
