Стивен Бене - Рассказы (-)
- Пойду спать, Уил. Будешь ложиться, выключи свет.
- Я скоро, - ответил он. - Сегодня был длинный день.
Он сладко потянулся, не отрывая от нее взгляд. Она затаенно улыбнулась и пошла прочь. Вскоре за ней затворилась дверь спальни.
Выключив свет и заперев двери, он поднялся на длинный чердак, тянувшийся над всем домом. Дом купили лишь два года назад, но чердак уже успел собрать изрядную коллекцию хлама; там валялась всякая поломанная или просто ненужная всячина, вряд ли кто еще воспользуется ею, однако пролежит она здесь до нового переезда, до чьей-нибудь смерти. Он же пришел посмотреть на яблоки, зреющие в пыльной темноте на длинной полке. Их прислали с фермы. Уже в дверях ощущался их нежный, ни с чем не сравнимый аромат. Он взял одно яблоко, покрутил его в руке, попробовал на вес, на ощупь - твердое, гладкое, прохладное. Не найти яблока вкуснее, и здесь для них самое место.
Перед ним возникло лицо Мэри - ее взгляд в передней; мысль о ней была как нож, полоснувший глубоко, но не больно. Да, подумал он, я действительно живу - мы очень привязаны друг к другу. Что-то заставило его положить яблоко и открыть небольшое застекленное окно в крыше - в лицо задул чистый холодный ветер. То была осень. Он почувствовал ее кровью. Так он стоял, вбирал в себя холодную осень, думал о жене. Потом захлопнул окно и спустился в спальню.
Третья пара присоединилась к остальным под яблоней, третий образ заявил о себе - каждой четкой линией тела, и обладал он не только женщиной, но и особым, ни с чем не сравнимым знанием. Старик разглядывал их всех без зависти, но с любопытством. Вот если бы они могли поговорить между собой, тогда что-нибудь прояснилось бы. Но они молчали - таково было условие. Каждый лишь твердил: "Вот она, любовь".
Фигуры исчезли, старик очнулся. В старости спишь чутко, но часто, и во сне приходят видения. Мэри нет в живых уже десять лет, их дети стали взрослыми. Он всегда думал, что Мэри переживет его, но вот ведь как вышло. А с ней было бы так хорошо. Он горевал, и все же, когда он думал о ней мертвой, горе маячило вдалеке. Она была ближе, чем горе. Однако странно было бы вновь ее повстречать.
На ветке распускается цветок, потом наливается и зреет плод, падает на землю или срывают его, и все повторяется сначала. Но сколько ни следи за расцветом, за увяданием, тайна не раскроется. А как ему хотелось разгадать ее!
Он посмотрел в сторону дома - к нему кто-то шел. Он все еще лучше видел вдаль, чем вблизи, и легко распознал приближающуюся фигуру. Это была девушка, которая не так давно вышла замуж за Роберта, его внучатого племянника. Как и все остальные, она звала его "папа Хэнкок" и "дедушка", и все же она отличалась от них. Память не сразу подсказала ее имя. Потом он вспомнил. Дженни. Воспитанная темноволосая девушка с раскованной походкой вообще нынешние девушки держатся гораздо свободнее, чем в его время. А что до обстриженных волос и всего прочего - почему бы и нет? Такие пустяки могут раздувать лишь газеты. Нужно же им что-то раздувать. Он усмехнулся про себя - интересно, как в газете посмотрят на почтенного старожила города, если он пришлет письмо и спросит, что такое любовь? "Старый дурак, в богадельню его". Что ж, возможно, они и правы. Девушка все шла - он смотрел на нее, как смотрел бы на бегущего по траве кролика, на гонимое ветром облако. В ее походке было что-то от кролика и от облака - что-то легкое, свободное, неразрывное. Но было в ее походке и, нечто иное.
- Ленч, папа Хэнкок, - крикнула она еще издалека. - Фасоль в стручках и вишневый пирог.
- Вот и хорошо, я как раз проголодался, - ответил старик. - Ты же знаешь меня, Дженни, плохим аппетитом я никогда не страдал. Но ты можешь съесть мою порцию пирога - зубки у тебя молодые.
- Перестань разыгрывать из себя столетнего старца, папа Хэнкок. Я видела, как ты расправлялся с пирогами тети Марии.
- Ладно, отщипну немного на пробу, раз уж на то пошло, - задумчиво произнес старик, - но ты можешь брать все, что я не доем, Дженни, и это будет справедливо.
- Куда уж как справедливо, - ответила девушка. - Так недолго и без куска хлеба остаться. - Она подняла руки к небу. - Ух, как я голодна!
- Неудивительно, - спокойно сказал старик. - И за обедом тоже не скромничай. Ешь как следует, тебе нужно набираться сил.
- Что, вот так посмотришь на меня и скажешь, что мне нужно набираться сил? - спросила она со смехом.
- Нет, пока еще не заметно, - ответил старик, освобождаясь от пледа. Она протянула ему руку, но он встал сам. - Спасибо, милая. Вот не гадал увидеть своего правнука, - сказал он. - Но ты об этом не думай. Мальчик ли, девочка - главное, это будет твой ребенок.
Девушка смущенно коснулась рукой шеи и покраснела. Потом рассмеялась.
- Да ты, оказывается, вещун, папа Хэнкок, - сказала она. - Роберт-то еще ничего не знает...
- Где ему, - быстро ответил старик. - В этом возрасте люди неопытны. Но меня, малышка, не проведешь. Я многое повидал на своем веку и многих повидал.
Она посмотрела на него с тревогой.
- Раз уж ты знаешь... Но ты ведь не проговоришься... Конечно, я скоро сама скажу Роберту, но...
- Понятно, - ответил старик, - начнутся поучения. Сам я не большой охотник читать нотации с утра до ночи, но родственники это любят. К тому же первый правнук. Не бойся, я им не скажу и очень удивлюсь, когда они мне скажут.
- Ты славный, - отозвалась она с благодарностью. - Спасибо тебе. Это ничего, что ты знаешь.
Он положил ей руку на плечо. Минуту они стояли молча. Неожиданно она вздрогнула.
- Скажи, папа Хэнкок, - внезапно спросила она приглушенным голосом, не глядя на него, - это очень страшно?
- Нет, детка, это не так уж страшно.
Она ничего не сказала, но он почувствовал, что она успокоилась.
- Значит, это случится в ноябре, - произнес он и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Что ж, неплохое время, Дженни. Взять хотя бы нашу старую кошку Марселлу - второй раз в году котята у нее бывают как раз в октябре-ноябре. И неплохие котята.
- Какой же ты циник, папа Хэнкок!
Она назвала его циником, но по ее тону он понял, что она не сердится; и снова, когда они шли к дому, он смотрел, как легко она ступает, и чувствовал дыхание юности.
В середине лета, когда зеленые поля пожелтели и порыжели, Уила Хэнкока навестил его старый друг Джон Стерджис.
Он приехал с сыном и внучкой, а еще привез двух более сомнительных родственниц - молодое поколение без разбора величало их "кузиной" и "тетей", - и на время большая веранда дома Хэнкока наполнилась суматохой семейного торжества. Все были больше обычного возбуждены, все были больше обычного разговорчивы, и хотя съехались они не на свадьбу и не на похороны, событие это было не менее важным; и в сердце каждого Хэнкока и каждого Стерджиса зрела крупица особой благодарности и гордости - ведь они стали свидетелями встречи двух таких ветхих старцев.
Родственники, завладев стариками, наперебой ими хвастались. А старики сидели тихо, сложив на коленях желтоватые руки. Они знали, что ими владеют, но от этого наслаждались и гордились ничуть не меньше остальных. Вот они здесь сидят, и это прекрасно. Молодые, конечно, не понимают, как это прекрасно.
Наконец Уил Хэнкок поднялся.
- Спустимся в погреб, Джон, - сказал он мрачно. - Хочу тебе кое-что показать.
Таким вот хитрым ходом с незапамятных времен начиналась старая игра. Ответ тоже был знакомый.
- Как же так, папа, через минуту Мария принесет лимонад, к тому же я попросила ее испечь кексы с орехом! - воскликнула старшая дочь Уила Хэнкока.
- Лимонад! - фыркнул Уил Хэнкок. Потом прибавил нежно: - Бог с тобой, Мэри, у меня для Джона Стерджиса припасено кое-что другое - лекарство от всех его хворей.
Спускаясь в погреб, он улыбался себе в усы. Они, там, на веранде, все еще возмущаются. Бубнят, что в погребах сырость, а старики, мол, такие слабые, что сидр прокис и что в их возрасте можно, казалось бы, поумнеть. Но они протестовали не всерьез. И если бы ритуальный визит в погреб не состоялся, всех постигло бы разочарование. Тогда ведь - как ни крути - их старики уже не были бы такими замечательными.
Они прошли через молочный погреб, где стояли огромные железные кастрюли с молоком, и оказались в винном. Там было прохладно, но воздух был свежий, не пахло ни сыростью, ни плесенью. У стены стояли три бочки, на полу лежал круг желтого света. Уил Хэнкок взял с полки оловянную кружку и молча откупорил дальнюю бочку. В кружку потекла жидкость. Это был старый, желтый как солома сидр, и когда Уил поднял кружку и вдохнул, в него вошла душа побитых яблок.
- Садись, Джон, - сказал Уил Хэнкок и передал ему полную кружку.
Друг поблагодарил его и опустился в единственное стоявшее там потертое кресло. Уил Хэнкок наполнил вторую кружку и сел на среднюю бочку.
- За преступление, Джон!
Это была испытанная временем фраза.
- Будь здоров! - с жаром произнес Джон Стерджис и отхлебнул. - М-м-м... с каждым годом все вкуснее, Уил.
