Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день
… сентября
Сэцуко ОидзумиНеожиданно сознание Сэцуко прояснилось. Чего бы это ни стоило, надо выбираться наружу. Сэцуко ощупью сунула тетрадь в вещевой мешок и осторожно перевернулась на бок, стараясь ровно дышать, чтобы не вызвать приступ кашля. Потом медленно легла на живот, но сразу же закашлялась. Подождав, пока кашель пройдет, она уперлась обеими руками в землю, приподнялась и медленно поползла к выходу. Сэцуко подумала, что, когда она выберется наружу, ей и там придется ползком добираться до крана, иначе не хватит сил. С двумя передышками она одолела пять ступенек. На мгновение Сэцуко показалось, что она вот-вот потеряет равновесие и скатится вниз. Неимоверным усилием она все-таки удержалась и, закрыв глаза, долго лежала не двигаясь. Ночной ветер приятно холодил лихорадочно горевшие щеки. Сэцуко слегка приподняла голову и открыла глаза. В далеком небе ярко сверкали звезды. Потом звезды заколебались и стали расплываться. С ресниц скатились слезинки и медленно поползли по щекам.
Была глубокая ночь; вокруг ни души. Сэцуко распустила шнурок шаровар и, укрывшись в высокой траве у входа в землянку, справила нужду.
Не отрывая глаз от конвейера, Сэцуко слышит знакомые шаги. Это студент Савабз. Он слегка подволакивает правую ногу. Обыкновенный, на первый взгляд ничем не примечательный юноша, которого тоже мобилизовали сюда на работу. Сэцуко обратила на него внимание еще тогда, когда ее рабочее место было рядом с лестницей. Она стала невольно прислушиваться к его необычной походке, когда он спускался по ступенькам. Невзирая на хромоту, он ни в чем не отставал от остальных студентов и работал так же прилежно. Более того, в отделе технического контроля его всегда ставили в пример, хвалили за удивительную точность изготовления деталей. Сэцуко втайне восхищалась Савабэ, еще когда они даже не были знакомы. Три часа дня. Из репродуктора звучит популярный марш:
Стомиллионный народ.
Вперед, вперед!
Вместе с непобедимой армией
Страны восходящего солнца.
Страны цветущих вишен
Все силы отдадим для победы!
Решающий бой впереди!
Открывается дверь, вносят деревянные ящики. Кто-то кричит: «Привезли замороженные мандарины, будут выдавать по карточкам!» Рабочие устремляются к выходу. Студентам мандарины не положены. Девушки из колледжа возмущаются, но Сэцуко воспринимает это равнодушно. Лишь однажды, когда кадровым рабочим раздавали головные повязки хатимаки с надписью «божественный ветер», она пошла в заводское управление и потребовала, чтобы и студентам выдали тоже. «Студентам не положено», — ответили ей. «Почему?»— возмутилась Сэцуко. «Не положено — и все, и не делай такие страшные глаза, а то никто тебя замуж не возьмет…»
С образом белоснежной Фудзи в сердце
Девушки Родине жизнь отдают.
Они словно горные вишни в цвету.
Они благоухающие цветы Родины
Эта песня всегда напоследок звучит из репродуктора — наверно, потому, что на заводе работает много девушек.
Вечером, когда на цеха опускается тоскливая тишина, вновь оживает репродуктор. Звучит бравурный военно-морской марш. «Передаем сообщение Верховной ставки. Наша эскадра…» Сэцуко вместе с другими девушками с замирающим сердцем слушает сообщение. «Наши военные успехи велики, но возросли и потери». До того как Хадзимэ отправили на фронт, Сэцуко с радостью слушала военные сводки о доблестных подвигах солдат. Теперь же они отдавались в ее сердце болью, «Наши вооруженные силы атаковали вражескую военную эскадру и караван транспортов. По данным на сегодняшний день, потоплено четыре авианосца, два крейсера, один эсминец и четыре транспортных судна». Сэцуко закрывает глаза. «Сколько же потеряли мы, чтобы одержать такую победу?» — думает она. «В этом сражении мы потеряли два крейсера и один эсминец. Один самолет не вернулся на базу…» Однажды точно так же не вернется на базу и Хадзимэ… Сэцуко с горечью думает не о победах, а о летчиках и моряках, которые погибли в бою.
Когда вспыхнул китайский инцидент, Сэцуко училась во втором классе начальной школы. Она и ее подруги в ту пору любили играть на пустыре за станцией Йокохама. Там было небольшое болотце, поросшее бамбуком. Сэцуко вспомнила, как однажды Хадзимэ срезал самый стройный бамбук, чтобы отметить праздник Танабата1. Это было седьмого июля тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Сколько с тех пор она написала патриотических писем на фронт, хладнокровно призывая незнакомых ей солдат отдать все силы для победы! Солдаты тогда смело уходили на войну, а провожающие махали им вслед флажками с изображением красного солнца на белом поле. Императорская армия в ту пору одерживала одну победу за другой, и даже траурные процессии с прахом погибших, шествовавшие под похоронные марши военных оркестров, были торжественно красивы. Война представала перед Сэцуко окутанной романтической дымкой. Теперь Сэцуко в своих письмах брату умоляет беречь себя и уже не призывает умереть за победу. Она начала понимать, сколь жестока была ее юная душа, когда она призывала незнакомых ей солдат не жалеть свои жизни.
Сэцуко простудилась и десять дней не ходила на завод. Она давно на встречалась с Наоми и перед тем, как выйти на работу, решила ее навестить. Когда Сэцуко вошла в гостиную, там спиной к дверям сидел пожилой мужчина.
— Извини, Наоми, я, кажется, пришла не вовремя, у тебя гости. Пожалуй, зайду в другой раз, — шепотом сказала она.
— Нет, оставайся. Послушаем вместе, что нам расскажет профессор Исидзука. Сэнсэй, позвольте представить мою подругу Сэцуко Оидзуми. Я вам о ней говорила. Сэцуко, это профессор Исидзука — старинный друг моего отца и мамин лечащий врач. Вы оба — мои самые близкие и дорогие друзья, поэтому чувствуйте себя свободно. — Голос Наоми звучал напряженно.
Сэцуко нерешительно присела на краешек стула.
— Сэнсэй, вам удалось что-нибудь узнать об отце? — спросила Наоми.
— Да, — кивнул профессор Исидзука.
Наоми было известно лишь то, что отец находился в Токийской тюрьме, но с прошлого года он перестал отвечать на письма и к тому же отказался от свиданий с женой. Это было невероятно, и Наоми просто не могла такому поверить.
— Сколько тебе сейчас лет, Наоми? — спросил профессор, грустно глядя на девушку.
— В этом году исполнилось пятнадцать.
— Мне трудно судить: ребенок ты или уже взрослая?
— Даже не знаю, что и сказать… Иногда мне кажется, что я взрослая, иногда чувствую себя совсем маленькой.
— Так вот, сегодня ты должна выслушать меня как взрослая. Твой отец…
— Папа… умер?
— Нет, он не умер.
— Что случилось? Говорите же! — Наоми резко поднялась со стула, потом снова бессильно опустилась на него.
— Твой отец тяжело болен. Он настолько плох, что просто удивительно, как он еще жив.
— Сэнсэй, говорите правду. Я прошу не только от себя, но и от имени мамы. — Наоми поглядела на сидевшую рядом Сэцуко и протянула ей руку. Та крепко сжала ее пальцы.
— Твой отец ослеп. Еще с июня прошлого года у него начало катастрофически ухудшаться зрение. С тех пор он не может отвечать на письма. Потом один за другим стали выпадать зубы. Сейчас уже ни одного не осталось. Он почти лишился волос, а те, что сохранились, поседели, как у древнего старика. Видимо, он не хотел, чтобы ты и твоя мать знали о его тяжелом состоянии, поэтому отказался от свиданий. Твой отец всегда был привередлив в еде, поэтому с самого начала отказался от тюремной пищи, а передачи твоей матери не всегда доходили до него. Ко всему прочему его невзлюбили наздиратели за то, что он вел себя с ними чересчур высокомерно. Мало того, когда его поместили в тюремную больницу, он из-за какой-то мелочи разругался с врачом, и тот будто бы даже сказал, что, мол, незачем тратить лекарства на такого подонка. Это было серьезное оскорбление, и с того дня твой отец вообще отказывается принимать лекарства.
Сэцуко почувствовала, как задрожала рука Наоми, которую она сжимала. Кровь отлила от лица Наоми, и оно стало белым, как бумага. Профессор Исидзука бережно усадил Наоми в кресло и поспешно сделал ей успокаивающий укол. Глядя на побелевшие губы Наоми, на глубокую складку, прорезавшую ее лоб, Сэцуко думала о том, каким потрясением был для Наоми рассказ профессора. Вскоре стало сказываться действие укола: дрожь прекратилась, на щеках появился слабый румянец, и Наоми уснула. Профессор бережно перенес ее на кровать, тихо провел рукой по волосам и едва слышно прошептал: «Бедняжка». Потом присел на кровать, и его плечи бессильно опустились.
— Бедняжка, — повторил он, — такая еще маленькая, а сколько уже пришлось пережить. До чего же глупые люди — ее родители.
Сэцуко не нашлась что ответить.
