Уильям Фолкнер - Деревушка
- Он у себя, занимается, - сказала она. - Идите
прямо к нему.
Стены в комнате тоже были некрашеные, дощатые, и вся она была похожа на сейф - такая же тесная и душная, но все же Рэтлиф сразу заметил, что пахнет в ней не как на квартире у холостого дядюшки, а скорее как в чулане, где стареющая вдовица хранит свои платья. Ему тотчас бросился в глаза сюртук, лежавший в ногах кровати, потому что хозяин - в руках у него действительно была книга, а на носу очки, - как только отворилась дверь, встрепенулся, вскочил со стула, схватил сюртук и начал его надевать.
- Пожалуйста, не беспокойтесь, - сказал Рэтлиф. - Я на минутку. Насчет вашего двоюродного брата Айзека. - Но тот уже надел сюртук и поспешно застегивал его на все пуговицы поверх бумажной манишки, заменявшей ему рубашку (манжеты были подшиты прямо к рукавам сюртука), потом снял очки, все так же суетливо, словно спешил надеть сюртук только для того, чтобы снять очки, причем Рэтлиф заметил, что в оправе нет стекол. Он уставился на гостя тем пристальным, уже знакомым Рэтлифу взглядом, который должен был выражать одновременно озабоченность и глубокий ум, взглядом, который, казалось, существовал сам по себе, независимо от его глаз, зрения - скорее, это была плесень у него на зрачках, какой-то случайный налет, вроде того пушка, который дети сдувают с одуванчиков.
- Я насчет той коровы, - сказал Рэтлиф. Теперь черты лица пришли и движение. Они разбежались и разные стороны от длинного носа, который торчал карикатурой на глубокомысленную рассудительность и решимость, но в то же время с наглой издевкой выражал холодное любопытство, растекавшееся по осклабленному лицу. А потом Рэтлиф заметил, что глаза вовсе и не смеются, а изучают его, и в них таится какая-то умная настороженность или, во всяком случае, затаенное, пусть не вполне твердое, подозрение.
- Да, там, кажется, есть на что поглядеть! - Сноупс визгливо хохотнул. - С тех пор как Хьюстон подарил ему корову, а миссис Литтлджон отвела им стойло, я часто думал - жаль, что никто из его родственников не баллотируется на государственную должность. Хлеба и зрелищ, как говорится, и карьера обеспечена.
- Не выйдет, - сказал Рэтлиф. Он сказал только эти два слова, спокойно, не повышая голоса. Сноупс тоже остался невозмутим: неизменная гримаса, длинный, неподвижный нос, глаза, которые жили словно сами по себе. Помолчав, Споупс сказал:
- Не выйдет?
- Не выйдет, - сказал Рэтлиф.
- Не выйдет, - сказал и Сноупс. "Одно из двух - то ли он в самом деле умный, то ли здорово притворяется", - подумал Рэтлиф. - Но я-то тут ни при чем.
- Разве? - сказал Рэтлиф. - Ну, а как вы полагаете, что будет, если через какой-нибудь месяц вы пойдете к Биллу Уорнеру просить оставить за вами место учителя, и тут-то окажется, что жена Цезаря, которая должна быть выше подозрений, не без греха?
Сноупс не переменился в лице, потому что черты его все время были в движении, каждая сама по себе, хотя все это была одна плоть, утвержденная на одном черепе.
- Очень благодарен, - сказал Сноупс. - Как вы думаете, что нам теперь делать?
- Нам - ничего, - сказал Рэтлиф. - Я ведь не претендую на место учителя.
- Но должны же вы помочь. В конце концов, покуда вы не ввязались, все было в полном порядке.
- Нет, - сурово сказал Рэтлиф. - На меня не рассчитывайте. Но одно я сделаю. Я останусь здесь и погляжу, что предпримут его родственники. Допустят ли они, чтобы люди смеялись над этим несчастным.
- Да, конечно, - сказал Сноупс. - Это никуда не годится. Вот в чем вся и суть. Плоть слаба, ей немного надо. Глаз искушает грешника; надо помочь ближнему избавиться от бревна в глазу, да к тому же с глаз долой - из сердца вон. Нельзя, чтобы наше доброе имя трепали зря. Слишком долго Сноупсы высоко держат голову в здешних краях, чтобы теперь их упрекали в попустительстве.
- Не говоря уж о месте учителя, - сказал Рэтлиф.
- Конечно. Мы устроим совет. Семейный совет. Соберемся сегодня же в лавке.
Когда Рэтлиф пришел в лавку, все уже были в сборе - кузнец, учитель и с ними приходский священник, здешний фермер, человек семейный, простой, недалекий, честный, суеверный и добродетельный, он не учился в семинарии, не имел сана, не был утвержден собором духовенства, - просто много лет назад Билл Уорнер назначил его священником, подобно тому как назначал школьных учителей и шерифов.
- Все улажено, - сказал А. О., когда Рэтлиф вошел. - Брат Уитфилд знает способ. Только...
- Да нет же, я просто сказал, что знаю случай, когда это средство подействовало, - поправил его священник.
И тогда он, учитель, объяснил:
- Надо зарезать ту скотину, которая ему полюбилась, сварить кусок мяса и дать ему съесть. Но это непременно должно быть мясо той самой коровы, или овцы, или от чего там надо его отвадить, и чтоб он обязательно знал, что ест; нельзя заставлять его есть силой или хитростью, и подсунуть мясо другой коровы тоже нельзя. Тогда он успокоится и больше не будет для всех посмешищем. Только...- И тут Рэтлиф увидел, как его расползающееся лицо на миг стало задумчивым и злым. -...только миссис Литтлджон не отдаст нам корову задаром. Вы, кажется, говорили, что ее подарил ему Хьюстон?
- Нет, не я, - сказал Рэтлиф. - Это вы мне говорили.
- Но ведь так оно и было?
- Спросите миссис Литтлджон, или самого Хьюстона, или своего двоюродного брата.
- Ладно, не все ли равно. Так или иначе, даром она корову не отдаст. Так что придется за нос платить. И вот чего я никак не возьму в толк - она говорит, что не знает, какая ей цена, велела у вас спросить.
- Да ну, - только и сказал Рэтлиф. Теперь он не смотрел на Сноупса. Он смотрел на священника.
- А вы наверняка знаете, что это средство подействует, ваше преподобие? - сказал он.
- Знаю только, что был случай, когда оно подействовало, - сказал Уитфилд.
- Выходит, вы знаете, что были и другие случаи, когда оно не подействовало?
- Я знаю только один случай, когда его пробовали.
- Ну что ж, - сказал Рэтлиф. Он взглянул на обоих Сноупсов - двоюродных братьев, дядю с племянником, или кем там они друг другу приходились. - Это обойдется вам в шестнадцать долларов восемьдесят центов.
- Шестнадцать долларов восемьдесят центов? - сказал А. О.- Сто чертей! - Его маленькие, бесцветные глазки быстро забегали, заскользили по лицам. Наконец он повернулся к священнику. - Послушайте, что я вам скажу. Корова не из одного мяса состоит. На ней еще много всякого наросло, чего при рождении не было. Все это тоже часть коровы - рога, шерсть. Почему бы не взять клок шерсти и не сварить суп, что ли; можно бы и крови малость добавить, чтобы уж совсем без обмана...
- Нет, нужно ее тело, мясо, - сказал священник. - Я так понимаю это лечение, что если надо его отвадить, пусть поймет, что ее уж на свете нет.
- Но шестнадцать долларов восемьдесят центов... - сказал А.О. Он взглянул на Рэтлифа. - Не думаю, что бы вы согласились уступить хоть сколько-нибудь.
- Нет, - сказал Рэтлиф.
- И Минк ничего не даст, тем более что Билл Уорнер сегодня утром постановил взыскать с него штраф, - сказал А. О. желчно. - И Лэмп тоже. Вообще-то и Лэмпу скоро придется выложить денежки, но за что, это уж не ваше дело, - сказал он Рэтлифу. - И Флема нет. Так что остаемся мы с Эком. Если только брат Уитфилд не пожелает помочь нам из нравственных соображений. В конце концов что порочит одного из паствы, порочит и все стадо!
- Нет, - сказал Рэтлиф. - Ему нельзя. Я и сам слышал об этом средстве. Все должна взять на себя кровная родня, иначе оно не подействует.
Маленькие блестящие глазки все так же перебегали с лица на лицо.
- А ведь вы ничего об этом не говорили, - сказал он,
- Я сказал все, что знаю, - сказал Уитфилд. - Откуда мне знать, на какие деньги тогда купили корову.
- Но шестнадцать долларов восемьдесят...- пробормотал А. О.- Сто чертей.
Рэтлиф посмотрел на него - теперь глаза его были гораздо хитрее, чем казалось раньше; нет, он не умен, поправил себя Рэтлиф. Хитер. Только теперь он в первый раз взглянул на своего брата, или племянника.
- Значит, Эк, остаемся мы вдвоем.
И тогда брат, или племянник, в первый раз открыл рот.
- Ты хочешь сказать, что мы должны ее купить?
- Да, - сказал А. О.- Ты, конечно, не откажешься принести эту маленькую жертву ради имени, которое носишь.
- Ладно, - сказал Эк. - Раз уж мы должны...
Он достал из-под кожаного фартука огромный кожаный кошель, открыл его и держал в закопченном кулаке, - так держит ребенок бумажный пакет, собираясь надуть его воздухом. - Сколько?
- Я ведь живу бобылем, - сказал А. О.- А у тебя трое детей.
- Четверо, - поправил его Эк. - Мы ждем еще одного.
- Значит, четверо. Так что я полагаю, единственный способ - это разложить издержки в соответствии с той пользой, которую получит каждый от его излечения. Ты должен уплатить за себя и за четверых детей. Это выходит пять к одному. Значит, я плачу доллар восемьдесят центов, а Эк - пятнадцать долларов, потому что трижды пять - пятнадцать и пятью три - тоже пятнадцать. И пускай Эк возьмет себе шкуру и все мясо, какое останется.
