Алан Маршалл - В сердце моем
Краска, покрывавшая брезент, давно пересохла и превратилась в ломкую корку, испещренную трещинами. В одном из углов брезент был продырявлен, и сквозь бахрому серых ниток виднелся край доски, лежавшей внутри фургона.
Когда-то на фургоне красовалась надпись, но солнце и дожди почти стерли желтые буквы. Надпись располагалась дугой через всю стену фургона. Мне удалось разобрать лишь слова - "Предсказатель судьбы" и пониже, внутри дуги еще "Гипнотизер" и "Хиромант".
В палатке обитали двое. Один - худой, долговязый молодой парень с буйной шевелюрой, помешивал в котелке длинной вилкой; другой - уже пожилой человек с морщинками у глаз, стоял у входа в палатку и внимательно следил за моим приближением.
Я подъехал и остановился в нескольких ярдах от костра.
- Вы не будете возражать, если я расположусь здесь? - обратился я к старшему.
- Конечно, нет. Места хватит. Давай располагайся. Ты куда путь держишь?
- В Босуэлл.
- На ярмарку?
- Ага!
- А сам ты из каких мест?
- Из Мельбурна.
- А, из Мельбурна! Что ж... Сидней, тот неплохой городишко, только, по мне, улицы узковаты. Вот Аделаида - это да! И улицы красивые, широкие. Может, конечно, кому и Мельбурн по вкусу, только...
Он помолчал и, угрюмо уставившись в землю, добавил:
- Ладно, провались он, этот Мельбурн. Как ты сказал - чем на жизнь зарабатываешь?
- Я пока еще ничего не говорил.
- Ладно уж! Короче - чем промышляешь?
- Получаю иной раз фунт-другой за статьи в газетах.
Старик улыбнулся:
- Значит, ты здоров врать.
- Не сказал бы.
- Еще бы ты сам признался. Могу предсказать тебе судьбу. Интересуешься?
- Нет.
- Нет так нет, - безропотно согласился старик. - Да, простачки теперь все реже попадаются. Образование - вот что нас губит. Спроси хоть у Альберта, он у нас тоже с придурью. - И старик кивнул головой в сторону парня у костра.
- Спорить не стану, умом не вышел, - добродушно подтвердил Альберт. Все его внимание было явно сосредоточено на содержимом котелка.
Три дня я прожил бок о бок с этими людьми. Я узнал, что старший носит кличку "Цыган".
- Это потому, что он всю жизнь бродяжит, - пояснил Альберт.
Альберт был сыном Цыгана. Ему было, вероятно, за двадцать, но на вид я дал бы ему не больше восемнадцати. Волосы у него были рыжеватые, а глаза ярко-голубые, они смотрели на все спокойно, с сочувственным любопытством. Глаза Альберта смеялись, даже когда его веснушчатое лицо оставалось серьезным. Смеялся он охотно, но беззвучно, запрокинув голову и прикрыв глаза.
На меня этот беззвучный смех производил странное впечатление. Казалось, он говорит вовсе не о радости, а о скрытой иронии.
Тем не менее Альберт был счастлив. Отец и сын относились друг к другу с ласковой терпимостью, хотя постоянно переругивались. Споры и перебранки вносили разнообразие и оживление в их жизнь, которая без этого могла бы стать пресной и монотонной, и давали возможность оттачивать довольно-таки соленое чувство юмора.
Настойчивое утверждение Цыгана, что Альберт не в своем уме, основывалось на полном отсутствии честолюбия у этого юноши. Он отказывался даже зазывать посетителей в палатку или учиться предсказывать судьбу. Его вполне устраивало ставить и разбирать палатку, готовить еду и возиться с машиной.
Альберту нравилось наблюдать людей и рассуждать о жизни. Он любил смотреть на луну, на звезды и мог часами изучать обыкновенный муравейник. А иногда он высказывал какую-нибудь нелепицу и смотрел, как я на это реагирую.
Однажды он спросил меня:
- По-твоему, ты чем живешь - умом?
- То есть как это?
- Есть у тебя душа - ты как считаешь?
Цыган сидел поблизости, штопая яркую хламиду, в которой он предсказывал судьбу. Услышав слова Альберта, он поднял голову:
- Ну, в тебе-то души не больше, чем вот в том чертовом булыжнике.
- Мой старик боится духов, - доверительно сказал Альберт, - он ни за что не хотел бы встретиться с духом лицом к лицу.
- Пошел ты к черту, - громко сказал Цыган,
- Я вот о чем, - продолжал Альберт. - Ведь когда человек умирает, душа вылетает из него как дым. Вот так, понимаешь. - Он помахал рукой, изображая полет мотылька.
- Я в это не верю, - сказал я.
- Откуда же тогда произошел человек?
- Когда-то давно землю населяли первобытные существа, - стал объяснять я. - Жили они в пещерах и были покрыты волосами. Изображения таких существ найдены на стенах пещер на севере Испании. Они охотились, убивали животных и питались ими. Вот из них-то мы постепенно и развились.
- Слыхал я это - насчет происхождения от обезьяны, да только я этому не верю, - возразил Альберт. - Опять же - Адам и Ева. Ведь их-то ты не можешь сбросить со счета?
- Конечно, могу, - отвечал я. - Это просто такая аллегория.
- Такая - что? - Аллегория.
- Наплевать мне на все мудреные слова. Как ни называй Адама и Еву, все ж таки человек произошел от них.
- Да не было их вовсе, - стоял я на своем.
- Хорошо. Допустим - не было. А для чего мы, например, живем?
- Это зависит от нас самих. К примеру, я должен решить, для чего я живу, - чтобы отнять у тебя твои часы или чтобы отдать тебе свои.
- Валяй дальше, - воскликнул он, улыбаясь. - Что же ты решил?
- Не торопись. Это еще не все. Может, я решу дать тебе за часы пять шиллингов и еще обещаю, что стану говорить, который час, каждый раз, как ты захочешь узнать время.
- Понятно. А как быть с моим стариком? Он ведь тоже хочет знать, который час. Он всегда спрашивает у меня. А у меня не будет часов, они будут у тебя.
- Верно. За шиллинг я и ему буду говорить, который час. Я захвачу монополию на часы и каждому, кто за пять шиллингов отдаст мне свои часы, буду отвечать, который час. Я построю башню и с ее верхушки буду выкликать время. А потом люди, у которых много денег, начнут платить мне, чтоб я говорил неверное время - для того, чтоб парни, которые на них работают, не знали, когда пора шабашить. В конце концов никто не будет знать верного времени.
- Но, между прочим, к вечеру ведь темнеет, - заметил Альберт. - По солнцу можно сообразить.
- Верно. Когда я стану объявлять полдень в полночь - люди меня наконец раскусят. Они объявят мне войну, а я заряжу пушки часами и стану стрелять в тех, у кого отобрал эти часы. И, может быть, убью тебя твоими же часами.
- Значит, для этого мы и живем?
- Нет, этого я не говорил.
- Тогда для чего же?
- Я хотел бы, чтоб у каждого были свои часы, и чтобы все люди знали верное время, - сказал я. - Тогда не из-за чего было бы затевать войны.
Альберт поковырял землю палочкой, улыбка слегка тронула его губы; он взглянул на меня:
- Думаешь, я не понял, куда ты клонишь?
- Ты прекрасно все понял.
Он сидел на корточках, подтянув колени к подбородку, как сидят аборигены. Пододвинувшись ко мне поближе, все также на корточках, он протянул руку и похлопал меня по груди. Глаза его озорно - как у мальчишки заблестели.
- Знаешь, я как раз посмотрел на твои часы, - сказал он. - Они отстают на пять минут.
И, откинув голову назад, беззвучно засмеялся. Потом он сказал:
- Мой старик считает, что человек только после тридцати лет начинает разбираться в жизни. А ты как думаешь?
- По-моему, он не прав. Если бы он был прав, мы с тобой оба ни в чем бы не разбирались. А сколько лет ему самому?
- Выходит, ты один из тех, кто у каждого спрашивает: сколько вам лет?
- Что ты хочешь этим сказать?
- Мой старик считает, что возраст тела и возраст души человека - вещи разные. Люди, которые судят на возрасту тела, обычно относятся к другим свысока. И ты лучше не спрашивай моего старика, сколько ему лет, он этого не любит.
- Ладно, - согласился я и спросил: - Он что, был гипнотизером? Я прочел это на фургоне.
- Ну это когда он в расцвете был. Да он сам тебе лучше расскажет. Эй, отец, - позвал он. - Иди, расскажи Алану, как ты заставлял меня глотать свечи.
Цыган кинул одеяние прорицателя в палатку и подошел к нам.
- Свечи делались из воска и сахарной глазури, - пояснил он. - Мы вставляли в них фитиль и зажигали с одного конца.
- На вкус они были не так уж плохи, - заметил Альберт. - Я и сейчас согласился бы сжевать парочку. Может, состряпаешь несколько штук завтра, а, отец? А вечерком у костра мы бы их пожевали.
- Брось валять дурака, - сказал Цыган.
- Скажите, вы и вправду могли гипнотизировать? - спросил я.
- Нет. Просто тогда у меня были деньги, и я нанимал целую труппу. Представления мы давали в провинции, в небольших залах. - Он повернулся к сыну. - Альберт, сходи в палатку, достань какую-нибудь программку. Они в старом чемодане.
Выйдя из палатки, Альберт протянул мне розовую программу, в центре которой была фотография сравнительно молодого Цыгана, облаченного в вечерний костюм и бархатную накидку.
- Таков был мой старик - пока жизнь его не стукнула, - представил Альберт отца.
- Не обращай на него внимания, Алан, пусть болтает, - сказал Цыган. Читай лучше, что там написано. Сверху стояло:
