Джон Голсуорси - Темный цветок
Обе лошади уже ждали у дверей: маленькая Сорока и породистая гнедая кобыла, выбракованная из дроморовских скаковых конюшен. Нелл тоже стояла рядом, щеки ее пылали, глаза ярко блестели. Не дожидаясь, пока он ее подсадит, она поднялась в седло с помощью все того же всезнающего слуги. Отчего таким совершенством дышала вся эта картина: она на своей лошадке? В тайном ли соответствии линий тут секрет или же в той Мягкости и пылкости ее натуры, которую чувствовало стройное животное?
Поехали молча, но как только стук копыт заглох на буром ковре Ротен-Роу {Аллея для верховой езды в Хайд-парке.}, она обернулась к нему:
- Как это славно, что вы поехали! Я думала, вы побоитесь, вы ведь боитесь меня.
"Правда твоя", - подумал Леннан.
- Только, пожалуйста, не смотрите, как вчера. Слишком уж хорош сегодня день! О! Я люблю солнечные дни, и люблю верховые прогулки, и... - Она не договорила и взглянула на него. "Не сердитесь на меня, к чему это? - как бы говорила она. - Лучше просто любите меня, и все!" В этом была ее сила - в убеждении, что он ее любит и что так и быть должно; и что она его любит и что так быть должно тоже. Как просто!
Но верховая езда - тоже простое удовольствие; а простые эмоции перебивают друг друга. Скакать на этой гнедой кобыле было на редкость приятно. Уж, конечно, Джонни Дромор сумеет выбрать лошадь себе под седло!
В конце аллеи она вдруг крикнула: "Теперь поехали в Ричмонд!" - и рысью выехала на дорогу, будто знала, что может повелевать им. Послушно следуя за нею, он думал: "Почему? Что в ней такого, чем она может возместить ему утрату работоспособности, достоинства, самоуважения? Что в ней? Всего только ее глаза, и губы, и волосы?"
И она будто знала, о чем он думает, - обернулась назад и улыбнулась.
Так они рысцой переехали через мост, пересекли Барнс-коммон и очутились в Ричмонд-парке.
Но как только подковы лошадей коснулись травы, она оглянулась на него и стремглав унеслась вперед. С самого ли начала была у нее задумана эта бешеная гонка, или просто прелесть осеннего дня вдруг ударила ей в голову: голубое небо, и медным огнем горящие на солнце папоротники, и листья буков и дубов, - горная Шотландия, заглянувшая на юг, к ним в гости?
После того как в первом рывке гнедая кобыла показала ему, на что она способна, гнаться за Нелл было истинное наслаждение. Через поляны, перескакивая лежачие стволы, по грудь в зарослях папоротника, стрелой по открытым пространствам, минуя стадо удивленных, важных оленей, вверх по отлогому косогору, сплошь изрытому кроличьими норами, и казалось, вот он уже настиг ее, но она вдруг свернула ловко и только мелькнула за стволами деревьев. Вот шалунья! Но ведь тут есть и что-то поглубже шалости. Он поравнялся с нею наконец и нагнулся, чтобы взять у нее поводья. Но один взмах ее хлыста, едва не пришедшийся ему по ладони, быстрое движение в сторону - и он пролетел на своей кобыле вперед, а она, подняв Сороку на дыбы, поскакала обратно и снова стрелой замелькала между деревьев, пригибаясь под ветками к самой шее своей лошадки. Потом вылетела из рощи и ринулась вниз по косогору. На полном скаку неслась она под гору, а следом за нею Леннан, чуть не лежа на крупе гнедой кобылы, готовый в любую минуту рухнуть с лошадью наземь. Ну и развлечения же у нее! Внизу она повернула и поскакала галопом вдоль подножия холма; и он подумал: "Ну, теперь она от меня не уйдет!" Вверх по склону холма пути не было, и свернуть впереди было тоже некуда.
И вдруг ярдах в тридцати перед собой он увидел заброшенный песчаный карьер; и она - великий боже! - неслась прямо туда. Он закричал отчаянно, осадил свою кобылу. Но Нелл только взмахнула хлыстом, ударила разгоряченную лошадку и ринулась вперед. Он видел, как Сорока подобралась, сделала прыжок - и вот они летят вниз, зацепились за обрыв, повисли, сорвались, - и она, перелетев через голову лошади, навзничь упала на песок. В ту минуту он ничего не почувствовал, только в сознания у него запечатлелось желтое пятно песка, голубое небо, летящий грач и ее кверху повернутое лицо. Но когда он спустился в карьер, она уже стояла и держала поводья перепуганной лошади. Едва он прикоснулся к ней, как ноги ее подкосились. Она закрыла глаза, хотя он чувствовал, что она не в обмороке; но все равно он продолжал держать ее, прижимаясь губами то ко лбу ее, то к глазам. Потом голова ее вдруг запрокинулась и губы встретились с его губами. А после этого она открыла глаза и проговорила:
- Я не ушиблась, только голова кружится. Сорока разбила колени?
Сам не понимая, что делает, он встал и пошел за лошадью. Целехонькая, она пощипывала травку - песок и папоротники уберегли ее колени. Томный голос у него за спиной произнес:
- Ну, и слава богу. Не обращайте на лошадей внимания. Они придут, когда я позову.
Теперь, видя, что она жива и невредима, он рассердился. Почему она так нелепо вела себя, так ужасно его напугала? Но она все тем же томным голосом говорила:
- Не сердитесь на меня. Я сначала хотела осадить, а потом подумала: "Если я прыгну, он не сможет оставаться суровым со мной". Вот и прыгнула... Ну, пожалуйста, не переставайте меня любить из-за того, что я не расшиблась.
Глубоко растроганный, он сел подле нее, взял ее руки в свои и сказал:
- Нелл! Нелл! Так нельзя, это - безумие!
- Почему? Не надо только думать об этом! Я не хочу, чтоб вы думали, хочу, чтобы просто любили меня, и все.
- Дитя мое, вы не знаете, что такое любовь!
В ответ она обхватила его шею руками, но он уклонился от ее поцелуя; тогда, опустив руки, она вскочила.
- Ну и пусть! Но я вас люблю. Вот и думайте об этом, а помешать мне вы не можете!
И, не дожидаясь помощи, забралась на свою Сороку с песочной кучи, у которой они упали.
Спокойной и трезвой была эта поездка домой. Лошади, будто стыдясь недавней безумной гонки, шли бок о бок, так что его рука то и дело касалась ее плеча. Один раз он спросил ее, что она чувствовала во время прыжка.
- Беспокоилась только, успею ли высвободить ногу из стремени. Ужасно было падать и думать о Сорокиных коленях. - И, тронув козьи ушки лошади, ласково проговорила: - Бедненькая ты моя! Завтра у тебя ноги будут болеть.
Опять она была доверчивым, чуть сонным ребенком. Или же это накал прошедших мгновений убил в нем остроту чувства? То был задумчивый, дремотный час - садилось солнце, один за другим загорались фонари, и на всем лежала благодатная дымка забвения!
У подъезда, где ждал грум, Леннан хотел было распрощаться, но она прошептала: но нет, пожалуйста, не уходите! Теперь я в самом деле без сил проводите же меня наверх".
И он чуть не на руках пронес ее по лестнице, мимо карикатур из "Ярмарки Тщеславия", по коридору с красными обоями и гравюрами Ван-Беерса, в ту самую комнату, где увидел ее впервые.
Устроившись в кресле Дромора с мурлычущим котенком на плече, она удовлетворенно промолвила:
- Хорошо, правда? Сейчас нам дадут чаю и горячих гренков с маслом.
Леннан остался, и всеведущий слуга внес чай и гренки, ни разу не взглянув на них и сохраняя вид человека, которому известно все, что между ними произошло, и все, чему еще предстоит произойти.
Потом они опять остались одни, и, глядя на нее, вытянувшуюся в большом кресле, Леннан подумал: "Слава богу, что я тоже устал - душой и телом!"
Но она вдруг подняла на него глаза и, кивнув в сторону портрета, который сегодня не был задернут, сказала:
- Верно ведь, я похожа на нее? Я заставила Оливера этим летом рассказать мне все... И поэтому вам нет нужды беспокоиться. Ведь что со мной будет, неважно. И пусть, даже лучше - вы можете любить меня и не мучиться. Вы ведь будете любить меня, да? - И не сводя с него глаз, скороговоркой заключила: - Только не будем сейчас говорить об этом. Мне так тепло, хорошо. И я так устала. Пожалуйста, курите!
Но пальцы Леннана так дрожали, что он едва мог закурить папиросу. И, глядя на них, она сказала:
- И мне дайте. Папа не любит, когда я курю.
Да, Джонни Дромор блюдет добродетели - в других. И Леннан пробормотал:
- Как, по-вашему, он отнесся бы к тому, что было сегодня, Нелл?
- Мне все равно, как, - и, поглядев на него сквозь пушистый кошачий мех, продолжала: - Оливер хочет, чтобы я пошла в эту субботу на бал... благотворительный. Пойти мне?
- Конечно; отчего же нет?
- А вы пойдете?
- Я?
- Да, да, пожалуйста, пойдемте и вы! Ведь это будет мой первый бал. У меня есть лишний билет.
И против воли, против здравого суждения, вопреки всему Леннан ответил:
- Хорошо.
Она захлопала в ладоши, и котенок скатился к ней на колени.
А когда Леннан поднялся и стал прощаться, она не шевельнулась, только поглядела на него - как он ушел, один лишь бог знает.
Он остановил кэб не доезжая до дому и бегом, так как окоченел от холода и усталости, добрался до своих дверей, отпер замок собственным ключом и направился прямо в гостиную. Дверь была приотворена, и Сильвия стояла у окна. Он услышал ее вздох; и сердце у него сжалось. Она стояла там, такая тоненькая, одинокая и неподвижная, и свет блестел на ее волосах, так что они казались почти белыми. Потом она обернулась и увидела его. И он заметил, как затрепетало ее горло от усилия не показать и вида, что она волновалась. Он сказал:
