Джон Кольер - Сборник новелл На полпути в ад
- От всей души тебе это советую, - поддержал его старик.
- Тут одна загвоздка, - заметил племянник, - работать станет некогда. Ты ведь вряд ли ссудишь мне малую толику, чтобы я испробовал твое благотворное лечение?
- Ну нет, - сказал дядя. - Это нет. Ни гроша.
- Так я и думал, - кивнул племянник. - Боюсь, придется мне и дальше трудиться без продыху. Вот ведь огорчится твой добрый старичок, коновал на двуколке! Ты мне все-таки одно скажи, пустяк один, спрашиваю из чистого любопытства. Есть ли надежда, что твои деньги достанутся мне? Ты их мне отказал по завещанию?
- Да ну тебя! - запротестовал дядя. - Нашел о чем беспокоиться!
- Нет, ты скажи, - настаивал племянник. - Ты даже не представляешь, как это мне интересно.
- Ладно уж, раз ты такой дотошный, - сказал дядя. - Я все завещал нашему старику, простому, прямодушному и безотказному, сварливому, твердолобому и мягкосердечному деревенскому ворчуну лекарю старого закала, знал бы ты, как он мне помог своимлечением.
- В самом деле? - сказал племянник. - Признаться, я и ожидал чего-нибудь подобного. Как раз на этот случай у меня все предусмотрено. Позволь-ка, любезный дядюшка.
С такими словами он выдернул подушку из-под головы у старца и прижал ее к его лицу. Престарелый дядя чуть-чуть побрыкался, но жил он не по возрасту, расходовал силы почем зря, осталось их мало, а какие остались, тех ненадолго хватило.
Племянничек, покосившись на дверь, скоренько совлек с себя все одежды и запихнул их под кровать. Затем, может статься слегка продрогнув, он без спросу одолжил дядину ночную рубашку. Потом, затолкав хилый труп дяди под ту же кровать, сам он залез под простыни, сплюнул вставную челюсть в чистый носовой платок, для этой цели припасенный, и откинулся на подушки-живой портрет опочившего старика. Вскоре он заблеял: - Цыпочка! А, цыпочка!
Сиделка поспешно явилась на его зов.
- Сладушка моя, - удивилась она, - а куда же девался твой паршивец племянник?
- Пошел прогуляться тут поблизости, - проквакал наш герой. - И кстати, миленькая, не такой уж он паршивец. Нет, я этого юношу недооценил, и пошли-ка ты за стряпчим. Хочу воздать ему должное в завещании.
- Что с тобой, папуленька? - воскликнула сиделка. - С чего это ты так к нему переменился?
- Я переменился? - обеспокоился племянник. - Нет, деточка, ничуть я не переменился, только вот чувствую, что конец мой близок. А в остальном я тот же самый.
В подтверждение он ее дружески приласкал на дядин манер. Она радостно взвизгнула и, хихикая, отправилась исполнять поручение.
А племянник полеживал себе, ожидаючи стряпчего.
"Продиктую новое завещание, - думал он, - подпишу его каракулями на глазах у стряпчего своей дрожащей стариковской рукой. Потом попрошу всех удалиться-дремота, мол, одолевает, - уложу на постель моего бедного дядю, переоденусь в свое, вставлю зубы, выпрыгну из окна и подойду к двери, будто бы нагулялся. Какие реки слез я пролью, когда мы обнаружим, что несчастный старец отошел в лучший мир!"Довольно скоро на крыльце послышались тяжелые шаги, и дюжий мужичина с объемистым черным портфелем ввалился в спальню.
- А, вот и вы, очень рад, - сказал наш герой. - Я хочу немедля составить новое завещание. Все наследует мой племянник.
- Друг ты мой дорогой, - отозвался новоприбывший, - да тебе, видать, болезнь в голову бросилась. Скажи кому, что мой старый приятель принял меня за стряпчего, а? Нет, давай-ка я тебя осмотрю.
Он откинул простыню и стал тыкать племянника жестким, мозолистым пальцем. Племянник слишком поздно понял, что это не стряпчий, а коновал на двуколке собственной персоной, и испустил тяжкий стон.
- Ну вот то-то и есть, - сказал доктор. - Чего-то такое где-то у нас не так. Надо тебя тут же оперировать, чтобы вернуть рассудок.
При этом он перевернул племянника и вытащил из черного портфеля чудовищный шприц.
- По счастью, - сказал он, - у меня всегда все наготове.
Герой наш хотел было протестовать, но не находил нужных слов опасаясь вдобавок, что под кроватью обнаружится дядя и это будет свидетельствовать не в его пользу. Доктор мигом вкатил ему ниже пояса добрую пинту ледяной жидкости, и середина его туловища оцепенела, а прочие способности утратились: он мог только вращать глазами, что и проделывал изо всех сил.
- Я всего лишь старый, грубый, неотесанный коновал на двуколке, заметил доктор, - но и я не отстаю от жизни. Душевная болезнь - она заболевание нутряное. Ну-ка, сиделка, вынимай мои инструменты, давай разберемся, в чем там дело.
И беднягу племянника на его собственных глазах, которыми он беспрерывно вращал, вмиг распластали. Доктор потрошил его, точно кожаный саквояж, бегло комментируя свои действия.
- Вот возьми, - говорил он сиделке, - положи это в раковину умывальника. А это на стул. Смотри не перепутай, а то потом черта с два поймешь, куда что девать. Жаль, племянник не возвращается: этичней было бы заручиться перед операцией согласием родственника. Совсем неплохая поджелудочная, учитывая возраст пациента. Положи ее на комод. А эти повесь на спинку кровати. Ну-ка поднеси свечку поближе, - продолжал он. - Что-то я никак не могу понять, отчего он свихнулся. Да ты не капай, не капай туда стеарином, гигиену нарушаешь. А он, конечно, свихнулся, чего бы ему иначе вздумалось завещать деньги этому прохвосту племяннику. Правильно ты сделала, душечка, что оповестила меня и не стала зря тревожить стряпчего. Когда все это кончится, надо нам с тобой будет куда-нибудь съездить поразвлечься.
Тут он ущипнул сиделку примерно за то же место, что и дядюшка с племянником. Такой фамильярный жест не только шокировал, но и крайне расстроил нашего героя, подточив сопротивляемость его организма. "Фу, как непрофессионально, - подумал он, - и хуже того, отдает постыдным сговором".
При этой мысли он напоследок повращал глазами и разом приказал долго жить.
- Батюшки, - сказал доктор, - похоже, что мой пациент тю-тю. Иногда я прямо-таки завидую городским докторам-какие у них операционные залы! Ну, да зато их автобиографии обычно расходятся еле-еле, а для своего старинного друга я как-никак сделал все, что мог, недаром он меня упомянул в завещании. Останься он жив, он бы, чего доброго, его переиначил. Вот какая поразительная игра судьбы! Ты подавай мне, душечка, все эти внутренние органы, а я их наскоро рассую по местам - ведь, - того и гляди, вернется племянник и будет очень сердиться, что они разбросаны по комнате.
ТВОРЧЕСКОЕ СОДРУЖЕСТВО
Перевод. Куняева Н., 1991 г.
Жил на свете мужчина по имени Амброз, который гордился своим превосходным профилем и превосходным вкусом. Предполагалось, что его жена должна ежечасно воздавать тому и другому. Медовая блондинка с широким ртом и колдовским взглядом, прекрасней, чем чаша клубники со сливками, она была, однако, слишком простодушна, чтобы выступать в ином амплуа, кроме обожательницы; на этой роли он ее и держал. Тем не менее ему удалось научить ее заказывать шерри и высокомерно отвергать коктейли; порой он, правда, подозревал, что она втайне вздыхает по бокалу "Манхэттена". {Коктейль из виски, вермута, льда и содовой с лимоном.}
У них был домик на Лонг-Айленде и еще один на юге Франции. Как-то раз он разбирал почту.
- Все прекрасно, - заявил он. - Через месяц отправляемся в Прованс. Поглядим на наш миленький домик, на нашу террасу и сад - все в превосходном вкусе, потому что создано по моему проекту. Я сниму тебя нашей кинокамерой, а ты, - сказал он, - ты снимешь меня.
- Хорошо, дорогой, - согласилась она.
- Ах, если бы, - продолжал он, - у нас была парочка идеальных детишек, точное подобие их отца. Мы бы сняли, как они бегут мне навстречу. Мы могли бы снимать их здесь, на Лонг-Айленде, и показывать нашим знакомым в Провансе; или в Провансе и показывать нашим здешним друзьям. Не понимаю, почему ты не завела пары идеальных детишек. Ты же знаешь, как я их хочу.
- Я ведь отказалась от коктейлей, потому что ты так хотел, - сказала она, - и теперь пью шерри. В изнеможении он тронул лоб изящной рукой.
- Я говорю про идеальных детишек, - простонал он, - а ты в ответ несешь чушь про какие-то идиотские коктейли. Оставь меня. Ты действуешь мне на нервы. Я один разберу почту.
Она послушно ушла, но вскоре поспешила обратно, услыхав его горестный вопль.
- Дорогой мой, что тебя так огорчило? - заволновалась она. - Расскажи, расскажи, что случилось?
- Прочти, - ответил он, протягивая ей письмо. - Не трости мне про коктейли. Прочти.
- Что такое?! - воскликнула она. - Ты разорен!
- Я хотел удвоить капитал, - объяснил он. - Подумал, как будет славно. А все потому, что я мечтатель и художественная натура. Избавь меня от упреков.
- У тебя осталась я, а у меня ты, - заявила она, позволив одной-единственной большой слезе скатиться по щеке, как то нередко бывает с женщинами, когда они прибегают для утешения к этому последнему доводу.
- Вот именно, - произнес он, - и мы сможем снимать друг друга в очереди за бесплатной похлебкой, а потом показывать это знакомым. Ты-то, если хочешь, можешь сниматься, но у меня своя гордость.
