Андреа Грилль - Полезное с прекрасным
Мужа Валентины, изготовителя восковых Иисусиков, не представили по имени, а спросить никто не решился. Адвокат Розенгартен, оказалось, кое в чем может дать фору хозяевам:
— Фрау Расборчан, приветствую! — обращается он к Валентине.
— Привет, Розенгартен, — отвечает она.
Адвокат знает, как ее зовут. А ведь даже Фиат до сей минуты не знал.
— Почему он знает твою фамилию, а я нет? — Пока остальные гости рассаживаются в гостиной, Фиат и Валентина успевают незаметно пошептаться.
— Потому что ты не спрашивал. — Он встречает ее открытый взгляд, абсолютно исключающий даже мысль, что она намеренно что-то от него скрыла.
Финценс внимательнейшим образом изучает мужа Валентины и думает: а ведь этого субъекта я знаю.
— Мы знакомы, — произносит он.
— Конечно, — подтверждает Кованда.
Парень — сама развязность, — находит Финценс.
— Лучше понемножку, он крепкий, — поясняет он гостю слева, который обращает на него удивленный взор, — Финценс не наполнил его чашку до краев.
Розенгартен, Валентина, Фиат, Кованда, Финценс и, слева от него, ассистент епископа — в таком вот порядке расположились гости и хозяева.
Трудно вообразить более пеструю компанию за кофейным столом, — размышляет Финценс, — шесть человек, которые никогда бы не встретились, не будь нашего приглашения. A затем принимается обмозговывать, какую бы выгоду извлечь из этой комбинации персон. Кофе гостям явно понравился. На столе два десятка чашек, полных и выпитых, хватает и свежих коричневых пятен на скатерти. Гости пробуют и не могут вдоволь напробоваться, просто удержу не знают: то им с молоком подай, то черный, с сахаром, без сахара, а для каждой пробы полагается чистая чашечка, — стиль, напоминает себе Финценс, в кофейном деле должен быть стиль.
— Изумительно! Изумительно! — снова и снова восклицает адвокат.
— Вы преувеличиваете! — в два голоса кричат о своей скромности кофейные компаньоны, в глубине души убежденные, что адвокат, как раз наоборот, делает из слона муху. Ибо их кофе — лучший кофе на всей планете.
Разными извилистыми путями беседа неотвратимо приближается к щекотливому пункту, кофейной кошке номер два. Чем детальнее рассказы хозяев, чем подробнее излагается история обнаружения удава, тем больше вытягивают шеи гости, боясь пропустить хоть слово.
Как только наступает короткая пауза, адвокат заявляет:
— Я смогу представлять вашу сторону. — Перед кем представлять, неясно, но Розенгартен, сделав свое заявление громким голосом, еще и внушительно кивнул несколько раз, обводя глазами кофейный кружок.
— Кажется, у меня есть неплохая идея, — спокойней, чем адвокат, и предварительно покосившись на мужа, говорит Валентина. Голос у нее тихий, но решительный и звучит так, что все прислушиваются. До этой минуты двумя молчунами за столом были Финценс и Валентина, — Финценсу было не до беседы, так он усердствовал, готовя кофе и разливая по чашечкам, ведь Фиат будто приклеился к стулу, даже не шевельнулся, не говоря уже о том, чтобы помочь; Валентина, единственная женщина в компании, все время сидела, чуть отстранившись от стола, и молча слушала остальных.
— Я знакома с одним человеком, из Индии, он служащий национального парка. Его родной брат раньше вместе со мной на перекрестке работал, протирал стекла машин. — Теперь он вернулся в Индию, рассказывает Валентина, но они переписываются по электронной почте. Парень часто пишет о своем брате и о поездках в Калакад Мундентурай, заповедник тигров, где работает брат. Валентина роется в сумке из черного кожзаменителя, одну за другой извлекает всевозможные вещи, наконец находит бумажку с адресом индийского приятеля, а заодно и его подарок — желтого, вырезанного из дерева тигра. Никто не произносит ни слова, мужчины, затаив дыхание, ждут продолжения. И Валентина продолжает:
— С тех пор как я познакомилась с вами, мне стали понятнее его рассказы, вернее то, что касается Индии и заповедника. Он писал несколько раз, как его брат с другими служащими ходят в лес и собирают на земле кофейные зерна, которые остаются в помете пальмовых куниц, — съеденные, но не переваренные. Этот кофе продают потом иностранцам. Дорого. Я думала, он мне сказки рассказывает.
Он писал, что собирать зерна, то есть семена кофе на земле — милое дело, потому что вообще кофейные деревья, если они растут в джунглях, могут здорово вымахать в высоту. Администрация заповедника всячески поощряет сбор — лес там страдает от неконтролируемого роста кофейных деревьев, потому что вокруг сплошь кофейные плантации.
Мужчины дружно кивают.
— И вот какая у меня появилась идея, — продолжает Валентина. — Поедемте-ка в Индию, организуем кооператив вместе с этими приятелями моего бывшего коллеги по перекрестку. Мне всю жизнь хотелось побывать в Индии, — говорит она, вновь покосившись на мужа, хотя тот вообще не слушает, о чем говорят за столом, — он с интересом рассматривает чахлые комнатные растения, которые Финценс развел на подоконнике. В заключение Валентина говорит, что лично она — хоть завтра, — свободного времени у нее полно.
— Ты меньше поливай, — говорит Кованда, глядя в окно и щупая землю в цветочном горшке. — Мы ведь перешли на ты, не правда ли?
— Ну да, я не против, — бормочет Финценс.
Беседа вновь растекается во все стороны. Непонятно, кто что думает о Валентинином плане. Только Фиат незаметно от других под столом крепко пожимает ей руку. Валентина шепотом спрашивает, не найдется ли у них яблока? Конечно, найдется, тоже шепотом отвечает Фиат и летит в кухню. Ассистент епископа, оказывается, большой говорун, но интерес к его рассказам вскоре угасает, так как он избегает говорить о себе — болтает о пустяках или банальных вещах. Зато по количеству выпитого кофе он обошел всех. Никто не выпил сколько он — шесть чашек. Финценс присоединился к Кованде, и они вместе, склонившись над замученными зелеными друзьями, зондируют почву в цветочных горшках.
— Все-таки кое-что следует уточнить, — раздается вдруг внятный голос среди общего гула, слово берет Розенгартен: — Это особенно касается вас, господин Кованда, мне надо поговорить с вами отдельно.
— Со мной? — Кованда удивленно поднимает глаза от каталога, который ему дал Финценс, после того как была исчерпана тема домашней флоры, — это каталог фотовыставки, тема которой автомобильные покрышки. «Новая, совершенно неожиданная эстетика!» — возгласил Финценс, раскрывая каталог перед Ковандой.
— Да, с вами.
— Вы интересуетесь животными? — невпопад спрашивает Кованда.
— Разумеется. Чем вызван ваш вопрос? — У адвоката на всякий вопрос находится свой вопрос.
— Я считаю, что каждый человек должен интересоваться животными, так же как астрономией, полетами на Луну, коммуникацией растительных организмов. А вы заметили, что в последние годы почти перестали отправлять людей в космос? Ведь это странно! Сорок лет назад мы были на Луне, а теперь нигде нас нет. Или на Луну продолжают летать, только нам об этом не сообщают, как вы думаете?
Розенгартен всеми силами старается выглядеть не окончательно растерявшимся, а так, как будто понимает, к чему клонит Кованда.
— Господин Кованда, я еще не успел осведомиться у вашей супруги о том, кто вы по профессии. Нет, конечно, вы вовсе не обязаны об этом сообщать, но все-таки хотелось бы знать, просто интересно (слова «любопытно» он избегает).
— Понимаю, — говорит Кованда, — прекрасно понимаю вас. Я скульптор. Изготавливаю фигурки младенца Иисуса, из воска.
— Из воска? Иисуса? Так это вы?!
Тут даже Розенгартену не совладать с изумлением. Он яростно скребет лысину, как будто та подверглась внезапной атаке вшей.
— Я — что я? — недоумевает Кованда.
— Вы тот, о ком мне рассказывали мои клиенты. Вы тот единственный человек, кто ухитрился найти подход к ненормальному ребенку, малышу, который все время лежит на животе! Вы знаете, о ком речь?
— A-а. Вот оно что. Вы — тот самый адвокат. Мир тесен. Очень тесен. Слишком тесен, пожалуй.
— Очень странный ребенок, вы не находите?
— Ну да.
— Физически он совершенно здоров.
— Да, так утверждали врачи. Но, знаете ли, кое-что уже изменилось.
— Изменилось? Нет, я ничего не слышал.
— Вы и не могли об этом услышать. Это моя собственная теория, но я убежден, что она верна.
— Теория?
— И я проверил ее на этом малыше. Он разговаривает со мной.
— С родителями тоже.
— Но родители слушают его и не слышат. У ребенка повышенная чувствительность к свету. Связано ли это с каким-то органическим нарушением, может сказать только врач, а я не врач. Я просто заметил, что когда ребенок смотрит на свет, даже на самый обычный дневной свет, у него сильно болят глаза. Для этого малыша обычный солнечный свет — как мощный прожектор, направленный прямо в лицо. Родители ничего не понимают. А меня они считают ненормальным, который лепит сувениры из воска. Только раз они разрешили мне надеть малышу солнечные очки — и он сразу встал на ножки. Понаблюдайте некоторое время за этим мальчиком — вы увидите, что он ложится ничком только потому, что в этом положении глаза лучше защищены от света. Не понимаю, как это до сих пор никто не заметил такой простой вещи. Он ведь лежит, уткнувшись в скрещенные руки, спрятав лицо. Свет режет ему глаза, ему больно. Наверное, заказали бы малышу специальные контактные линзы, так он стал бы совершенно нормальным ребенком. Может быть, вы сумеете убедить родителей. Вы же адвокат.
