Стелла Даффи - Идеальный выбор
Новый танец вынудил Софию сосредоточиться на своем развивающемся теле. Теперь тело занимало значительное место в ее жизни, чего давно с ним не случалось, и Софии это нравилось. Хотя она еще в юности отвергла танцевальную традицию недоедания, но массовое сознание не могло не затронуть Софию. Последние пятнадцать лет София считала себя сильной, потому что властвовала над собственным телом. Держала его в форме, урезонивала плоть. Теперь же, впервые в жизни, она и чувствовала себя сильной, потому что внутри ее тела зарождалась энергия. Не ребенок, нет — мысль о нем по-прежнему пугала Софию, Мессия он или не Мессия. Но теперь, вместо того чтобы бороться с увеличивавшимися размерами, она исследовала их возможности. Всю жизнь София поневоле изображала обезжиренную амазонку, ныне выяснялось, что натуральная амазонка ничуть не слабее. Если не могущественнее.
Марте и Джеймсу о новом этапе в своей карьере София не доложила. Не обладая ни напором, ни политическим лексиконом, чтобы вступать в дебаты, она предпочла не рисковать. Соседям было сказано, что она ставит танцы в клубе, и оба втайне поздравили себя с тем, что посеяли в ее душе благие семена: София, по их мнению, пыталась вырулить со стези стриптизерш. София с удовольствием объяснила бы Марте и Джеймсу, что именно злобный эксплуататор Денни нашел выход из тупика, в котором она оказалась, но тогда пришлось бы рассказать им всю правду. Их по-соседски сдержанные, но самодовольные улыбки стали тем убытком при совершении сделки, с которым она была готова мириться. Пока.
Зато Габриэль знал, что происходит. Прикидывая, что он думает по этому поводу — наверняка какую-нибудь гадость, — София перебрала немало неприятных вариантов, но так и не смогла вообразить, как же именно он отреагирует. Она не знала, как заговорить с Габриэлем о новом танце, и потому затаилась. Три ночи подряд она едва удостаивала его парой слов, в изнеможении падая в постель, и, просыпаясь, радовалась, что его нет рядом. Однако утром того дня, когда новый номер предстояло вынести на суд Денни и других танцовщиц, точно в тот момент, когда сомнения Софии достигли пика, Габриэль осведомился насчет ее деятельности. Он был ангелом, но это не мешало ему временами проявлять бестактность, как и любому простому смертному.
Они лежали в постели, его неосязаемая кожа тихонько дышала за ее спиной, София почти засыпала — самое время выпасть из сознания, пока яркий утренний свет не атаковал занавески и пока Габриэль согревает и охраняет ее тылы. Его губы касались ее соломенных волос с отросшими за два месяца темными корнями — клиенты упивались воспоминаниями о Дебби Харри, и София забыла за ненадобностью дорогу в парикмахерскую.
— Я видел, как ты вчера репетировала.
Ее словно вытряхнули из сна. Внизу живота, там, где ребенок, заныло от страха. Как он отнесется к этой затее — раз, и как оценит ее профессионализм — два. Сплошные нервы.
— А… Где?
— В клубе. Перед началом твоей смены.
Еще один повод для страха с тех пор, как прозрела Марта.
— Тебя кто-нибудь видел?
Он легонько пошевелился.
— Нет. Разумеется, нет. Я сидел сзади. В темноте. К тому же твои коллеги не слишком восприимчивы. Наркотики и алкоголь заглушают их интуицию.
— Верно.
Пауза длилась слишком долго. Софии хотелось, чтобы ему понравился номер, и она злилась на себя за то, что нуждается в его одобрении. За то, что вообще нуждается в одобрении, а в его особенно. Вроде бы ей ни к чему, чтобы Габриэль считал ее хорошей девочкой. И тем не менее она этого хотела. Ожидание затягивалось. Густая тишина звенела, как крик, напряжение охаживало их тела мотыльковыми крыльями. В конце концов София не выдержала:
— Ну и?..
— О чем ты?
— Что ты думаешь?
Льдина между ними с хрустом треснула, возникшая полынья стремительно ширилась. Он в бешенстве, она это чувствует. Ему противны и сама идея номера, и ее танец. Ни выступление, ни танцовщица ему не нравятся. И сейчас он разразится нудными затасканными штампами, и это будет невыносимо. Хотя, наверное, ничего другого от ангела и нельзя ожидать. Господи прости, но она не желает выслушивать от Габриэля благолепную чушь в духе вышибалы Джозефа. София ощетинилась, готовясь к отпору, захлопнула за собой дверь из холодной стали. Ставни закрыты, ей страшно. Но еще сильнее ее гнев, хотя Габриэль до сих пор не произнес ни слова.
— Блин, ну скажи наконец что-нибудь!
— Хм… У твоего танца определенно имеются исторические прецеденты.
— Что?! Ты о чем?
— Танец беременных женщин. Очень полезно для здоровья. Прятать женщин от посторонних глаз, когда у них живот начинает расти, — относительно недавняя практика.
— Вот как…
— На самом деле это началось в викторианские времена. Во многих культурах считалось очень важным хорошенько разглядеть беременную, дабы удостовериться, что дела в сообществе идут хорошо. В некоторых местах этот обычай до сих пор сохранился, хотя, конечно, излишне ханжеское западное общество предпочитает на беременных не смотреть.
— Разве что на журнальных обложках.
— Точно.
— Выходит, то, что я делаю, антропологически корректно?
— Наверное. Почему нет? А ты чего от меня ожидала?
София перевернулась на спину, поерзала на матрасе, подвинула Габриэля, укладывая поудобнее себя и выпяченный живот.
— Ну, не знаю. Ты мог бы заявить, что я эксплуатирую свою беременность. Зарабатываю на нерожденном ребенке.
Габриэль, приподнявшись на локте, перебирал пальцами ее отросшие двухцветные волосы и довольно улыбался.
— А зачем мне делать какие-то заявления? Ты сама все сказала.
— Значит, ты думаешь, что это плохо?
— София, — вздохнул Габриэль, — что ты сама думаешь?
София нахмурилась:
— Не знаю. По-моему, все нормально. Мне нравится. Нравится танцевать. А еще больше — ставить танец, интересно быть хореографом. По-моему, нашей клиентуре тоже понравится. А Денни тем более. И по-моему, я хорошо поработала.
— Действительно хорошо.
София помолчала, нервозность премьерши пошла на убыль.
— Правда?
— Не мне судить, но со стороны все очень неплохо. Вы с Каролиной отлично смотритесь вместе.
Умиротворенность Софии мигом улетучилась, она снова принялась доказывать свою правоту:
— Еще бы! Мы вкалывали как лошади. И уж прости, но хочу напомнить: я не знаю, как иначе заработать на жизнь, а ты с самого начала, с той самой минуты, как заявился со своей сногсшибательной благой вестью, знал, что я стриптизерша.
— Не с вестью, но с вопросом. Но ты права, я знал о твоей профессии…
— И уж кому-кому, но не тебе с твоей-то должностью…
— Это не должность, София, это я сам.
— Ты понимаешь, о чем я. Какое право ты имеешь рассуждать об общественном положении и эксплуатации женщин?
— Никакого, — согласился Габриэль. — Ни малейшего права. Потому я и не рассуждаю. — София молчала, выжидая: а вдруг он морочит ей голову. Но Габриэль продолжил: — Я не спорю с тобой. У меня нет такого права. И я не отговариваю тебя. Я здесь не для этого.
— А то.
— И твою работу я не обсуждаю. Ты права. Тебя избрали. То есть определили в матери. Такую, какая есть. Значит, так надо. Возможно, о том, что ты предпримешь, когда забеременеешь, было известно заранее. Я, честное слово, не знаю.
— Ах да, — закивала София, — я забыла. Ты, помнится, всего лишь посыльный?
— Не передергивай. Я не только посыльный, но и хранитель. Я забочусь о тебе, но мне не позволено действовать и улаживать все твои проблемы.
— Такие пункты контрактом не предусмотрены?
— Боюсь, такие способности не предусмотрены.
— Выходит, ты не сможешь облегчить мне жизнь?
— Никто не сможет.
После паузы София запротестовала:
— Но, Габриэль, с тобой мне легче. Когда ты рядом, я чувствую себя лучше, спокойнее, я в безопасности.
— Знаю, как ты себя чувствуешь, — вздохнул Габриэль. — И понимаю, что это из-за меня, но это не реальность, а всего лишь ангельские штучки. Это не выход, не решение проблемы.
— А жаль.
Наступившую тишину нарушил следующий вопрос Софии:
— Габриэль, а разве не затем и нужен этот ребенок?
— Что?
— Разве он не тот, кто должен облегчить жизнь? — Габриэль не откликался. — Ну же, ответь. Для чего мне рожать этого ребенка? — допытывалась София. — Для чего рожать Мессию?
— Ты веришь, что это Мессия?
— Не знаю. Иногда верю. Когда я думаю обо всем этом, об обстоятельствах моей беременности, о тебе, то не нахожу иного логического объяснения. И тогда мне становится страшно. Я не понимаю, как такое может быть. Даже сейчас трудно поверить в то, что со мной случилось, не говоря уж о том, что будет, когда ребенок родится, когда он станет реальностью.
— Наверное, это нормально.
— И мне не стоит ломать голову над тем, чего я не могу изменить, да? И все-таки, зачем нужен Мессия, если он не улучшит жизнь?
