Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 3
— Я-то совсем смирился. А в том, что случилось с Мариной, только свою вину чувствую. Значит, не сберёг, — вздохнул Белоглазов.
Больше двух месяцев прошло, как пропала Марина. Спецкомендант актировал несчастный случай на реке. Белоглазов не верил в смерть и глубоко переживал исчезновение жены.
Тяжело покачиваясь на рессорах, красный автобус развернулся на площади и остановился у клуба. Из дверок один за другим вылезали транзитные пассажиры.
— Откуда? Куда? — спрашивали прибывших.
— С материка! На Индигирку!
Но вот в дверь выглянуло молодое, весёлое лицо женщины. Белоглазов схватил Колосова за руку, сжал, потом снял очки и торопливо принялся протирать стёкла. А из автобуса уже доносилось:
— Толя-я! Толенька-а! Родной мой!
Белоглазов бросился навстречу.
— Сердишься, да? Скрыла от тебя. Так не разрешил бы! И написать боялась. Двадцать пять лет могли дать. Знаешь ведь сам, говорила она бессвязно:
Собралась толпа. Марина наконец вспомнила, что не сказала главного, вытерла слёзы, вытащила пакет.
— Вот зачем Ездила! Вот! — подняла она Его над головой. — Была в прокуратуре, объяснила всё о тебе, о нас— Она вынула из конверта два листочка, — Да посмотри же! Тут полная реабилитация за отсутствием состава преступления! — выкрикнула она во весь голос. –
Ну, посмотри!
Белоглазов всё Ещё не пришёл в себя. Рядом с ним стояла живая Марина, Его Марина.
Подошёл Колосов, поздоровался и взял у Марины бумаги. Она обняла Его за шею.
— Ох, Юрий Евгеньевич! Да Если бы не Валя, разве я одна решилась бы? Так вдвоём с одним паспортом и ездили бы.
— Валя?! — удивился Колосов, — Вот почему она поехала. Значит, вы вместе?
— Да-да! Она не улетела тогда и дожидалась меня. Она же и договорилась с лётчиками. Сколько страха! Как я добиралась до аэродрома — ужас. Ну а после уже проще. Жила у вас. Бегала больше Валя, а я как мышка вздрагивала от каждого стука…
— Но почему мне Валя ни слова не сказала?
— Да разве можно было, а вдруг? Я просила не писать, пока не ступлю на колымскую землю.
ГЛАВА 16
В районном паспортном отделении милиции огромная очередь. Не только в коридоре, но и на крыльце, на тропинке, всюду люди. Ждут, курят, поглядывают. На лицах тревога и радость. В Ярком сиянии дня тонут вершины сопок, таёжные дали, снег слепит глаза А с крыш вперегонки сбегают струйки воды. Эта весна принесла много радости всем, потому и светятся
лица людей.
Но вот открывается дверь паспортного отдела, на крыльцо выскакивает человек, размахивая над головой коричневой книжечкой. Тут же человека с паспортом окружают плотным кольцом, стараются потрогать паспорт, заглядывают в него.
— Пометки, пометки глядите! Как там, ничего?
— Чистый, братцы, хоть снова в армию! — смеётся тот.
Белоглазов через головы других свободно заглядывает в паспорт.
— Давайте разберёмся с очередью. А то толчёмся как бараны, — предложил он всем.
— А ты, милый, из какого набора? Военного или, может, после? — спросил Его насмешливо старичок с суковатой палкой в руке.
— Был арестован в тридцать восьмом, а что?
— Всё, всё. Я было подумал — из последнего потока, потому и не торопишься, — сочувственно улыбнулся старик и сам принялся устанавливать очередь.
Убедившись, что, ждать придётся не менее двух-трёх часов, Белоглазов пошёл побродить по посёлку. Повсюду строят по-хозяйски. Вот и башенные краны появились, и сборный железобетон. Время другое, и Колыма другой становится.
У клуба толпился народ, вдруг он заметил Колосова.
— Юрий Евгеньевич! Юрий! — крикнул он и зашагал к клубу. — Почему ты тут? Что здесь происходит?
— Только что закончилась партийная конференция, — ответил Колосов и пошёл навстречу. — Ты что, за паспортом?
— Получаю, получаю, — заулыбался Белоглазов, — Значит, конференция. Ну как наш «наполеончик»?
«Наполеончиком» Белоглазов прозвал своего бывшего начальника Авдейкина.
— На вороных и с треском.
— Я не сомневался, что раскусят, — проговорил Белоглазов с удовлетворением. — Вот ходил по посёлку. Всё по-новому, и люди вроде другими стали. И как работают!
— А как Ещё будут работать, когда комиссия Верховного Совета начнёт пересмотр всех дел.
— Так это правда?
— Да-да, Анатолий, скоро.
— Колосов. На райком! — распахнулось окно на втором этаже клуба.
— Иду-у!.. — откликнулся он и заторопился.
— Ты член райкома? Вот это здорово, — обрадовался Белоглазов.
— Да, Анатолий, выбрали, — Колосов даже покраснел. — Ну, ты извини. Если спешишь, можешь с нашим автобусом, наши тоже приехали получать паспорта. А подождёшь, тогда вместе. Хорошо? — крикнул он уже на бегу и, хлюпая по раскисшему снегу, поспешил на заседание районного комитета партии.
Комиссия Верховного Совета СССР прибыла в Нексикан в середине июня. Колосова пригласили. Он как раз собрался идти в лагерь, когда принесли две телеграммы. Одна была из Красноярска.
“Ура Юрка ура снова родился снова живу тчк Ближайшее время выезжаю Центральный Комитет по партийным делам Краснов»
Вторая телеграмма была из Магадана. Обком комсомола запрашивал, сколько новосёлов, прибывающих на Колыму по путёвкам ЦК ВЛКСМ, могут принять мастерские. Размышления Колосова прервал звонок. Дежурный по лагерю напомнил, что комиссия приступает к работе.
В зоне праздник. Заключённые выбритые, чисто одетые, в томительном ожидании слоняются от крылечка к крылечку, от толпы к толпе. У конторы лагеря на завалинке сидят человек тридцать. Колосов увидел и Цыбанюка.
В большом кабинете начальника лагеря за письменным столом, заваленным грудами папок с личными делами заключённых, сидит председатель комиссии Бармин. По сторонам приставного стола Аксеньев — теперь первый секретарь райкома, дальше председатель областного суда, прокурор, какой-то солидный в роговых очках работник милиции и Ещё несколько человек,
— Ну, вот и Колосов, — поднял голову Аксеньев, когда вошёл Юрий. — Садись, хозорган, так, кажется, тебя называют работники лагеря. Тебе придётся давать производственную характеристику. Можно начинать.
— Что же, приглашайте! — Председатель раскрыл дело и кивнул начальнику лагеря. Тот быстро вышёл.
Заключённые столпились у двери и молчали.
— Рассаживайтесь, — показал Бармин на расставленные скамейки. — Здесь не суд, не допрос, а откровенный разговор и личное знакомство с каждым из вас.
Заключённые медленно, с опаской заняли места.
— Советское правительство и Центральный Комитет нашей партии поручили нам пересмотреть все ваши дела и приговоры. Помочь нам в этом можете только вы сами, — продолжал Бармин, перелистывая страницы дела.
Тихо в кабинете. Слышно, как шелестит бумага, заключённые затаили дыхание, боясь пропустить хотя бы одно слово.
— Независимо от состава преступления, все отступления от норм советского законодательства будут исправлены, — говорит председатель и приступает к работе. — Пескарёв Николай Григорьевич, рассказывайте.
Поднялся пожилой человек.
— Осужден особым совещанием в тридцать восьмом году по статье КРА, на десять лет, — заговорил он глухо. — В сорок втором бежал на фронт, да поймали. Снова срок за контрреволюционный саботаж. Вижу, сгниёшь с этой пятьдесят восьмой, и на уголовное дело решился: кассу на прииске взломал. Да снова просчитался — опять же экономическую контрреволюцию приморозили. А это уже каторга.
Пошли вопросы, уточнения, сверка Его показаний с обвинительными заключениями, приговорами.
Вторым вызвали Цыбанюка. Говорил он дерзко.
— Да, был в националистических бандах в Западной Украине. Ну что я тогда смыслил, сопляк? Молодость — дурость! Говорили старшие: «Самостийна Украина…» Слушал, верил.
— Принимали участие в расправах над бывшими активистами колхозной деревни? — спросил Его председатель.
— Прямо нет, а так в боях с советскими войсками, в стычках с отрядами из винтовки шмалял, как и другие. Может, кого и уложил.
— Как вели себя в лагере? Какое настроение?
— С четвертной за плечами херувимчиков не бывает, — Цыбанюк покосился на Колосова, — Вы директора мастерских порасспросите. Он нас до самых потрохов знает.
— Работник он способный, хороший, только вспыльчивый. Бригадиром был, за грубость сняли. А полезным человеком непременно будет! — убеждённо сказал Колосов.
Цыбанюк только потянул носом и промолчал.
— А как бы вы осудили себя сами? — спросил председатель.
— От силы бы десятку дал, а больше нет, не за что. За десять лет человек много понять может.
Весь вечер проходили перед комиссией разные люди с разными судьбами. Говорили искренне и даже рассказывали то, чего не значилось по делу. Поздно ночью комиссия обменялась мнениями и закончила работу.
