Мор Йокаи - Венгерский набоб
Добрая женщина приняла деньги. И почему было не принять? Всякий на ее месте сделал бы то же самое. Подал разве тайный этот доброхот малейший повод для подозрения? Он же неизвестным захотел остаться, незнакомым, сам о шашнях предупредил и безупречной нравственностью обусловил свои благодеяния. Чего же, кажется, больше?
Госпожа Крамм взяла деньги и потихоньку наняла учителей музыки и пения для Фанни. Только ей раскрыла она секрет, Терезу же в него не посвятила, что было ошибкой. Она опасалась, и не без основания, что та, по суровости своей, вышвырнет деньги за окно: дескать, порядочная девушка ни от кого, ни под каким видом не должна их принимать, если сама честно не заработала! И еще одно: артистическая карьера. Это в свой черед встретило бы сильнейшие возражения. Об этом не смели они и заикаться.
Но от Терезы нельзя было ничего утаить.
Она сразу, в первые же дни заметила в настроении девушки перемену.
В сердце Фанни запало, что она владеет сокровищем, которое поможет ей возвыситься над остальными, славы добиться. И тотчас пропала у нее охота к простой работе, скромным развлечениям, которым она, бывало, так радовалась. И с молодым подмастерьем не болтала уже с прежним увлечением. Часто задумывалась и по целым часам мечтала о чем-то, а после говорила тетке, что за хлопоты когда-нибудь _богато вознаградит_ ее.
Как вздрогнула Тереза при этих словах!..
Племянница, значит, грезит о _богатстве_. Искуситель показал ей мир и сказал: "Все это дам тебе, если поклонишься мне". А ей и не приходит в голову ответить: "Отойди от меня. Сатана!"
Охотник искусно расставил сети.
Движимая признательностью, девушка не раз подступала к г-же Крамм, уговаривая сводить ее к неведомой благодетельнице, чтобы горячо поблагодарить, совет получить на будущее и попросить как-нибудь теткино сердце умягчить. Понуждениями этими она в конце концов совсем обезоружила недалекую старуху, заставив ее сознаться, что тайный благотворитель - не женщина, а мужчина, который предпочел бы навсегда остаться неизвестным.
Открытие это поначалу устрашило Фанни, но тем сильнее раздразнило вскоре ее любопытство. Кто он, этот мужчина, желающий ее осчастливить, но избегающий даже взгляда; который настолько осторожен, так опасается великодушным своим даром повредить ее доброй славе, что имени своего не открывает?
И лишь естественно, что девичье воображение соткало идеальный образ неведомого покровителя. Высокий, сумрачный человек с бледным лицом, который никогда не улыбается, - единственно только творя добро: таким виделся он ей. Мягкий его взгляд часто преследовал ее во сне.
Встречаясь на улице с молодыми людьми, девушка нет-нет да и кинет украдкой взор: не это ли ее тайный благодетель?
Но все они мало походили на хранимый в душе высокий образ.
Наконец в один прекрасный день увидела она похожее лицо с такими же глазами и взглядом, какой ей представлялся. Да, это он, ее идеал, ее тайный добрый гений, не желающий открыться! Да, да, о нем грезила она, об этих голубых очах, этих благородных чертах, этом стройном стане.
Бедняжка! То был не таинственный ее доброхот. То был Рудольф Сент-Ирмаи, муж Флоры: счастливейший и вернейший из мужей, но о ней, о Фанни, ей-богу же, нимало не помышлявший.
Но ничто уже не заставило бы девушку выбросить из головы, что это ее покровитель.
Она донимала Краммшу просьбами, уговорами хоть разочек, хоть издали показать ей человека, который с такими предосторожностями печется о ее судьбе. Но когда старуха по добросердечию своему решилась наконец уступить, это стало невозможно, так как Абеллино перестал приходить в церковь по воскресеньям и даже следующие свои триста форинтов передал в начале месяца не самолично, а через старика камердинера.
Какой тонкий расчет!
У старухи не возникло никакой другой мысли, кроме той, что незнакомец избегает показываться девушке на глаза. Значит, надо самим его подкараулить!
И она со всем возможным почтением справилась у камердинера, нельзя ли где в публичном месте хоть издали взглянуть на его барина.
Тот сказал, что в палате магнатов на завтрашнем заседании, - он там сидит обычно у пятой колонны.
Ах, значит, и он из самых важных. Один из отцов отечества, кто день и ночь сушат головы, заботясь о счастье страны и народа. Это преисполнило Краммшу еще пущего доверия. Кому вручена судьба страны, тот уж никак не может быть легкомысленным человеком.
Знали бы наши вельможи, какого высокого мнения о них простой люд! Иные бы таким мнением возгордились, а иные - постарались бы и заслужить.
Госпожа Крамм уведомила Фанни, что неизвестного доброжелателя можно увидеть завтра в сословном собрании, где он в толпе не заметит их, да и займет это всего каких-нибудь несколько минут.
Так попала Фанни на балкон собрания, и Краммша указала ей тайного ее радетеля.
Фанни словно с неба наземь упала. Она думала увидеть совершенно другого человека. Но того нигде не было в зале. Этот же совсем ее не привлекал, скорее напротив: лицо его пугало и настораживало. Она поторопила Краммшу и с обманутым сердцем воротилась домой.
Там она во всем созналась тетке: в мечтах своих, в честолюбивых надеждах и разочаровании. Призналась, что любит, по-прежнему любит одного человека, свой идеал, хотя не знает его имени, и просила защитить ее от нее самой, ибо чувствует, что теряет разум и власть над собой.
И на другой день, явившись за Фанни, чтобы отвести ее к учителю пения, г-жа Крамм нашла квартиру пустой. Окна-двери распахнуты, мебель вся вывезена. Куда уехала Тереза, не знал никто. Переезжать вздумала она ночью, квартирную плату оставила у привратницы, пожитки перетаскали ей посторонние. И никому не сказала, где теперь ее искать.
12. "САЛЬДИРТ" (ОПЛАЧЕНО)
Куда же скрылась Фанни столь быстро и бесследно с теткой своей?
Признанья девушки в отчаяние повергли Терезу.
Племянница рассказала без утайки, что любит, душой и сердцем любит свой идеал, который приняла было за покровителя, чья небесная доброта, высокое благородство месяцами грезились ей, на чьи заботы ответила бы она некогда со всем пылом признательной любви, но сейчас - в полном ужасе, ведь тайный опекун ее - не тот, кого она себе вообразила, кого однажды видела и не может позабыть. Такое чувство у нее, будто правильнее было бы нипочем не принимать денег от того человека, - теперь же она словно головой выдана, обязана ему и боится, трепещет, на улицу не смеет показаться, как бы не встретиться с ним: лицо его не внушает доверия и сама мысль противна, что он может думать о ней. Да, но шип-то не вырван из сердца! Тот, другой, идеальный образ, хотя и нет больше нужды искать благодетеля, не стереть ведь уже из памяти. Знать его она даже по имени не знает, но любить будет по гроб жизни, - сгибнет, исчахнет, но не расстанется с мечтой о нем.
Бедный Шандор...
Долголетнее здание Терезиных трудов лежало в развалинах.
И тут, и во храме настигают невинное детское сердце; нет, значит, спасения нигде.
С отчаяния и горя решилась Тереза на шаг, на который не могла ее вынудить прежде самая крайняя бедность: пошла к Болтаи и, рассказав ему все, попросила охранить, защитить девушку, ибо женской опеки уже недостаточно.
Болтаи с радостью предложил свое покровительство. Его широкое лицо ремесленника побагровело от гнева, а мозолистые руки сжались в кулаки. Он даже не пошел днем в мастерскую, чтобы с кем-нибудь ненароком не побраниться. Распорядился только той же ночью переправить Терезины пожитки к нему, в одну из пристроек. Сюда пусть-ка попробуют сунуться!
Шандор узнал обо всем, очень опечалился, но с той поры стал с удвоенной заботой относиться к Фанни. И она ведь любила без взаимности: он девушку, она другого, - оба были несчастливы.
В семье все знали тайну, хотя избегали говорить о ней. Двое стариков часто совещались друг с другом, и на семейный совет приглашался иногда и Шандор, которому пришлось в эти дни побывать во многих местах, где прежде еще не доводилось.
Добрые старики все старались разузнать имя неизвестного вельможи. Зачем? Да чтоб обратно потраченные им на Фанни деньги отослать. Такие долги упаси бог задерживать, их надо срочно отдавать - той же монетой, форинт к форинту, крейцер в крейцер, чтоб не оговорили: взято, мол, больше, чем ворочено!
Так-то оно так, но где имя узнать? Фанни сама его не знала, а на улице, хоть умри, не будет заимодавца указывать. Болтаи стал наведываться в кофейни, торговые собрания, смотрел там, слушал, не поговаривают ли о девице-горожанке, которая под залог своей добродетели задаток взяла у богатого дворянина. Но ничего такого не говорили. Это, с одной стороны, успокаивало: никто пока еще не знает, беда, значит, не так велика. Но имя, имя?
В конце концов Абеллино сам им помог.
Шандор каждое воскресенье бывал в церкви, куда ходила Краммша, и там из-за колонны следил, с кем она будет разговаривать.
