Элвин Джонсон - Битва дикой индюшки и другие рассказы
- Да, запах коров, жующих жвачку.
- Хороший, здоровый дух. Когда начинать?
- Завтра. Тебе придётся перебиться в доме, пока мы обустроим чердак. А после обеда, когда дел не так уж много, мы поднимемся в гостиную к Блэки и послушаем, как он читает "Кольцо и книгу".
СКВОМЭН И ДОКТОР
Меня с детства интересовали американские индейцы и их обычаи. У моего отца была ферма примерно в миле от индейской резервации Уиннебаго, и индейцы часто приходили к отцу за разрешением собирать дикие сливы и виноград, которые они затем возами продавали на консервные фабрики в Су-Сити. Или затем, чтобы узнать, когда мы будем забивать корову, чтобы взять те части туши, которые мы не ели. Мы были несколько консервативны в привычках есть мясо. Не ели ничего из потрохов, кроме сердца и печени. Не ели головы, даже язык. Так что индейцам доставалось значительное количество того, что было для них пригодным, но считалось несъедобным у большинства европейцев и городских американцев. Переговоры с отцом проводились горловыми звуками различных интонаций, дополняемых жестами, так как индейцы не говорили по-английски, а отец не знал языка уиннебаго. Что меня занимало тогда и продолжало интересовать позже, так это невосприимчивость индейцев к английскому языку после контактов с англоговорящим населением в течение более сотни лет. Ведь крестьянин из Европы ухитрялся кое-как говорить по-английски всего лишь несколько месяцев спустя после приезда в страну. Я не мог смириться с мыслью о том, что неспособность овладеть английским означает отсталость умственных способностей. Ведь было же достаточно свидетельств тому, что ум американского индейца не уступает уму других рас человечества. И в самом деле, некоторые индейцы прекрасно владели английским, богатым и сочным языком, без каких-либо отклонений в произношении или оборотах.
Так, например, однажды я пользовался услугами индейской женщины в качестве стенографистки и машинистки. Я проводил исследование экономических условий одной общины, развивавшейся под эгидой Бюро по мелиорации. Мой начальник, доктор Элвуд Мид, хотел получить доклад "как можно немедленнее и скорее". Поэтому он предоставил мне лучшую секретаршу в службе мелиорации, индейскую женщину. У меня были дурные предчувствия. Стенографистки с трудом улавливают мою дикцию. Они говорят, что, хоть это кажется и просто, но им трудно предугадать то слово, которое я произнесу следующим. Эта же индианка записала всё дословно и воспроизвела надиктованное в прекрасном машинописном виде. Я спросил её, где она так прекрасно овладела английским.
- В школе. - В индейской школе? - Нет в школе у белых. - Были ли там другие индейские дети? - Нет это была белая школа.
- Занимались ли учителя с вами специально? - Нет. - Она уже начинала нервничать.
Какое отношение это имело к докладу, над которым мы работали?
В резервации Блэкфут мне предоставили машину и шофёра-индейца, чтобы объездить огромную территорию и посмотреть то, что мне было нужно. Этот индеец тоже прекрасно говорил по-английски. Он также был единственным индейцем в белой школе. Но у меня теперь было два примера, а в исследовании расовых отношений даже одного случая, как правило, хватает для навязчивой теории. Я и начал формировать такую теорию. И всё-таки мне хотелось самому увидеть индейскую школу. Моя сестра Джейн ещё раньше получила назначение заведующей хозяйством в индейской школе в Лак-дю-Фламбо, в северном Висконсине. Мне, конечно же, понадобилось навестить её и посмотреть школу.
Школьные здания - один комплекс, затем общежитие мальчиков, далее здание для персонала, следующее - общежитие для девочек, были расположены на узком перешейке между двумя чудесными озёрами. Там было сорок мальчиков и сорок девочек в возрасте от тринадцати до шестнадцати лет. Это была, в основном, школа с трудовым уклоном. Мальчики учились плотницкому делу, на штукатуров, сельскому хозяйству, лесному хозяйству. Девочек учили кроить платье, шить, стирать, готовить и прочим подобным вещам, которые должна знать домохозяйка. Было также обучение английскому языку, изобразительным искусствам, арифметике и т.п.
Я познакомился с учителями за завтраком и сказал, что хотел бы побывать на уроках. Они не стали мне отказывать, но я заметил, что это им не понравилось. И я знал почему. Уроки пойдут насмарку. И не вина учителей в этом, но какому учителю охота показывать класс безнадёжных недотёп. Ещё больше им не хотелось этого потому, что они знали, что я сотрудничаю в "Нью-Рипаблик". Если я напишу об их педагогических неудачах, то начальство в Вашингтоне свалит всю вину на учителей. Классная работа действительно оказалась плохой, как я и ожидал. Я заметил, что крупные педагоги, готовившие учебники для индейских детей, приложили немало усилий, чтобы придать практическое направление каждой задаче.
Не просто "вычесть восемь из шестнадцати", а "отнимите полфунта от фунта, сколько унций останется?" Не "сколько десятков в сотне?", а "если яйца стоят 10 центов дюжина, то сколько дюжин можно купить на доллар?" Эти четырнадцати и пятнадцатилетние не справлялись с задачами для восьмилетних. Девочки так же плохо справлялись с рисованием. Они довольно сносно могли скопировать другой рисунок, но, если попросить их нарисовать дерево, видимое из окна, то полученное вряд ли можно было назвать даже палкой. Было совершенно очевидно, что они не упрямились. Они старались делать то, что от них требовали. Но у них не было ни малейшего интереса к этому.
Зато я почувствовал к себе дружеский интерес одного сотрудника-индейца. Я уж не помню, какую должность он занимал, то ли плотник, то ли просто "механик". Он появлялся на казённой машине и возил меня по всей резервации, показывая мне поля и полевые станы, объяснял, почему кукуруза так плохо растёт, а у бобовых так много жёлтых листьев. Но незачем было и объяснять. Почва была такая бедная и скудная, а внизу был крепкий сланец. Начальствующему белому человеку доставляет просто удовольствие выделять индейцам самые плохие из имеющихся земель.
Большая часть резервации представляла собой раскорчеванный лес. Деревья снова прорастали, и постоянно приходилось рубить их опять. Индеец повёз меня на лесопилку, где показал мне, как тонкомер превращают в пиломатериал, довольно посредственный сучковатый пиломатериал. Я спросил его, почему не дают деревьям вырасти до приличных размеров. Он ответил, что корни не удерживают их в крепком сланце, и если деревья вырастут действительно большими, то их повалит ветром.
Английским он владел в совершенстве, и строй мыслей у него был как у образованного человека. Я спросил его, где он учился, в индейской школе? Нет, в белой школе. - Хорошо ли относились к нему дети? - Нет, но и не третировали. - Задирались ли ребята? - Да, но он уклонялся от драк. Индейцы не любят драться кулаками, - заметил он. Они предпочитают томагавки, но у него не было томагавка.
Вот ещё материал для моей теории. Как сообщила мне сестра, этот индеец-механик каждый вечер настойчиво спрашивал, когда я поеду поездом в Чикаго. Я же этого не знал, и мой визит сюда становился интересным. Однажды этот индеец повёз меня на лодке посмотреть на Прыгающую скалу. Он вел лодку по длинной извилистой протоке между двумя озёрами. Как только лодка завернула за крутой поворот, он указал мне на высокий утёс, выступавший на пятнадцать-двадцать футов из воды. "Видите, - сказал он. Сейчас он на правой стороне протоки". Протока проделала несколько удивительных поворотов и затембезмятежноустремилась вперёд, а прыгающая скала была теперь по левую сторону.
- Мы называем её...,- он выдал совершенно непроизносимое индейское слово. - По-английски это значит Прыгающая скала. Белые считают, что мы, индейцы, думаем, что эта скала действительно скачет. Мы же так не думаем. Но мы называем вещи так, как они выглядят. А представляется нам то, что мы видим. Вашу вторую сестру называют "солнышко в глазах". Там нет никакого солнца, но впечатление именно такое. В тот вечер я сказал сестре, что мне нужно ехать в Чикаго поездом в десять утра. Когда я уходил от не,, мой приятель-индеец ждал у дверей, несомненно для того, чтобы узнать, когда я уезжаю. Я льстил себя мыслью, что он узнает об этом с сожалением, так как мы уже были закадычные друзья. Пока мы доедем до станции, я скажу ему, как я признателен ему за проявленный интерес.
Но не он, а другой индеец появился с машиной, чтобы отвезти меня на станцию. Я огорчился, наверное, мой друг заболел. Спросил об этом у шофёра.
- Да нет, - ответил тот.
- А что, у него какая-нибудь важная работа?
- Нет.
Ничего больше я не смог добиться у этого молчаливого индейца. Но на станционной платформе стоял мой друг с какой-то женщиной, которую он представил как свою жену. У не, было круглое, как луна, лицо, светло-кашатновое с розоватым оттенком. Блестящие черные глаза. Черные волосы были заплетены в две толстые косы, перекинутые вперёд на плечи. У не, была очаровательная улыбка, но от подмышек вниз она представляла собой пузырь.
