Отто Вальтер - Немой. Фотограф Турель
Ее называли, если я правильно помню, Принцесса, в шутку, конечно, и ведь он сам (так, по крайней мере, говорили) изобрел это дурацкое прозвище. А чего в конце концов можно ждать от отставного мотогонщика? Я к этому не имел никакого отношения. Вернулся я в ту пору сюда для того, чтобы передохнуть после двенадцати лет непрерывной успешной работы по специальности, передохнуть после того, как выполнил свой долг. Вот причина моего приезда, а не что-либо другое. А эти разговоры о товарном вагоне — ну что тут можно сказать? Придет же такое в голову! Я ехал сюда в июне прошлого года через Юру — один мой знакомый из Фариса подвез меня на машине. Вот как было дело, и ничего больше. В верхней части города, у товарной станции, мой знакомый высадил меня: ему нужно было ехать дальше по северному шоссе, в Золотурн, а я не хотел, чтобы он из-за меня делал крюк; мы распрощались, и когда я стоял там с чемоданом в одной руке, с портфелем в другой и с фотоаппаратом через плечо, стоял под дождичком, вдыхая знакомый запах пыли, и махал моему другу рукой, — тут с насыпи спустился Мак — парень лет двадцати пяти, а может, и тридцати пяти, а может, и, наоборот, пятнадцати, я уже не помню, собственно, я и сейчас не знаю, сколько ему лет, так я этого и не узнал; он шел от насыпи прямо ко мне через площадь возле товарной станции, держа в руке кусок красной автокамеры, перевязанный проволокой, — мешок для улиток, как потом выяснилось. Метрах в пяти от меня он остановился, втянув голову в плечи, покосился в мою сторону, и когда я спросил, нельзя ли здесь где-нибудь поблизости снять комнату, без затей, сказал я, и чтобы не слишком дорого — он как-то ужасно долго смотрел на меня из-под красно-рыжей копны волос, а потом вдруг его круглое лицо просияло, он кивнул и сказал:
— Комнату, да, да, у нас есть комната.
Он позвал меня с собой, и мы пустились в путь: он схватил мой чемодан и не отдавал его мне, пока мы не прошли всю Райскую Аллею.
— Здесь я живу, — сказал он, когда мы проходили мимо скопища мокрых машин.
— На автомобильном кладбище? — спросил я, решив пошутить. Он молчал, а когда я взглянул на него сбоку, то увидел, что он энергично кивает. Мы вышли, как оказалось, к дому фрау Кастель. Мак теперь ускорил шаг, он свернул к дому, но повел меня еще дальше, на пустырь. Обескураженный, я шел за ним.
— Улиточий питомник, — сказал он, когда мы проходили мимо низкого, покрытого старыми оконными рамами дощатого загончика, уже по ту сторону ограды, потом он свернул в проход между остовами машин и тут же свернул еще и еще раз. Нас окружали покореженные машины, маленькие автофургоны, прицепы без колес, докрасна проржавевшие американские легковики без крыльев, кучи выдранных дверец, старый-престарый «пежо», побитый передок которого с высоко посаженными фарами упорно напоминал грозно вопрошающее человеческое лицо; в ряд стояло несколько тяжелых грузовиков. К ним-то и подвел меня Мак.
— Здесь, — сказал он. Перед нами возвышался бывший автофургон. Обитые жестью створки дверец перекосились, и потому дверцы были прикрыты неплотно. К кузову была приставлена лесенка в четыре ступени. Мак кивнул, поднял чемодан и подошел к лесенке.
— Здесь я живу, — сказал он.
Вокруг — крыши автомобилей, глянцевые под моросящим дождем, позади них — ограда, по ту сторону ее — грязные дома на Триполисштрассе, продолговатые крыши сараев, все было покрыто этой чудной грязно-белой пылью, и я снова увидел за крышей жилища Мака бетонные стены цементного завода, полукруги бункеров, трубы, башню дробилки с огромной деревянной воронкой в тумане; все было затянуто этим серым, негустым туманом, все было еще более мощным и мрачным, чем та картина, которую сохранило мое воображение, — несомненно, завод разросся во много раз. Товарная станция, Триполисштрассе, все здешние домишки казались мне у́же, меньше, пожалуй, даже симпатичнее, а цементный завод превратился за эти годы в гигантский фантастический лабиринт, и грохот, доносившийся сверху, из воронки, когда над ней останавливалась очередная вагонетка, напоминал раскат грома. Я стоял на автомобильном кладбище, метрах в ста от завода, между мной и заводскими воротами были только Триполисштрассе и участок с высоким домом и двумя сараями; я размышлял о том, не поискать ли мне жилье в верхней части города или все же остаться в районе завода: эта каморка в фургоне, в которую меня приглашал войти Мак, конечно, не могла всерьез считаться жилищем, — и тут из дома позади нас женский голос позвал: «Мак! Сейчас же иди сюда! Слышишь, сию минуту!»
Мак уже стоял на лесенке.
— Входите, — пробормотал он, — скорее, она идет! — Он смотрел на меня с ужасом.
— Дай-ка сюда чемодан, — сказал я. Но он не шевелился. Прислушивался. Смотрел через мою голову на дом. Потом вдруг обернулся, ухватился за ручку дверцы и распахнул одну створку. Прошептал: «Она идет!» — и вот он уже запихивает мой чемодан куда-то наверх, в темноту фургона, поднимается на последнюю ступеньку, влезает в дверь, и не успел я оглянуться, чтобы выяснить, кто же это идет, как он схватился за дверцу и захлопнул ее изнутри.
— Иди сюда! — Женщина с черной вязаной кофтой, накинутой на голову и плечи, вынырнула из-за автомобиля. — О господи, — пробормотала она. Она вошла, вернее, вбежала в проход между машинами, направляясь ко мне, — низкорослая старуха лет шестидесяти пяти — с шерстяной кофтой на голове вместо дождевого плаща. — О господи, теперь он там заперся, и черт его знает, когда вылезет. — Она остановилась, посмотрела на захлопнутую дверцу, потом на меня. — Что? — спросила она.
А я ничего и не говорил.
— По два дня, по три дня торчит там, черт его возьми. А вас-то он где подцепил, — спросила она меня, — вы кто такой?
Я попытался ей объяснить, но она меня не слушала; она поднялась по лесенке к дверцам фургона и стала молотить кулаками по жести. Все это время Мак не подавал признаков жизни. Она колотила по задней стенке фургона, удары были резкие, хотя и не сильные, потом она вдруг остановилась, рывком повернула голову и снова уставилась на меня.
— Квартиру? Бы имеете в виду комнату? Так вот, — сказала она, — у меня нет комнаты. Нет, и не надейтесь. И что это он вообразил? — Она спустилась с лесенки, подошла ко мне вплотную и забормотала: — Иногда мне кажется, у него не все дома, понимаете? — И заговорщически подмигнула мне.
— Да, — сказал я. — Но все обойдется, — сказал я, не подозревая, насколько я расположил ее к себе этими словами. Она улыбнулась, и ее старое лицо с запавшими щеками сделалось почти добродушным. Она кивнула.
— Обойдется? Обойдется, вы считаете?
— Я действительно ищу комнату. Если вы можете помочь мне советом…
— Мак, — крикнула она, — господину нужна комната. Сейчас же вылезай. Вылезай и сходи с ним к господину Куперу. Это здесь, напротив, — сказала она, обращаясь на этот раз опять ко мне, и показала на трехэтажный дом, стоявший — если смотреть отсюда — прямо перед цементным заводом.
Дверцы отворились. Вылез Мак с чемоданом.
— Я иду, — сказал он. Мы молча пошли по автомобильному кладбищу.
— У Иммануэля Купера пустует бывшая прачечная, — сказала она. — Спросите у него. Хороший человек, а ты, — повернулась она к Маку, — сразу же вернешься домой. Что ты сделаешь?
— Я сразу же вернусь домой, — сказал Мак.
Мы снова шли вдоль проволочной ограды. Шагах в пятидесяти от Триполисштрассе Мак свернул к дому господина Купера.
Я хотел бы подчеркнуть, что при всех обстоятельствах, связанных с моим тогдашним прибытием в Мизер и поисками жилья, я вел себя спокойно и с достоинством. С тем, судя по всему, с безбилетным пассажиром товарняка, о котором у них шла речь, я не имел ничего общего. Ровное плато, прозванное Мезозойским районом, простирается от бывшего промышленного района на той стороне и моста через Ааре далеко в направлении Шёненверда; это старый район песчаных наносов, в половодье затопляемый рекой, местность выглядит недоступной и враждебной. Маленькие рощицы, особенно буковые, ясеневые или, может, ольховые, — я их все время путаю. Но еловые рощи есть точно; между ними широкие некошеные луга, заросли ежевики и камыш; больше всего камыша в низине, вокруг Хебронбука в излучине Ааре. Так что вполне возможно, что там обитает всякий сброд, который боится дневного света, наверняка там есть и браконьеры; может быть, следовало понастойчивее расспросить тогда об этом Юлиана Яхеба, он, наверное, знал об этом не так мало, как пытается изобразить. Подозрительный тип, и даже, то что ему семьдесят или сколько-то там лет, дела не меняет. Во всяком случае, я помню, он больше других был в курсе дела, когда речь шла о всяких темных историях. Не то чтобы он был со мной когда-нибудь груб, ничего подобного. Да и оснований у него для этого не было; видит бог, я был одним из лучших клиентов его пивного бара — бар ведь вообще-то находился на отшибе, и народу там почти и не бывало. Нет, он прикидывался прямо-таки моим ближайшим другом, и мне не оставалось ничего иного, как сдержанно, но решительно отклонять его попытки втереться ко мне в доверие. Упоминал ли я уже, что он был в Испании? Ходили такие слухи, но, как уже сказано, это не играет в данный момент никакой роли, и я позволю себе возвратиться к моему приезду в Мизер пятого июня прошлого года.
