Робер Мерль - Смерть - мое ремесло
- Конечно, это очень хорошая мысль.
Шмольде облизнул губы и проговорил:
- Мы начинаем в два часа.
Мы поговорили еще несколько минут, Шмольде опять взглянул на часы, я тоже посмотрел на свои - было без пяти два. Я встал. За мной медленно и как бы нехотя встал Шмольде. Зецлер приподнялся:
- Простите, я еще не выпил свой кофе.
Я посмотрел на его чашку. Он даже и не притронулся к ней. Я сухо произнес:
- Вы нагоните нас, когда выпьете.
Зецлер кивнул головой и сел. Его голый череп медленно залился краской. Он явно избегал моего взгляда.
Шмольде пропустил меня вперед.
- Вы не против, если мы пойдем пешком? Это недалеко.
- Конечно, нет.
Погода стояла солнечная. Посредине аллеи, по которой мы шли, тянулась бетонированная дорожка, по ней могли идти рядом двое.
Лагерь казался совершенно безлюдным, но, проходя мимо бараков, я услышал доносившиеся оттуда голоса. Через окна я заметил несколько голов и понял, что заключенные заперты.
Я заметил, что, хотя лагерь этот гораздо меньше Освенцима, сторожевых вышек здесь вдвое больше, а по проволочным заграждениям пропущен ток. Проволока была протянута между солидными бетонными столбами, изогнутыми наверху в сторону лагеря. Даже акробат не смог бы преодолеть это препятствие, не дотронувшись до проволоки.
Я обернулся к Шмольде.
- Проволока всегда под напряжением?
- Ночью. Но иногда мы пускаем ток и днем, когда заключенные возбуждены.
- У вас бывают с ними хлопоты?
- Да, частенько.
Шмольде провел языком по губам и вяло проговорил:
- Понимаете ли, они ведь знают, что их ждет.
Я задумался над его словами:
- Но откуда они могут знать?
Шмольде поморщился.
- В принципе все это совершенно секретно, но в лагере заключенные все-таки знают. А иногда даже и новички.
- Откуда их доставляют?
- Из Варшавского гетто.
- Всех?
Шмольде кивнул.
- Всех. По-моему, даже в гетто некоторые уже знают. Лагерь расположен слишком близко от Варшавы.
За последним бараком раскинулся большой пустырь. Охранники открыли нам деревянный шлагбаум, и мы вступили на покрытую щебнем аллею, по обеим сторонам огражденную двойным рядом колючей проволоки. Аллею замыкала загородка, охраняемая десятком эсэсовцев. За загородкой виднелась небольшая роща. Мы прошли через калитку и пересекли всю рощу. Она спускалась по склону холма. Здесь нашим глазам предстал очень длинный барак. Ставни его были герметически закрыты. Барак окружали около тридцати эсэсовцев с собаками, вооруженных автоматами.
Кто-то крикнул: "Смирно!" Эсэсовцы стали навытяжку, и к нам с рапортом подошел унтерштурмфюрер. Это был блондин с квадратным лицом и глазами алкоголика.
Я огляделся. Двойной ряд колючей проволоки, по которой был пропущен ток, окружал барак и образовывал огражденное пространство уже на территории лагеря. Густые заросли лиственных деревьев и елей, раскинувшиеся по другую сторону проволочных заграждений, полностью скрывали строение от посторонних глаз.
- Хотите взглянуть? - спросил Шмольде.
Эсэсовцы расступились, и мы пошли к бараку. В него вела массивная дубовая дверь, обитая железом и запертая железным засовом. В верхней части двери находилось небольшое окошечко из очень толстого стекла. Шмольде повернул выключатель, вделанный в стену, и попытался отодвинуть засов, но безуспешно. На помощь к нему подбежал унтерштурмфюрер.
Дверь открылась. Когда я вошел в барак, мне показалось, будто потолок давит мне на голову. Я мог бы дотронуться до него рукой. Три мощные лампы под металлическими сетками освещали совершенно пустое помещение. Пол в нем был бетонирован. На другом конце барака находилась еще одна дверь. Но в ней смотрового окошечка уже не было.
- Окна, - сказал Шмольде, - конечно, без стекол. Как вы сами видите, они абсолютно... - он облизнул губы, - абсолютно герметические и закрываются снаружи.
Рядом с одной из ламп виднелось небольшое отверстие - диаметром около пяти сантиметров.
Послышался топот шагов, пронзительные крики и хриплые голоса охранников. Залаяли собаки.
- Ведут, - сказал Шмольде.
Он пропустил меня вперед и, хотя фуражка его на несколько сантиметров не доходила до потолка, пересекая зал, наклонил голову.
Когда я выходил, колонна заключенных бегом выскочила из-за деревьев. Эсэсовцы и собаки гнали их перед собой. Воздух наполнился воплями и собачьим лаем. Пыль стояла столбом.
Когда восстановился порядок и пыль немного улеглась, я смог лучше рассмотреть заключенных. Среди них было несколько здоровых мужчин, но большинство колонны состояло из женщин и детей. Несколько евреек несли своих младенцев на руках. Все заключенные были в гражданском, волосы у них не были сбриты.
- Вообще-то, - сказал тихим голосом Шмольде, - с этими не должно быть больших хлопот. Они только что прибыли.
Эсэсовцы выстроили заключенных по пятеро в ряд. Шмольде показал рукой на рощу и сказал:
- Прошу вас, господин штурмбанфюрер.
Мы зашли в рощу. Там мы были в стороне от заключенных, но то, что мы находились на небольшом холме, позволяло нам видеть всю колонну.
Два гауптшарфюрера и один шарфюрер принялись считать заключенных. Блондин-унтерштурмфюрер неподвижно застыл прямо перед нами. Справа от него, немного позади, стоял обритый наголо заключенный-еврей в полосатой форме с нарукавной повязкой.
Один из считавших подбежал, вытянулся перед унтерштурмфюрером и выкрикнул:
- Двести четыре!
Унтерштурмфюрер распорядился:
- Пусть последние четверо заключенных отойдут в сторону. Вы отведете их назад в бараки.
Я обернулся к Шмольде.
- Зачем он это делает?
Шмольде провел языком по губам.
- Чтобы внушить доверие другим.
- Переводчик! - крикнул унтерштурмфюрер.
Заключенный с нарукавной повязкой сделал шаг вперед, стал навытяжку лицом к колонне и крикнул что-то по-польски.
Трое стоявших в конце заключенных (две женщины и мужчина в верной помятой шляпе) безропотно отделились от колонны. Четвертой оказалась девочка лет десяти. Один из шарфюреров схватил ее за руку. Тут же к нему бросилась какая-то женщина, вырвала у него из рук девочку, прижала к себе и заголосила. Два эсэсовца приблизились к ней - вся колонна загудела. Штурмбанфюрер заколебался.
- Оставьте ребенка с ней, - крикнул Шмольде.
Оба эсэсовца вернулись на свое место. Еврейка проводила их растерянным взглядом. Она все еще прижимала к себе дочь.
- Переводчик! - приказал Шмольде. - Скажите ей, что комендант позволяет ее дочери остаться.
Заключенный с нарукавной повязкой сказал по-польски какую-то длинную фразу. Еврейка опустила девочку на землю, взглянула на меня, потом на Шмольде. Улыбка озарила ее измученное лицо, и она что-то прокричала нам.
- Что она там кричит? - с раздражением спросил Шмольде.
Переводчик на каблуках повернулся лицом к нам и произнес на безукоризненном немецком языке:
- Она говорит, что вы добрый. Она благодарит вас.
Шмольде пожал плечами. Трое заключенных, которых отослали обратно в бараки, прошли мимо нас в сопровождении шарфюрера. Обе женщины даже не взглянули на нас, мужчина же поднял глаза и после некоторого колебания широким, вычурным жестом снял свою помятую шляпу. Среди заключенных раздалось два или три смешка, эсэсовцы дружно загоготали.
Шмольде наклонился ко мне.
- Думаю, все пройдет хорошо.
Унтерштурмфюрер обернулся к переводчику и устало проговорил:
- Как обычно.
Переводчик долго что-то говорил по-польски. Шмольде объяснил мне:
- Он говорит им, чтобы они разделись и аккуратно сложили свои вещи. Вещи пошлют на дезинфекцию, а заключенные пока побудут в бараке. Как только переводчик замолчал, по всей колонне прокатился гул.
Я обернулся к Шмольде и посмотрел на него. Он покачал головой.
- Нормальная реакция. Вот когда они ничего не говорят, тогда надо остерегаться.
Унтерштурмфюрер сделал рукой знак переводчику, и тот снова заговорил. Спустя некоторое время несколько женщин начали раздеваться. Понемногу и другие последовали их примеру. Через минуту или две медленно, стыдливо стали снимать с себя одежду и мужчины. Подошли три эсэсовца и помогли раздеть детей. Я взглянул на свои часы - было два часа тридцать минут. Я обернулся к Шмольде.
- Не пошлете ли вы за оберштурмфюрером Зецлером? Он, видимо, не нашел дорогу.
Шмольде подозвал шарфюрера и описал ему Зецлера. Тот бегом бросился выполнять приказание.
По двору распространился тяжелый, неприятный запах грязного человеческого тела. Заключенные неуклюже и смущенно, не двигаясь стояли на самом солнцепеке. Некоторые девушки были довольно хороши собой.
Унтерштурмфюрер отдал заключенным приказ войти в барак и обещал открыть окна, как только все войдут. Они медленно, соблюдая полный порядок, выполнили его приказание. Когда последний из заключенных перешагнул порог барака, унтерштурмфюрер сам закрыл дубовую дверь и задвинул засов. Сразу же, одно за другим, в смотровом окошечке показалось несколько лиц.
