Марк Твен - Американский претендент
– Да, я не мог бы тогда смотреть на вас. Мои слова – чистая правда. Умоляю, положим конец этой муке. Отдайте мне опять ваше сердце, ваше доверие…
– Постойте, вот еще одно. Признайтесь мне, что вы говорили вздор из одного пустого тщеславия и раскаиваетесь в том; признайтесь, что вас не ждет никакая графская корона и…
– Да, я исцелился, исцелился вполне; в нынешний день я решительно ничего не жду.
– О, тогда ты мой! Ты вернулся ко мне обратно в красе и ярком ореоле своей незапятнанной бедности, своей честной безвестности, и только одна могила отнимет тебя у твоей Салли! Даже если бы…
– Граф Росмор из Англии! – доложил вошедший Даниэль.
– Мой отец! – молодой человек выпустил девушку из объятий и наклонил голову.
Старый джентльмен стоял у дверей и наблюдал за юной парочкой. Один его глаз, устремленный на Салли, выражал полное благоволение, а другой обратился на Берклея со смешанным выражением. Эта мудреная штука не всегда удается, но она возможна. Наконец на его лице появилась притворно-ласковая мина, и он сказал виконту:
– Кажется, с твоей стороны было бы не лишним обнять меня.
Молодой человек с жаром бросился к нему.
– Значит, вы все-таки графский сын? – с упреком произнесла Салли.
– Да, я…
– Тогда вы мне не нужны!
– Позвольте, ведь вы знаете…
– Ничего не хочу знать! Вы опять солгали мне.
– Она права. Ступай и оставь нас; я должен с ней поговорить.
Берклею оставалось только уйти, но он ушел недалеко и остался в Тоуэрсе. Старый граф пробеседовал с Салли до полуночи и наконец сказал:
– По дороге сюда я все думал, что мне нужно присмотреться к вам хорошенько, моя дорогая, и, говоря по совести, я не хотел давать согласия на ваш брак, если встречу здесь двух безумцев. Но так как только один из вас оказался глупцом, то вы можете взять его в мужья, если хотите.
– Конечно, хочу. Позвольте мне вас поцеловать?
– Можете. Спасибо вам. Пользуйтесь этой привилегией всегда, когда будете умницей.
Гаукинс уже давно вернулся и проскользнул в лабораторию. Ему было не особенно приятно встретить там свое новейшее изобретение – молодого Снодграса. Тот сообщил ему новость о прибытии английского Росмора и прибавил:
– Это мой отец, я же виконт Берклей, я уже не Говард Трэси.
Майор выпучил глаза.
– Господи Боже! Значит, вы покойник?
– Как покойник?
– Ну да, вы померли, и нам достался ваш пепел.
– Отвяжитесь вы с этим проклятым пеплом, надоел он мне до смерти! Вот я возьму и подарю его своему отцу.
Медленно и с трудом убедился государственный муж в невероятном факте, что перед ним настоящий молодой человек из плоти и крови, а не бестелесный выходец с того света, каким он считал его. Наконец он произнес с большим чувством:
– Ах, я так рад, так рад за бедняжку Салли! Ведь мы принимали вас за материализованного духа; думали, что вы тот самый вор, который обчистил банк в Таликуа. Это будет тяжелым ударом для Селлерса!
Когда майор объяснил Берклею, в чем дело, тот сказал:
– Ну, ничего, претендент должен перенести это несчастье, как оно ни тяжко; впрочем, он скоро утешится.
– Кто? Полковник? Он сейчас позабудет о нем, как только выдумает новое чудо взамен этого. Да Селлерс уже успел придумать кое-что другое. Но позвольте, однако… Как вы полагаете: что случилось с человеком, за которого мы вас принимали?
– Право, не знаю. Я захватил его платье во время пожара, вот и все. Надо думать, что он погиб.
– Значит, вы нашли у него в карманах двадцать или тридцать тысяч долларов деньгами или ценными бумагами?
– Нет, только пятьсот и еще безделицу. Безделицей этой я воспользовался заимообразно, а пятьсот долларов положил в банк.
– Что же мы с ними сделаем?
– Возвратим владельцу.
– Это легко сказать, но не легко исполнить. Подождем приезда Селлерса; он даст нам совет. Ах, кстати! Я сейчас только вспомнил, что мне надо поспешить к нему навстречу и объяснить, кем вы оказались и кем не оказались! Иначе он ворвется сюда, как буря, чтобы помешать своей дочери выйти замуж за призрака. Но… пожалуй, ваш собственный отец не позволит вам жениться на Салли?
– Напротив, он беседует с ней в гостиной, и все идет благополучно.
Майор действительно отправился на вокзал железной дороги предупредить Селлерса. После того в Росмор-Тоуэрсе целую неделю замечалось большое оживление. Оба графа были такими противоположностями во всем, что вскоре сошлись между собою. Селлерс рассказывал по секрету, что Росмор – необыкновеннейший человек, какого он только встречал, что это сама воплощенная доброта, хотя он до того искусно скрывает такое похвальное качество, что даже самый проницательный мудрец не может о нем догадаться; вся его жизнь была образцом кротости, терпения, благотворительности, между тем он так хитер и так умеет прикидываться суровым, строгим и бессердечным, что много умнейших людей способны прожить с ним целые столетия, не подозревая в его душе подобных свойств.
Наконец скромная свадьба была отпразднована в Тоуэрсе – вместо пышной и шумной в британском посольстве, – отпразднована с милицией, пожарными бригадами и обществами трезвости, в сопровождении торжественной процессии с горящими факелами, как предлагал сначала один из графов. Художники, Гандель и капитан Сольтмарш, присутствовали на церемонии; Брэди-рудокоп и Киска были также приглашены, но рудокоп был болен, а Киска ухаживала за ним, потому что теперь они стали женихом и невестой.
Маститые супруги Селлерс хотели отправиться на некоторое время в Англию, погостить у новой родни, но когда пришло время садиться на поезд в Вашингтоне, полковник куда-то пропал. Гаукинс собрался проводить отъезжающих до Нью-Йорка и обещал объяснить им дорогой причину этого внезапного исчезновения. Она была изложена в собственноручном письме чудака, оставленном Гаукинсу. Он обещал присоединиться к миссис Селлерс в Англии, немного времени спустя. Далее шло следующее:
«Говоря по правде, дорогой Гаукинс, у меня явилась колоссальная идея, вследствие чего я не успел даже проститься с моими близкими. Мы обязаны ставить священный долг превыше всего, исполняя его со всей поспешностью и энергией, на которую только способны, хоть бы для этого нам приходилось заглушить голос собственного сердца или нарушить требования приличий. Первый долг человека есть долг по отношению к собственной чести, а ее мы обязаны хранить незапятнанной. Между тем моей чести грозит немалая опасность. Будучи заранее уверен в том, что мне достанется несметное богатство, я – может быть, преждевременно, – отправил русскому правительству письмо с предложением уступить мне Сибирь за громадные деньги. Между тем известный эпизод обнаружил несовершенство моего метода материализации, на котором я основывал свое будущее баснословное обогащение. Русское правительство каждую минуту может ответить мне благосклонным согласием. Случись это теперь, я буду поставлен в самое неприятное затруднение и окажусь несостоятельным в финансовом смысле. У меня не хватит средств купить Сибирь; это сделается известным целому свету, и кредит мой поколеблется. Последнее время я немало горевал втихомолку от всех; мой горизонт омрачился, но теперь на нем снова засияло солнце. Я вижу ясно свой путь, я буду в силах сдержать свои обязательства и, по-видимому, даже не испрашивая никаких льгот и отсрочек.
Моя новая грандиозная идея, величайшая из всех, приходивших мне в голову, – спасет меня вполне, я в том уверен. В данный момент я отправляюсь в Сан-Франциско, чтоб осуществить свой план при помощи колоссального телескопа. Подобно всем моим наиболее замечательным открытиям и изобретениям, эта идея основана на твердых, практических законах науки. Все другие основы непрочны, а следовательно, и не заслуживают доверия. Дело в том, что я придумал изменение климата в различных странах, согласно желанию их населения. Я буду доставлять климаты по заказу за чистые деньги или ценные бумаги, принимая старые климаты в уплату части долга, разумеется, с хорошей скидкой, и если их исправление не потребует крупных затрат. Потом их можно будет продавать более бедным и отдаленным странам, которые не в состоянии купить себе хорошего климата и не хотят много тратиться. Мои ученые труды убедили меня, что регулирование климатов и производство новых сортов по произволу из старого запаса – вещь вполне достижимая. В самом деле, я уверен, что это делалось в доисторические времена позабытыми ныне и бесследно исчезнувшими цивилизациями.
На каждом шагу я нахожу доказательства искусственного производства климатов в незапамятные века. Возьмем хотя бы ледниковый период; неужели он возник случайно? Нисколько, – его сделали за деньги. У меня тысяча доказательств тому, и впоследствии я обнародую их и приведу в систему. Теперь же надо вкратце описать мою идею. Она состоит в том, чтобы утилизировать пятна на солнце и подвергнуть их контролю, прилагая оказываемое ими громадное действие к полезным целям в деле реорганизации климатов. В настоящее время солнечные пятна производят только беспорядок в мировой жизни и приносят вред, вызывая циклоны и другие виды электрических бурь, но под гуманным и разумным руководством это зло прекратится, и они сделаются источником блага для человечества.
