Джон Голсуорси - Усадьба
- Вы не любите его? - воскликнула она.
Она чувствовала только, что ей нанесли страшное оскорбление.
Этой женщине надоел Джордж! Ее сын! И она посмотрела на миссис Белью, на чьем лице проступило что-то вроде сочувствующего любопытства, взглядом, в котором никогда прежде не загоралась ненависть.
- Он надоел вам? Вы его бросили? Тогда я немедленно должна ехать к нему! Будьте добры сказать мне его адрес.
Элин Белью присела к бюро, набросала несколько слов на конверте изящество ее движений ножом полоснуло по сердцу миссис Пендайс.
Она взяла адрес. Ей было неведомо искусство наносить оскорбления, да и ни одно слово не могло бы выразить того, что кипело у нее в душе, и она просто повернулась и вышла.
Ей вслед прозвучали яростной скороговоркой слова:
- Как он мог не надоесть мне? Я не вы. Уходите!
Миссис Пендайс рывком распахнула дверь. Она спускалась, опираясь на перила. Ее охватила та мучительная слабость, близкая к обмороку, какая бывает у многих людей, столкнувшихся в себе или в других с разнузданным проявлением низменных сил.
ГЛАВА V
МАТЬ И СЫН
Район Челси был для миссис Пендайс неведомой страной, и ей потребовалось бы немало времени, чтобы отыскать квартиру Джорджа, если бы она принадлежала к Пендайсам не только по имени, но и по характеру. Ведь Пендайсы никогда не спрашивали дороги и не верили ничьим объяснениям, а отыскивали путь самостоятельно, тратя при этом массу ненужных усилий, на что потом жаловались.
Дорогу ей объяснили: сперва полисмен, а затем молодой человек с бородкой, напоминающий художника. Этот последний стоял, прислонившись к калитке, и на вопрос миссис Пендайс отворил калитку и сказал:
- Сюда, дверь в углу, направо.
Миссис Пендайс прошла но дорожке мимо заброшенного фонтана с тремя каменными лягушками и остановилась у первой зеленой двери. В ее душе страх чередовался с радостью, ибо теперь, когда она была далеко от миссис Белью, она уже не чувствовала себя оскорбленной. Оскорбителен был самый облик миссис Белью - так субъективны в этом мире даже очень кроткие сердца.
Она отыскала среди виноградных лоз заржавленную ручку звонка и дернула. Звонок надтреснуто звякнул, но никто не отозвался, только за дверью как будто кто-то ходил взад и вперед. На всю улицу закричал разносчик, и его речитатив заглушил звук шагов за дверью. По дорожке в ее сторону шел молодой человек с бородкой, похожий на художника.
- Не можете вы мне сказать, сэр, мой сын дома?
- Мне кажется, он не выходил, я рисую здесь с самого утра.
Миссис Пендайс с некоторым недоумением! взглянула на мольберт, стоявший у соседней двери. Ей было странно, что ее сын живет в таком месте.
- Позвольте, я дерну. Все эти звонки никуда не годятся.
- Будьте так добры!
Художник дернул.
- Он должен быть дома. Я не спускал глаз с его двери: я ее рисую.
Миссис Пендайс посмотрела на дверь.
- И никак не получается, - сказал художник. - Сколько времени бьюсь.
- У него есть слуга?
- Конечно, нет, - ответил художник. - Это ведь мастерская. Свет и тень не ложатся. Не могли бы вы постоять так секунду, вы бы мне очень помогли!
Он попятился и приставил руку козырьком ко лбу; миссис Пендайс вдруг почувствовала легкий озноб. "Почему Джордж не открывает? - подумала она. - И что делает этот молодой человек?"
Художник опустил руку.
- Большое спасибо! - сказал он. - Попробую позвонить еще. Вот так! Это и мертвого разбудит.
И он засмеялся.
Необъяснимый ужас напал на миссис Пендайс.
- Я должна войти к нему, - прошептала она, - я должна войти!
Миссис Пендайс схватила ручку звонка и с силой задергала.
- Да, - сказал художник, - все-таки эти звонки никуда не годятся.
И он снова поднес руку ко лбу. Миссис Пендайс прислонилась к двери, колени у нее дрожали.
"Что с ним? - думала она. - Может, он просто спит, а может... О господи!"
Она ударила в звонок что есть силы. Дверь отворилась, на пороге стоял Джордж. Сдерживая рыдания, миссис Пендайс вошла. Джордж захлопнул за ней дверь.
Целую минуту она молчала: все еще не прошел ужас, и было немного стыдно. Она даже не могла смотреть на сына, а бросала робкие взгляды вокруг. Она видела комнату, переходящую в дальнем углу в галерею, конической формы потолок, до половины застекленный. Она видела портьеру, отделяющую галерею от комнаты, стол, на котором были чашки и графины с вином, круглую железную печку, циновку на полу и большое зеркало. В зеркале отражалась серебряная ваза с цветами. Миссис Пендайс видела, что они засохли; слабый запах гниения, исходивший от них, был ее первым отчетливым ощущением.
- Твои цветы завяли, дорогой! - сказала она. - Я поставлю тебе свежих!
И только тогда она взглянула первый раз на Джорджа. Под его глазами были круги, лицо пожелтело и осунулось. Его вид испугал ее, и она подумала: "Я должна быть спокойна. Нельзя, чтобы он догадался!"
Ее пугало выражение отчаяния на его лице, отчаяния и готовности очертя голову совершить что-нибудь, она опасалась его упрямства, его слепого, безрассудного упрямства, которое цепляется за прошлое только потому, что оно было, и не желает сдавать своих позиций, хотя эта позиции уже давно потеряли всякий смысл. В ней самой совсем не было этой черты, и поэтому она не могла себе представить, куда она его заведет, но она всю жизнь прожила бок о бок с подобным упрямством и понимала, что сейчас ее сыну грозит опасность.
Страх помог ей вернуть самообладание. Она усадила Джорджа на диван, сев рядом с ним. И вдруг подумала: "Сколько раз он сидел здесь, обнимая эту женщину!"
- Ты не заехал за мной вчера вечером, дорогой! А у меня были такие хорошие билеты.
Джордж улыбнулся.
- У меня были другие дела, мама.
От этой улыбки сердце Марджори Пендайс заколотилось, все поплыло перед глазами, но она нашла в себе силы улыбнуться.
- Как у тебя здесь мило, дорогой!
- Да, есть где размяться.
И миссис Пендайс вспомнила звук шагов за дверью. Из того, что он не спросил ее, откуда ей стал известен его новый адрес, она поняла, что он догадался, к кому она заходила, так что ни ему, ни ей не надо было ничего объяснять друг другу. Хотя это и облегчило положение, но еще усугубляло ее страх перед тем неведомым, что угрожало сейчас ее сыну. Различные картины из прошлых лет возникали перед ее взором. Вот Джордж в ее спальне после первой охоты с гончими; круглые щеки поцарапаны от висков до подбородка; окровавленная лапа лисенка в обтянутой перчаткой мальчишеской руке. Вот он входит к ней в будуар в последний день крикетного матча 1880 года: в помятом цилиндре, глаз подбит, в руке трость, украшенная голубой кисточкой. Еще она видела его бледное лицо в тот далекий день, когда он, еще не оправившись от ангины, тайком ушел на охоту, она вспомнила его упрямо сжатые губы и слова: "Но, мама, у меня не хватило сил терпеть; такая скука!"
А что если и сейчас у него не хватит сил терпеть! И он совершит какую-нибудь глупость! Миссис Пендайс вынула платок.
- Как здесь жарко, дорогой! У тебя лоб весь мокрый!
Она поймала на себе его недоверчивый взгляд и напрягла всю свою женскую хитрость, чтобы в ее глазах он прочел не беспокойство, а простую заботу.
- Это из-за стеклянной крыши, - сказал он, - солнце бьет сюда отвесно.
Миссис Пендайс взглянула вверх.
- Странно, что ты живешь здесь, дорогой, но тут очень мило, так необычно! Позволь, я займусь этими бедными цветами.
Она подошла к серебряной вазе и наклонилась над цветами.
- Дорогой, они совсем завяли! Надо их выбросить, увядшие цветы так гадко пахнут.
Она протянула сыну вазу, зажав нос платком.
Джордж взял вазу, а миссис Пендайс, точно кошка за мышью, следила за тем, как Джордж шел в сад.
Как только дверь захлопнулась, быстрее, бесшумнее кошки она проскользнула за портьеру. "Я знаю, у него есть револьвер", - думала она.
Через мгновение она была опять в комнате, ее руки и глаза искали повсюду, но ничего не находили; и от сердца у нее отлегло: она очень боялась этих опасных вещей.
"Страшны только первые часы", - думала она.
Когда Джордж вернулся, она стояла там же, где он оставил ее. Молча они сели на диван, и пока тянулось это бесконечное молчание, она пережила все, что было сейчас у него на сердце: беспросветное отчаяние, щемящую боль, горечь отвергнутой любви, тоску об утраченном счастье, обиду и отвращение ко всему. Ее собственное сердце в то же время переполнялось и своими чувствами; освобождением от страха, стыдом, состраданием, ревностью и горячей любовью. Молчание нарушалось дважды: первый раз Джордж спросил, завтракала ли она, и миссис Пендайс, не евшая весь день, ответила:
- Конечно, милый.
Второй раз он сказал:
- Ты не должна была бы приходить сегодня, мама. Я немного не в духе.
Она смотрела на его лицо, самое дорогое для нее лицо в мире, и ей так хотелось прижать к груди его поникшую голову, но она не могла этого сделать, и по ее щекам заструились слезы. Тишина этой комнаты, снятой из-за ее уединенности, была тишиной могилы, и так же, как из могилы, из нее нельзя было увидеть мир: стекла крыши были матовые. Эта мертвая тишина сдавила ее сердце; ее глаза смотрели вверх, как будто бы молили, чтобы крыша разверзлась и впустила шум жизни. Но она увидела лишь четыре темных перемещающихся точки лап и неясное пятно туловища: это с крыши на крышу брела кошка. И внезапно, не имея сил больше выносить безмолвие, она воскликнула:
