Филипп Эриа - Золотая решетка
- Вы можете мне не отвечать, Мано, если не сочтете нужным... Но как это вы, вы, которая всегда утверждала, что вам все безразлично, вы, которая твердила, что вы в душе интернационалистка, как вы пришли к этому, я хочу сказать, почувствовали себя патриоткой? Вы сами понимаете, я не в упрек вам говорю.
- Но, миленький, ответить на это проще простого. Все сделали обстоятельства. Я же вам рассказывала, я хотела сохранить лучшие полотна мужа. А устроить это можно было, лишь доверившись людям, которые были против немцев. А они свели меня с другими, того же толка. Так оно и пошло... И вполне естественно, что меня в свою очередь просили о тех услугах, которые я в силах оказать. Так что теперь - я от вас не скрываюсь - я скомпрометирована и не жалею об этом. Это меня занимает и ограждает от тоски. Ведь вы сами видите, у меня не так-то весело.
Они сидели в мастерской со стеклянной крышей, где было теплее, чем в прочих комнатах; особенно приятно было проводить время здесь поздней осенью или ранней весной. На огромных панелях, где еще на памяти Агнессы висели чудесные картины и откуда в один прекрасный день исчез Сезанн, сейчас уже не осталось ни одного ценного полотна. Мано, проследив взгляд Агнессы, пояснила, что она нарочно размалевала стены, чтобы скрыть следы снятых рам.
- Знаете, то, что я рассказывала вам о своей работе, - продолжала она, - это вообще обычная для всех нас история. Только не воображайте, что перед тем, как приступить к делу, с вас берут торжественную клятву, что вы проходите искус, а потом ждете посвящения. Боже мой, конечно, нет! Обстоятельства и только обстоятельства. Сначала какое-нибудь пустяковое поручение, потом мы втягиваемся и продолжаем работать. Берешь на себя одно поручение, затем другое. Так вот, говорю вам по секрету, это я два месяца тому назад помогла господам Сиксу-Герц.
- Как? Вы водитесь с этими людьми? Когда я ехала в Париж, я встретила двух молодых Сиксу-Герцев в поезде между Тулоном и Марселем, они пили шампанское. Вели себя вызывающе до неприличия. Так, что я даже сделала вид, что их не замечаю.
И Агнесса рассказала всю эту сцену.
- О, это вполне в их стиле, - подтвердила Мано. - И все равно нашим милым молодым людям необходимо было смыться. Они пробрались в Испанию, теперь я могу вам это сказать. Через небольшой перевал Валлеспир. Если бы они остались здесь, их при теперешней ситуации, возможно, сослали бы. Такие повсюду будут кривляться, чему вы стали свидетельницей, и рисовать в пути губной помадой букву "V", зная, что впереди их ждет пуля пограничника или коварство проводника, которому ничего не стоит их убить с целью ограбления. Но этого не случилось, мы их направили к одному надежному человеку в Сере. Их родители - отец и мать - убежали в Италию. Поодиночке, для верности. А бабка осталась одна в Марселе. Так что придется мне ею заняться.
- И они не увезли старуху с собой?
- Вообразите, не увезли. А я-то считала, что такие семьи сплоченнее, чем все прочие, - грубое заблуждение.
- И я тоже считала, - призналась Агнесса.
- А оказывается, мы ничего о них не знаем. Не будем рассуждать, как расисты, не тот сейчас момент. Примем факт как он есть. Сиксу-Герцы удирали из своей виллы в Антибах, каждый как сумел. Красавица Сиксу-Герц - мать ваших двух кривляк - увезла с собой только бриллианты, вынула их из оправы и зашила себе в штанишки. Переходя с помощью моих друзей границу Италии, она, чтобы себя оправдать, сказала: "Поймите,
для нас единственное спасение - разбрестись в разные стороны". И это говорит мать семейства, такого ведь нарочно не выдумаешь.
Дочь Буссарделей задумалась. И Мано, которая не зря упомянула в свое время о цепи, поняла, что Агнесса Буссардель - последнее мыслящее звено этой цепи, еще связанное с длинной чередою парижских буржуа, - вспомнила свою семью. Но Агнесса резко поднялась со стула, обошла мастерскую, прислонилась к лишившейся картин перегородке и медленно провела рукой по замалеванному пустому пространству.
- Здесь как раз, Мано, висело полотно Вюйара "У открытого окна", сказала она, обернувшись. - Если я могу когда-нибудь в чем-нибудь вам помочь, рассчитывайте на меня.
- Вот как? Ладно, - сдержанно отозвалась Мано.
Обе женщины переглянулись и поняли друг друга.
- Что ж, разве что для каких-нибудь несложных поручений, - добавила Мано. - Я не хочу, чтобы у вас были неприятности, не бойтесь.
- Я и не боюсь.
- Вы не боитесь, но у вас ребенок.
- Конечно... Словом, я вполне на вас полагаюсь.
Они распрощались, и все последующие за этой встречей недели Агнесса не переставала спрашивать себя: уж не вела ли она себя при тогдашнем разговоре слишком опрометчиво, предложив свои услуги. А может быть, просто Мано не очень-то верит в ее способности, ибо Мано не отзывалась. "В ее глазах и как была, так и осталась буржуазной, конформисткой, - думала Агнесса, - от этого ярлыка не так-то легко отделаться. Что же в конце концов я могу сделать?"
Но в феврале позвонила Мано и попросила приехать в Кань "Как только сможете", - сказала она, и Агнесса, поняв из этих слов, что требуется приехать как можно скорее, чуть вздрогнула от страха, а возможно от легкого тщеславия. Она не стала уточнять по телефону подробности. После оккупации южной зоны не следовало забывать, что телефонные разговоры подслушивают.
Агнесса снова отправилась в Кань. Благодаря этим телефонным разговорам, состоящим из мгновенно разгадываемых полунамеков, этому постоянному курсированию между Пор-Кро и Кань, которым и ограничивались вылазки Агнессы на материк, между двумя женщинами установилась более тесная связь, и совсем иная, чем просто дружба. В Париже, когда Агнесса была еще совсем молоденькой, она наблюдала, как десятки юношей и девушек из буржуазии, тяготясь своими семьями и своей средой, тянулись к деклассированным элементам, к актерам, к так называемым свободным женщинам или к лагерю левых, восхищаясь ими, шли в их фарватере, подчинялись их влиянию, но не осмеливались им подражать. Так вначале и было у них с Манолой; но со временем расстояние между ними уменьшилось, и подруги чувствовали, как с каждым месяцем растет их близость.
- Так вот в чем дело, - начала Мано, когда они заперлись в ее спальне, где в печурке ярко горели поленья, ибо в февральскую холодную погоду в мастерской сидеть долго было невозможно.
За неимением чая Мано предложила подруге выпить подогретого вина. По дороге с вокзала к старому Кань, где на самом верху стоял дом художника, обе женщины, борясь со злым мистралем, судорожно цеплялись друг за друга и не успели перемолвиться и десятком слов.
- Если вы согласны, Агнесса, мы с вами еще до обеда, как только стемнеет, пойдем в пригород Брегьер. К моим друзьям. На их даче прячется один человек. Дольше там оставаться он не может. Его ищут, и те, кто его ищет, уже обнаружили его в наших местах, по крайней мере мы имеем все основания этого опасаться. Ведь мы рядом с Ниццей, не забывайте. А также рядом с Канном, а там полно евреев. Таким образом, в нашем секторе создалось излишнее оживление. Власти не дремлют. Само собой разумеется, французские. Потому что с тех пор, как немцы вместо себя поставили итальянцев, здесь в оккупационных войсках заметно ослабела дисциплина. Старается как раз вишистская полиция, жандармы. А как у вас в Пор-Кро, очень за вами следят или нет?
- Да нет. У нас тоже итальянцы. Довольно безобидные. У них одно на уме: как бы распродать свой паек и белье, все вплоть до носков. А чего вы ждете от меня в связи с тем человеком, о котором говорили?
- Это смотря по обстоятельствам. Сначала надо побеседовать. Если его удастся переправить на остров, как, по-вашему, сумеет он там прожить незамеченным?
- Очень возможно. Пожалуй, да, - сказала Агнесса и, подумав с минуту, взглянула прямо в лицо Мано: - Вы хотите, чтобы я поселила его у себя?
- Нет, миленький. Вы для этого слишком на виду, да и жители там наперечет, все ходят к вам полечиться или послушать Лондон... Потом на мысе Байю ребенок. Нет. Но в Пор-Кро есть настоящее маки, - добавила она, употребив слово "маки" в том смысле, который в то время и для нее самой еще
- Верно, тайников там сколько угодно. Есть развалины старых ферм, есть даже гроты, я сама их знаю десятки. Наши итальянцы, а их немного, находятся на высотке при редутной батарее. Поэтому прокормить человека, не привлекая внимания, там, по-моему, вполне осуществимо. Только под открытым небом сейчас не очень-то жарко. Надеюсь, ваш еврей не очень древний?
- Но это не еврей, Агнесса, это цыган.
- Цыган? Но что он мог такого сделать, почему им интересуются?
Мано расхохоталась.
- Нет, в вас силен еще парижский дух. Он рожден цыганом вот и вся его вина. А разве вы не знаете, что в глазах этих господ цыгане низшая раса? Так же, как и евреи. Ученые мужи вам скажут, что цыганский язык восходит прямым путем к санскриту, то есть стопроцентному арийскому языку. И что существует на земле раса, одна-единственная раса, кровь котором можно без всякого риска переливать любому, - цыгане, так сказать, универсальные доноры. Но полицейские всего мир третируют их как париев, а нацисты отправляют в свои лагеря смерти. Если вам и после этого требуются уточнения, могу сообщить, что тот, о ком идет речь, всего месяц тому назад расправился с тремя тюремными надзирателями.
