Джордж Оруэлл - Да здравствует фикус!
— Не ожидал тебя увидеть, — начал он.
— Мне необходимо было прийти. Я в перерыв отпросилась, сказала, что неважно себя чувствую.
— Да, ты такая бледная. Садись.
Имелся лишь один стул, Гордон учтиво принес его. Она не села, но взялась за спинку стула. По движению судорожно сжатых пальцев видно было, как она нервничает.
— Гордон, так я и знала — ужас!
— Что случилось?
— У меня будет ребенок.
— Ребенок! О, черт!
Задохнувшись, будто ему саданули под ребра, Гордон промямлил обычный идиотский вопрос:
— Ты уверена?
— Абсолютно. Что я пережила! Надеялась, конечно, как-нибудь обойдется, глотала всякие пилюли. Ох, свинство!
— Господи, что за кретины! Как будто могло выйти по-другому!
— Что ж, я сама виновата, я…
— Черт! Идет кто-то.
Появилась сопящая веснушчатая толстуха, сварливо потребовала «чтобы с убийствами». Розмари, опустив глаза, скручивала-раскручивала на коленях свою перчатку. Толстуха капризничала. Что ни предложи, поджимала губы, отвергая «читала уж!» или «чего-то не то!». У сраженного новостью Гордона кололо сердце и внутри все сжималось, но надо было доставать книжку за книжкой, уверяя жирную дуру, что это как раз «то». Наконец удалось ее спровадить, дверь со звоном захлопнулась, и он вернулся к Розмари.
— Ладно, что делать, будь оно проклято?
— Не знаю. Меня, конечно, уволят. Но я не из-за этого с ума схожу. Как мне теперь своим на глаза показаться? Маме! Подумать страшно.
— Ах да, твои! Еще эта родня чертова!
— Мои — люди нормальные. И ко мне относились всегда прекрасно.
Но когда вот такое, все, наверно, как-то иначе.
Гордон нервно ходил туда-сюда. Голова пылала. Мысль о ребенке, растущем в ее животе его ребенке, отзывалась только диким страхом, кошмаром внезапно грянувшей беды. И уже ясно, куда это ведет.
— Мы должны пожениться, — сухо сказал он.
— «Должны»? Как будто я за этим сюда пришла.
— Но ты же хочешь, чтоб я женился на тебе?
— Нет, если ты не хочешь. Зная твои взгляды, навязываться я не собираюсь. Сам решай.
— А что, есть выбор?
— Вот это и надо обсудить. Можно ведь по-другому.
— Как еще?
— Ну, известно как. Одна моя коллега дала адрес. Ее знакомый врач сделает всего за пять фунтов.
Гордон вздрогнул. До него вдруг дошло, о чем они толкуют. «Ребенок»! Крохотный живой зародыш, растущий там, в ее утробе. Глаза их встретились, и промелькнул момент какой-то небывалой близости. Как будто их самих тайно связала невидимая пуповина. Нельзя, почувствовал Гордон, нельзя по-другому! Это будет, ну, святотатство, что ли. Кроме того, гнуснейшая деталька насчет пяти фунтов… Он мотнул головой:
— Без паники! Такую мерзость нельзя делать ни в коем случае.
— Мерзость-то мерзость, но я не могу без мужа завести ребенка.
— Ну, значит, будет тебе муж. Да я скорей дам руку себе отрубить, чем позволю тебе идти к…
Дзинь! Ввалилась компания: два прыщеватых олуха в дешевом ярком тряпье и хихикающая девчонка. Один из парней с некой развязной робостью спросил «че-нибудь такого, погорячей!». Гордон молча указал им на полки под табличкой «эротика». Несколько сотен книжек — названия типа «Тайны ночного Парижа» или «Тот, кому она верила», на замусоленных обложках распростертые полуголые красотки и стоящие рядом джентльмены в смокингах. Сами тексты, впрочем, были вполне невинны. Пока юнцы, перебирая книжки, шушукались и прыскали, а девчонка, жеманясь, повизгивала, Гордон злобно пялился в окно. Наконец болваны ушли.
Подойдя к Розмари, обняв сзади ее крепкие плечики, он положил ладонь ей на грудь. Приятно было ощущать упругость теплого тела, сознавая, что где-то глубоко внутри из его семени вызревает младенец. Она нежно погладила его руку, но не произнесла ни слова. Ждала.
— В качестве твоего супруга, — задумчиво сказал он, — я обязан обрести респектабельность.
— А ты способен? — возвращаясь к прежней своей шутливости, откликнулась она.
— Надо, разумеется, пойти на приличную службу. Вернусь в «Альбион». Возьмут, думаю.
Она чуть заметно встрепенулась. Очень надеялась услышать это, но, верная честной игре, не стала ни давить, ни прыгать от восторга.
— Я не прошу тебя идти туда, тут поступай как знаешь. Чтобы женился — да, хочу, из-за ребенка. А содержать меня не обязательно.
— Вот как? Что ж, предположим, я женюсь такой — нищий и неустроенный, и как ты будешь?
— Как-нибудь. Буду работать, сколько можно, а когда станет уже заметно, уеду, наверно, опять к родителям.
— Веселенькая будет встреча! Ты ж так мечтала, чтобы я вернулся в «Альбион»? Что, передумала?
— Отчасти. Ты, я знаю, ненавидишь всю эту служебную канитель. И винить тебя не хочу, у каждого своя жизнь.
Гордон помолчал.
— Итак, — после паузы заключил он, — все сводится к тому, что либо я женюсь и снова в «Альбион», либо ты идешь к мерзкому лекарю и он тебя кромсает.
Прямолинейность его слишком беспощадно обрисовала ситуацию. Розмари вскочила:
— Зачем ты так?
— Ну, так уж есть.
— Я совсем не для этого пришла, просто хотела ясности. А теперь вышло, что явилась играть на твоих чувствах, угрожая избавиться от ребенка. Какой-то свинский шантаж!
— Да не подозреваю я тебя в коварстве. Изложил факты, вот и все.
На лицо ее набежали морщины, брови нахмурились, но она поклялась себе держаться, не устраивать сцен. Родню ее Гордон никогда не видел, однако нетрудно представить, как она возвращается в свой городок с незаконным младенцем или, что ненамного лучше, замужем за супругом, неспособным кормить семью. Глядя вниз, Розмари готовилась принять честное решение.
— Ладно, нечего на тебя взваливать. В общем, хочешь — женись, не хочешь — не женись. Я все равно оставлю этого ребенка.
— Оставишь? Правда?
— Я решила.
Он обнял, прижал ее. Пальто Розмари было расстегнуто, и тело дышало такой нежностью.
Гордон вздохнул — он будет последним из кретинов, если даст ей уйти. Выбор? Держа ее в объятиях, ясно виделось — альтернативы невозможны.
— Сознайся, хочешь ведь, чтоб я вернулся в «Альбион»?
— Нет. Только если сам захочешь.
— Хочешь, хочешь! Естественно! Мечтаешь увидеть меня наконец во всем блеске солидности: на «хорошем месте», с четырьмя фунтами в неделю, с фикусом на окошке? А, мечтаешь?
— Ну хорошо — мечтаю! Хотела бы так, но совершенно не хочу принуждать. Мне тогда будет просто ужасно. Ты должен быть свободным.
— Абсолютно?
— Да.
— Понимаешь, о чем говоришь? Вот, может, уеду и брошу тебя с младенцем.
— Бросишь так бросишь. Ты свободен.
Вскоре она ушла. Предполагалось завтра встретиться для окончательных решений. Гордон остался размышлять. Полной уверенности в «Альбионе», конечно, нет, но, с другой стороны, если сам Эрскин обещал… Сосредоточиться не удавалось, клиенты осаждали как никогда. Только присядешь, очередная настырная бестолочь жаждет «эротику», «криминал», «любовную драму». Часов в шесть Гордон вдруг решительно погасил свет, вышел и запер дверь. Необходимо было побыть одному. Чизмен узнает — придет в ярость, может быть, даже выгонит. И хрен с ним!
Гордон пошел по Ламбет. Тихие сумерки, слякоть, тусклые фонари, крики лоточников. На ходу лучше думалось. Но как же, как? Или в «Альбион», или бросить Розмари — ничего другого. Тешить себя надеждами на «хорошее», но не столь гнусное место, напрасно. Кому нужны немолодые потрепанные типы? «Альбион» — единственный шанс.
На углу перед Вестминстерским мостом красовался ряд мертвенно-бледных в неоновом свете плакатов. Один, огромный, трехметровый, рекламировал Порошковый Супербульон. Фирма-производитель явно расцвела, раскошелившись на новый образ с целой серией четверостиший. Вместо «вкушающего наслаждение» придурка теперь радостно и нагло пялилось семейство чудищ из розового сала, а ниже было начертано:
Надоело быть больным,
Слабым, нерешительным?
Силы даст СУПЕРБУЛЬОН
Питательно-живительный!
Гордон смотрел как завороженный. Немыслимо! Дичь какая, «питательно-живительный»… И как бездарно, натужно, полуграмотно! Но нечто грозно устрашающее, если представить, что эта муть по всему Лондону, по всей Англии травит людям мозги. Он кинул взгляд вдоль безобразно тоскливой улицы — да, если всюду эти «супербульоны», войны не избежать. Мигание светящейся рекламы предвестием огненных взрывов. Гул артиллерии, тучи бомбардировщиков — бабах! И вся наша цивилизация к черту, куда ей и дорога.
Перейдя улицу и повернув обратно, он, однако, поймал себя на странном ощущении: ему больше не хотелось войны. Впервые за многие месяцы, даже годы — не хотелось.
Вот возьмут в «Альбион», так скоро, может, самому придется сочинять дифирамбы порошковому бульону. Опять туда! Любое «хорошее место» тошнотворно, но заниматься этим! Господи! Нет, туда невозможно. Он должен отстоять себя! А Розмари? В отцовском доме, с младенцем, ужасая родичей каким-то своим мужем, который не может заработать ни гроша. Хором будут пилить ее. А их ребенок?.. Хитер Бизнес-бог! Если б ловил только на всякие такие штучки, как яхты, лимузины, шлюхи, шампанское, но доберется ведь до самой потаенной твоей чести-совести, а тут куда денешься — опрокинет тебя на лопатки.
