Валентина Немова - Любить всю жизнь лишь одного
Мы разместились на лавочке возле барака. Муза (так звали подругу Ивановой) не стала дожидаться, когда я начну жаловаться на Инну, сама принялась ее хаять.
До переезда на правый берег Иванова жила по соседству с Музой. Они учились в одной школе, в одном классе. Когда родители Инны купили в рассрочку дом на поселке с приусадебным участком и семья переехала, дружить девочки не перестали. Возможно, и дальше у них все шло бы хорошо. Но Музе пришлось устроиться на работу после окончания седьмого класса. А так как учиться она не бросила и стала посещать вечернюю школу, свободного времени у нее, чтобы поддерживать отношения с Ивановой, которая, судя по всему, вообще не учится, только числится ученицей, почти не остается. Но она этого не понимает. И Муза понятия не имеет, как это подруге втолковать.
— Как-нибудь втолкую, — пообещала я, выслушав собеседницу,? А вам уж придется посодействовать мне.
Я сказала, решив, что пора перейти к тому, ради чего явилась я в этот дом:
— Из ваших слов можно сделать вывод, что моя одноклассница много времени отнимает у вас (Да, это так, — подтвердила Муза. Каждый вечер приезжает ко мне) — Когда же она в таком случае встречается со своим другом-юношей? — не задав этого вопроса и не получив на него ответа, не смогла бы я выяснить то, что мне было позарез надо.
— Какой юноша? — всплеснула Муза руками. — Никакого парня у нее нет. Врет она все! Цену себе набивает.
— И вы можете это подтвердить, если потребуется? — поспешила я задать следующий вопрос, пока железо, как говорится, было горячо.
— Конечно, — не колеблясь ни секунды, заверила меня девушка. — Мне, наверное, нужно было сразу же, как только эта каша заварилась, прийти в вашу школу и поговорить с вами, раскрыть ее карты. Но я не посмела так поступить. Подруга все же, — извиняющимся тоном добавила Муза.
— Ничего, — дала я ей понять, что не сержусь на нее за это упущение. — Еще не поздно исправить Вашу ошибку.
Перед тем как сказать новой своей знакомой "до свидания", я поинтересовалась, могу ли поставить в известность Иванову, что повидалась с нею, с Музой, и до чего мы договорились.
Подруга Ивановой дала мне такой совет:
— Вы только имя ей мое назовите. Оно довольно редкое. И Инна сразу все поймет. Не дурочка же она. И о дневниках ваших не заикнется больше.
Не знаю, не интересовалась, поссорились или нет между собой эти две приятельницы после моего вмешательства в их отношения. Скажу только: найдя общий язык в тот трудный для нас обеих вечер, мы подружились с Музой. Встречаемся, правда, не так часто.
На первом уроке Иванова, как обычно, отсутствовала. Дождавшись звонка, но раньше, чем разрешил учитель, я покинула класс. В коридоре, возле двери, ее тоже не было. Я понеслась вниз по лестнице, всматриваюсь в лица тех, кто шел мне навстречу. Поймала я плутовку в раздевалке. Приперев к стене, сказала прерывающимся от волнения голосом: (я сильно волновалась, а Инка нисколько: ей же неизвестно было, что произошло вчера после того, как она рассталась со своей "левобережной подругой"):
— Хочу обрадовать тебя, мне удалось узнать, как на самом деле зовут твоего друга.
— Как же? — презрительно выпятив нижнюю губу, спросила она.
— Может быть, ты сама скажешь? — предложила я своей противнице сдаться.
— Я это уже говорила тебе, — уперлась она на своем, уверенная в том, что одержала победу в нашем с нею споре.
— Ты солгала! Нарушила правила игры! Скажи правду!
Вместо ответа она вызывающе засмеялась.
— Тогда слушай. — Я назвала имя ее приятельницы.
— А как ты узнала? — растерянно захлопала она своими пушистыми, точно приклеенными, ресницами.
— Много будешь знать, быстро состаришься, — ответила я, думая при этом: такая хорошенькая, лицо — ну, просто куколка. Вела бы себя, как подобает, имела бы настоящих поклонников, а не выдуманных. Одним словом, ты проиграла. Готовь дневники!
— Еще не хватало! Не получишь ничего!
— Я и не надеялась их получить. И, откровенно тебе скажу: не нужны мне они вовсе. В них ты, наверное, так же, как и в жизни, врешь. Так что читай записки свои сама. Но не думай, что тебе сойдет с рук то, что ты вытворяешь.
— На учком вызовешь? — делая вид, что ей все трын-трава, поинтересовалась Иванова. — Директор от учеников…
— Нет, лично я заниматься тобой не стану больше. Пошлю к тебе домой представителей этой организации. Несколько человек. Потом послушаем, какую после этого ты песню запоешь… Как бы тебя родители твои работать на завод не погнали. Погонят, я думаю, раз ты учиться не желаешь.
— Ты тоже не очень хорошо учишься.
— Приходится, из-за таких, как ты, время терять.
— Уж больно ты стараешься.
— Да, стараюсь быть полезной другим. Когда-нибудь за то, что я тебя разоблачила, обманщицу, ты мне спасибо скажешь, может быть.
— И не мечтай!
Обменивались мы с Инной любезностями, пока в раздевалку не вошла дежурная, которая подает звонки и по совместительству работает гардеробщицей, женщина пенсионного возраста, но еще не старая на вид, с неестественно белым лицом:
— Девочки! — обратилась она к нам с тревогой в голосе. — Вы тут не подрались, а то я слышу, крупно разговариваете. Давайте-ка отсюда, быстро! Одна минута осталась до звонка!
Только на следующей перемене появилась у меня возможность доложить одноклассницам, какие меры были предприняты мною вчера, чтобы разыскать наконец того, с кем Иванова дружит.
Выслушав меня, девчонки пришли в восторг. Начали чуть ли не до потолка прыгать. Хохотать, в ладоши хлопать, поздравляя меня с победой. На Инну, которая забилась в угол и молчала (прикидывала, наверное, в уме, что будет с нею, если я выполню то, чем ей пригрозила) никто не обращал внимания. Одна из девочек, на которую мой рассказ о том, как я, изображая горбатую и хромую старушку, тащилась по Инкиным следам, произвел сильное впечатление, задала мне вопрос:
— Кем же ты, в конце концов, станешь, Юлька?
Я промолчала. Свои предположения и пожелания начали высказывать девчата:
— Артисткой!
— Следователем! Так Роман Федорович считает!
— Нет, — подала голос молчавшая до этого момента Мудрецова, Тоня-тихоня, моя ближайшая подруга, — она станет общественным работником. У нее такое призвание… — Эти слова были сказаны таким тоном, что трудно было понять, одобряет Антонина мою активность или насмехается надо мной. Я не постаралась выяснить это немедленно, решив, что будущее покажет, как я должна была эту реплику Антонины воспринять.
Думая, что разговор окончен, я собралась было удалиться. Но в этот момент послышался вдруг мужской голос и мы, девчонки, заметили наконец, что, кроме нас, в классной комнате находится учитель черчения, который только что вел урок. Он сидел за учительским столом и проверял сделанные нами чертежи. Он слышал и то, что я рассказывала, и то, что выкрикивали другие девушки, и решил вмешаться в наш диспут, хотя его об этом никто не просил.
И вот что он заявил небрежным тоном, обратившись ко мне:
— Ты, Русанова, ни артисткой, ни юристкой не станешь! Попрыгаешь, попрыгаешь какое-то время, да и подашься, в конце концов, в пединститут.
Я восприняла эту его фразу как оскорбление.
И оскорбилась не столько за себя, сколько за всех преподавателей. И спросила у чертежника, стараясь сдержать негодование, охватившее меня:
— Почему вы, Олег Яковлевич, с таким презрением относитесь к своей профессии? Если бы мне не довелось услышать этих ваших слов, я, может быть, и пошла бы учиться, окончив школу, в педагогический. Но после того, как услышала этот ваш отзыв, ни за что не стану учителем!
Через несколько дней состоялся в нашей школе вечер-концерт, на который были мною приглашены старшеклассники из мужской. Они пришли, все чистенькие, вежливые. Их было очень много, наших тоже. Народу собралось столько, что в спортзале, где проходил концерт, яблоку негде было упасть. Концерт получился прекрасный. Моей заслуги в том, что наши ребята выступали "на отлично", не было. Заслуга моя была лишь в том, что я выявила артистов во всех классах, с первого по десятый, и уговорила показать свой номер. Но это я не считала чем-то особенным, поэтому в глаза публике не лезла, даже вести концерт отказалась. Вел его ученик девятого класса, поклонник Розиной сестры. Виталий Коломийцев, высокий, стройный, очень красивый брюнет.
Малышев на вечере был. Но мне с ним в этот раз не удалось ни потанцевать, ни даже просто поговорить, хотя и намерена была я рассказать ему о том, чем завершился наш с Ивановой спор. Во время концерта он глаз не отводил от сцены и я, чтобы его не отвлекать, не подошла к нему. Когда отгремели аплодисменты и зазвучала музыка, уже не я, а он должен был подойти ко мне. И он подошел, но лишь на один миг. Чтобы сказать с укором:
— Эх, Юлька!
