Чарлз Буковски - Самая красивая женщина в городе и другие рассказы
- у твоей матери действительно здоровая задница.
- жалко, что не про твою честь, а?
- ладно, мы уходим. но вы тут потише себя ведите. выключайте радио и чтоб никаких больше воплей и стонов.
- хорошо, радио мы выключим.
они свалили. какой кайф - слышать, как они сваливают. какой кайф иметь хорошего адвоката. какой кайф - не попадать в тюрягу.
я закрыл дверь.
- ладно, девочки, они ушли. 2 славных паренька не по той дорожке пошли. а теперь смотрите!
я опустил глаза.
- пропало, всё исчезло.
- да, всё исчезло, - подтвердила Лапуся. - куда же оно исчезает? так грустно.
- черт, - выругалась Тито. - похоже на дохлую венскую сосиску.
я подошел и сел в кресло, налил себе вина. Лапуся скрутила 3 сигаретки.
- как вино? - спросил я.
- 4 бутылки осталось.
- поллитровок или галлонов?
- поллитровок.
- господи, надо, чтоб нам повезло.
я подобрал с пола газету четырехдневной давности. прочел комиксы. затем перешел к спортивной секции. пока я читал, подошла Тито, плюхнулась передо мной на ковер. я почувствовал, как она заработала. рот у нее был как один из этих вантузов, которыми забитые нужники прокачивают. я пил вино и пыхал сигареткой.
они тебе все мозги эдак высосут, если их не остановить. наверное, друг с другом они такое же проделывают, когда меня рядом нет.
я дошел до старицы с бегами.
- смотри сюда, - сказал я Тито. - вот эта лошадка подрезала какое-то доли 22-х и одной пятой за четверть, значит она - 44 и 4/5-х на половину, затем один ноль девять на 6 фарлонгов, наверное, подумала, что заезд на 6 фарлонгов...
чавк чмок уууумч цывааа ууупц чам чав чам чав чам - ...это миля с четвертью, он пытается рывком уйти от остального сброда, на 6 корпусов обходит, последний поворот уже - и назад, умирает лошадь просто, ей в конюшню хочется...
чмоооок чмок чам чав чав чам чав чав - а теперь посмотрим на жокея если это Блюм, он на кончик носа выиграет; если Вольске - то на 3/4 корпуса. а тут Вольске. выигрывает на 3/4. ставка снижается с 12 до 8. все деньги конюшне, публика Вольске терпеть не может. они ненавидят Вольске и Хармаца. поэтому конюшни сажают этих парней на хороших лошадок по 2-3 раза за состязание, чтоб публика не совалась. если б не два этих великих наездника, да еще и в нужное время, я б на 5-й Ист-Стрит уже жил...
- уууух ты, сволочь! - Тито подняла голову и заорала, вышибла газету у меня из рук. потом вернулась к своей работе. я не знал, что и делать. она действительно рассердилась. тут подошла Лапуся. у Лапуси были очень хорошие ноги, и я задрал на ней лиловую юбку и посмотрел на нейлонки. Лапуся наклонилась и поцеловала меня, языком аж до горла достала, а я всю ляжку ей облапал. я в капкане. я не знал, что мне делать. нужно выпить. 3 идиота, запертые вместе. о стон о полет последней синей птицы в зеницу солнца, детская игра, глупая игра.
первая четверть, 22 и 1/4, половина за 44 и 1/5, вот она выдала, победа на голову, калиф. дождь моего тела. фиги, славно разломленные напополам, словно огромные красные потроха на солнце, и высосанные до шкурки, а мать тебя ненавидит, отцу хочется тебя убить, а забор на заднем дворе зеленый и заложен Банку Америки, Тито выдавала по полной, а я тем временем зажаривал пистон за пистоном Лапусе.
потом мы разлучились, каждый дожидался своей очереди в ванную вытереть сопли со своих сексуальных курносиков. я вечно последний. потом вышел и взял одну из винных бутылок, подошел к окну и выглянул.
- Лапуся, скрути мне еще покурить.
мы жили на верхнем этаже, на 4-м, на самой верхотуре. но можно смотреть сверху на Лос-Анжелес и хрена не видеть, вообще ни хрена. все эти люди внизу дрыхнут, ждут, пока надо вставать и идти на работу. как это глупо. глупо, глупо и ужасно.
а у нас все правильно: глаз, скажем, зеленый или голубой, вглядывается вглубь сквозь ошмотья бобовых полей, друг в друга, пошли.
Лапуся принесла мне сигаретку. я затянулся и посмотрел на спавший город. мы сидели, ждали солнца и того, чего бы там потом ни было. мне мир не нравился, но в осторожные и легкие времена его почти что можно было понять.
не знаю, где Тито с Лапусей сейчас, померли или чего, но те ночи были хороши:
щипать эти ноги в туфлях на высоком каблуке, целовать нейлоновые коленки. все краски платьев и трусиков, давать Полиции Лос-Анжелеса тоже подзаработать зелененьких.
ни Весна, ни цветы, ни Лето никогда уже не будут такими.
ПИЗДАТАЯ ИНТРИЖКА
Я сидел на мели - снова - только на этот раз во Французском Квартале, Новый Орлеан, и Джо Бланшар, редактор подпольной газетенки ПЕРЕВОРОТ, отвез меня в то место за углом, такое грязно-белое здание с зелеными ставнями, ступеньки чуть ли не вертикально вверх взбираются. Это было в воскресенья, и я ожидал гонорара, нет, аванса за неприличную книжку. Которуя я написал для немцев, только немцы все время тюльку мне на уши вешали, чего-то про хозяина писали, про папика, пьянь конченую, а поэтому они оказались в заднице - старик снял все их сбережения со счета, нет, даже перебор там получился из-за его запоев и беспрерывной ебли, а следовательно они обанкротились, но старику они дают под зад, и как только, так сразу...
Бланшар позвонил.
Подходит к двери эта толстая деваха, фунтов 250-300, наверное. На ней как бы такая широченная простыня вместо платья, а глазки малюсенькие. Наверное, единственное, что в ней есть маленького. Мари Главиано, хозяйка кафе во Французском Квартале, очень маленького кафе. Вот еще что в ней было невелико - ее кафе. Но очень славненькое местечко, скатерки красные с белым, дорогое меню и никакого народу внутри. Возле входа торчала одна из таких старомодных кукол - черная нянька. Черная нянька символизировала добрые времена, старые времена, старые добрые времена, только старые добрые времена давно прошли. Туристы теперь стали зеваками. Им нравилось просто гулять и все рассматривать. Они не заходили в кафе. Они даже не напивались. Ничего больше не окупалось. Добрые времена миновали. Всем было насрать и ни у кого больше не водилось денег, а если и водились, то за них держались. Настал новый век, причем не очень интересный. Все как бы только наблюдали за тем, как революционеры и свиньи рвут друг другу глотки. Хорошее развлечение - бесплатное, денежки в кармане остаются, если они вообще есть.
Бланшар сказал:
- Привет, Мари. Мари, это Чарли Серкин. Чарли, это Мари.
- Здорово, - сказал я.
- Здрасьте, - ответила Мари.
- Давай, мы зайдем на минутку, Мари, - сказал Бланшар.
(С деньгами только две штуки не так: когда их слишком много и когда их слишком мало. А я как раз снова попал в фазу "слишком мало".)
Мы взобрались по крутым ступенькам и пошли за нею по такому длинному, разросшемуся вбок дому - то есть, где сплошная длина и никакой ширины, и тут же оказались на кухне, за столом. На нем стояла ваза с цветами. Мари вскрыла 3 бутылки пива. Села.
- Ну вот, Мари, - произнес Бланшар. - Чарли - гений. Грудью на нож. Я-то уверен, что он выкарабкается, но тем временем... тем временем, ему негде жить.
Мари посмотрела на меня:
- Вы в самом деле гений?
Я хорошенько приложился к бутылке.
- Ну, если честно, трудно сказать. Гораздо чаще я чувствую себя каким-то недоразвитым. Будто у меня в голове такие здоровые белые блоки воздуха.
- Он может остаться, - изрекла Мари.
То был понедельник, единственный ее выходной, и Бланшар встал и оставил нас сидеть на кухне. За ним хлопнула входная дверь, и он вымелся оттуда.
- Чем вы занимаетесь? - спросила Мари.
- Живу наудачу, - ответил я.
- Вы напоминаете мне Марти, - сказала она.
- Марти? - переспросил я, думая: боже мой, вот оно. И оно наступило.
- Ну, вы же безобразны, знаете ли. Я не имею в виду, что вы урод, я в том смысле, что вы биты жизнью, знаете. А жизнь вас действительно побила, вы биты даже больше Марти. А он был драчун. Вы были драчуном?
- Это одна из моих проблем: драться хоть как-нибудь стояще я никогда не умел.
- Как бы то ни было, вид у вас такой же, как у Марти. Вас побило, но вы добрый.
Мне такой тип знаком. Я узнаю мужчину, когда увижу мужчину. Мне нравится ваше лицо. У вас хорошее лицо.
Не имея возможности ничего сказать о ее лице, я спросил:
- У вас не найдется сигарет, Мари?
- Ну конечно же, голубчик, - она сунула руку в эту свою широченную простыню платья и вытянула пачку откуда-то из-под сисек. У нее там могло бы поместиться продуктов на неделю. Смешно. Она открыла мне еще пива.
Я хорошенько хлебнул, а потом сказал ей:
- Я мог бы, возможно, ебать тебя, пока слезы из глаз не брызнут.
- Послушай-ка сюда, Чарли, - сказала она в ответ. - Я не потерплю, чтобы со мной так разговаривали. Я - приличная девушка. Мама меня правильно воспитала.
Еще поговоришь так - и вылетишь.
- Прости, Мари, я просто пошутил.
- Так вот: мне не нравятся такие шутки.
