Хаймито Додерер - Семь вариаций на тему Иоганна Петера Хебеля (1760-1826)
Во всяком случае, что до молодого господина Милана, то он вскоре покинул зал кабачка, взял в гардеробе свое пальто и стоял теперь на улице: последние белые хлопья медленно кружились в воздухе и садились ему на рукава и плечи - снегопад кончался. Итак, дверь кабачка осталась позади, он переступил через распростертые поперек тротуара световые щупальца только что оставленного им заведения - казалось, вот-вот в душе его возникнет то самое вожделенное состояние, к которому он так стремился. Затем он свернул за угол и быстрым шагом прошел мимо нескольких женщин, которые выступили вперед из полутьмы, поспешностью своего шага он дал им понять, что они его не за того приняли. Час спустя Милан все еще бродил по улицам, два или три раза торопливо и целеустремленно повторил он один и тот же маршрут, а потом вдруг зашел в кафе, словно ему срочно понадобилось явиться именно туда, впрочем, там он не застал никого из своих знакомых, хотя на это весьма рассчитывал. Это возникшее вдруг желание встретить кого-нибудь из приятелей послужило ему в некотором роде оправданием своего поведения... Но полчаса спустя ему стало совершенно ясно, что он искал, и потому он снова и снова оказывался на широкой дороге, от которой расходятся все эти заманчивые, слабо освещенные тропинки - стволы и штреки в той шахте сладострастия, в которую город превращается по ночам. Многочисленное общество других таких же, как и он, "горняков" в узких и широких штольнях Милану теперь почти не мешало... Конечно, время от времени то там то здесь мелькали профили или силуэты, которые манили его, но тем не менее после более чем часовой беготни он все еще был на улице и уже начинал чувствовать усталость.
Вот тут-то к Милану и пристали две девицы: поскольку уже так поздно, они, мол, готовы взять с него всего полцены и обе пойти с ним. Собственно говоря, они ему не правились. А вот некоторые из тех девиц, которых он приметил прежде, когда кружил по городу, нравились, и весьма. Он сказал им, что у него при себе ровно столько денег, сколько они спрашивают, да еще немного на оплату гостиничного номера - этим они должны удовлетвориться, больше с него сегодня не получишь, и если это им подходит, то ладно... Итак, они пошли втроем. Прежде всего выяснилось, что портье маленькой гостиницы, куда его привели девицы, запросил за комнату куда больше денег, чем они ему говорили. Потом все трое поднялись на верхний этаж, номер был довольно большой, со сдвинутыми кроватями, но не топленный. Девицы наперебой хвалились, какие они умеют вытворять фокусы, потребовали деньги вперед, попросили добавить хоть немножко, выслушали напоминание Милана об оговоренной сумме, но тем не менее получили еще по нескольку монет, потому что он хотел, чтобы они были в хорошем настроении. Если ему хоть одна из них немного и приглянулась, то это была та, что поменьше ростом; она сидела рядом с ним на краю кровати, в то время как ее товарка уже начала раздеваться. И вот, когда он прикидывал в уме все те забавы, которые сулили ему девицы, и когда он обнял за талию ту, что сидела рядом с ним, и хотел было прижать ее к себе и потребовать, чтобы она последовала примеру своей подружки, и ощутил сквозь одежду округлость ее тела (почему она сидит рядом с ним так тихо и никак не отвечает на его призывы?), и когда он уже собирался расстегнуть ее платье, взгляд его упал на нечто - собственно говоря, не бог весть на что, на сущий пустячок, но глаза его зацепились за это, как за крюк: у сидящей рядом с ним девицы на одном пальце левой руки не хватало фаланги; почти одновременно Милану бросились в глаза и другие мелочи: крышка белой тумбочки у кровати была во многих местах обожжена непогашенными окурками сигарет, которые клали туда "горняки", побывавшие здесь до него, - коричневое пятно к коричневому пятну, словно орнамент по краям. Кроме того, он заметил также, что у девицы, сидящей рядом с ним, нос картошкой и что рука с недостающей фалангой, еще красная от холода, выглядит удручающе убого. Он отстраняет ее от себя (она как раз зевает, прикрывая рот тыльной стороной кисти), делает знак ее товарке, чтобы та перестала раздеваться, и говорит:
- Знаете что, девочки, вы ведь тоже небось устали и уже поздно, давайте поболтаем немного и разойдемся по домам.
- Гляди-ка, да он хороший парень, - говорит та, что поменьше, своей подружке, а затем обращается к Милану: - Угости сигареткой, котик.
Милан протягивает ей портсигар, она заглядывает в него, но сигарет не берет, а протягивает руку к своей сумочке и достает оттуда пачку лучшего сорта.
- Да, девочки, - говорит Милан, и в этот миг в его душе возникает пустота, в которую обрушиваются обломки его разбившегося ожидания, - мне ведь это, собственно говоря, не так уж важно, просто я почувствовал себя очень одиноким на улице... И разные мысли в голове... Я рад, что сейчас не один... Часто я только из-за этого беру девочку. А ведь вам тоже не весело, тяжелая у вас жизнь... Расскажите мне о себе, как вам живется?
(Через эту возникшую в душе пустоту можно перебросить только один-единственный мост, чтобы немедленно попасть совсем в другую сферу, мост, который ты из чувства самосохранения уже заранее подготовил и который все же является местом, где, можно стоять и даже иметь при этом вполне пристойный вид.) Он выслушивает всякую всячину, обычные истории, которые в подобных случаях рассказывают, в том числе и восхваление, причем с неподдельной теплотой, какого-то парня, "одного знакомого".
- Фараоны его боятся больше, чем он их, понял? Ему на все плевать. Как-то десять пупсиков за ним кинулись, а он смылся. Десять на одного, ну, не гады, а? Но он им показал!.. Трижды свинчаткой влупили ему в живот, а ему хоть бы что, понял? Я тебе говорю, - она повысила голос, не давая своей подружке включиться в рассказ, - они его не забрали, это я точно знаю!
- А как нас, девочек, он в руках держит, можешь сам себе представить!.. Слышь, я тебе сейчас что расскажу...
И Милан узнает, что живут они на окраине, в рабочем квартале, и всякий вечер с наступлением сумерек отправляются на промысел в центр города... Теперь он как бы забавы ради снова начинает раздевать одну из них (своего рода отзвук его бывшего желания, внезапный возврат к прежнему состоянию) и видит бурые пятна на ее белье.
- Да у тебя же это самое!.. - восклицает он. - И ты все-таки вышла на улицу...
(В этот миг он в самом деле думает, что его взгляд не задерживается на переднем плане, а охватывает объемно всю сцену в целом!)
- Да, потому мы сегодня и ходим вдвоем...
У Милана что-то отлегло от сердца, он испытывает облегчение, только теперь он чувствует себя отрешенным от всего, непричастным ни к чему, независимым... Он дает девочкам еще денег; они лезут к нему в карманы, вынимают оттуда различные предметы, которые мужчины обычно таскают с собой, и разглядывают их. Потом они все трое уходят. У подъезда гостиницы он прощается с девицами.
И опять Милан один шагает по улице. Ну, наконец-то он как будто достиг его, того вожделенного состояния духа, хотя и потратил больше денег, чем рассчитывал, - таким образом он в известном смысле откупился от своих демонов. И вот, когда он уже намеревался насладиться своей независимостью и до конца прочувствовать свою отрешенность от всего и непричастность ни к чему, и когда он в самом деле равнодушно проходил мимо уличных женщин, еще то тут то там появлявшихся из полутьмы, и когда он уже собирался завернуть в кафе, чтобы выпить чашечку кофе и там в покое и безопасности еще раз обдумать все преимущества своего нынешнего самоощущения, - он вдруг замечает, что ему чего-то недостает, что появилась какая-то пустота в боковом кармане пиджака, и он тут же обнаруживает, что одна из девиц, вытащив его самопишущую ручку, когда они обе рылись в его карманах, не сунула ее назад, а взяла себе (на память, что ли?), не спросив, однако, у него разрешения. Конечно, это мелочь, и говорить тут не о чем, но такого пустяка, однако, хватило, чтобы разрушить его только что обретенное спокойствие, испортить настроение, все разом уничтожить; и он очутился на обычном своем плацдарме, загодя приготовленном для отступления... Эти дряни к тому же оказываются всегда и воровками! И в нем поднимается протест против всего того, что с ним произошло: что за сброд этот ночной люд! Его просто провели за нос, как дурака! Ведь одна из девиц даже непонятно за что взяла деньги! Да и сколько они с него содрали сверх условленного! И в самом деле, сколько? Он принялся подсчитывать. Вон сколько!.. И ведь он не курит таких дорогих сигарет, как эта! "Болван ты, вот ты кто!" - выругал он самого себя. Ха! Чтобы приобрести такой опыт, и дорого заплатить не жалко, не так ли, а? Да такой опыт вообще бесценен. Получить его за столь смехотворно малую сумму - это ведь просто подарок! Он уговаривал себя, словно хотел защититься от своего же собственного гнева. Поскольку случившегося изменить уже было нельзя, то сейчас надо... Он ведь еще и раньше... Но тут в нем снова вскипел сарказм: "Ха-ха, нахватался ценных сведений из ночной жизни большого города, но, увы, я не стихотворец и не прозаик и применить мне их негде - куда лучше мне было бы вернуть назад свои денежки..." И вот, когда он уже готов был рассмеяться и потешно скосил глаза и оскалил по-звериному зубы, чтобы скорчить рожу самому себе и выразить таким способом как свое настроение, так и суть вновь обретенной истины (как ему казалось), - его искаженная гримасой физиономия наотмашь, словно пощечина, ударила шедшую ему навстречу молодую женщину, которая, закутанная в платок и в длинном пальто, с трудом продвигалась, опираясь на палку. Он не смог уже мгновенно изменить выражение своего лица, утаить то, о чем оно вопило, однако он тут же заметил, что она на сносях, что живот ее горбом выпирает под пальто. Милан в ужасе остановился, а его теперь такая бессмысленная злобная мина стала раскалываться, словно корочка льда, под которой уже нет воды... С лицом, вспыхнувшим от возмущения, женщина отшвырнула от себя взгляд прохожего, нескромно задержавшего свои глаза на ее ставшей теперь такой бесформенной фигуре; в бессильном озлоблении она сжала кулак, погрозила ему и тяжело проковыляла мимо.
