Рамон Меса - Мой дядя - чиновник
Расхождение в политических взглядах определило в дальнейшем судьбы двух писателей, двух соотечественников.
В стране складывалась революционная обстановка, готовилась новая битва за независимость, на этот раз против двух противников— колониальной Испании и нового могущественного врага — североамериканского империализма, уже закабалившего Кубу экономически. Хосе Марти сплачивал кубинскую эмиграцию: В 1891 году на митинге в Тампе он выступил с пламенным призывом к повой национально-освободительной войне, войне «вместе со всеми и для блага всех». Он всецело отдался революционной работе н отказался от литературы.
Меса выпустил ещё два романа — «Дон Анисето лавочник» (1889) и «Последние страницы» (1891) и тоже перестал писать, Может быть, он был напуган подъёмом революционной волны, может быть, обижен на своих соотечественников, которые во многом не оценили его таланта. Так или иначе, по Рамон Меса отошёл от литературы и отдался сначала педагогической деятельности, а затем и административной карьере. Здесь он достиг высших ступеней, вплоть до поста министра просвещения в новоявленной кубинской буржуазной республике.
Рамон Меса Суарес-и-Инклан кончил свои дни министром, советником гаванского муниципалитета, профессором Гаванского университета. Его последний труд — проект общественного парка— был отмечен золотой медалью на выставке в Буффало, о декабря 5011 года он тихо скончался в своём особняке на улице Агиар, был похоронен с надлежащими почестями и через надлежащее время забыт.
Но жив и будет жить Рамон Меса таким, каким он изображён на одной из своих фотографий, — молодой, двадцатичетырехлетний, с независимо скрещёнными на груди руками и гордо вскинутой головой. Будет жить писатель-патриот, страстный обличитель чиновничества, непримиримый враг колониального гнёта.
В. Столбов
Часть первая
О ТОМ, КАК МОЙ ДЯДЯ ПРИЕХАЛ НА КУБУ
(Хоакин) — У меня остаётся один выход — уехать в Гавану.
(Исидора) — В Гавану!
— Да, с назначением па солидную должность. В этом у нас, испанцев, есть преимущество перед другими народностями. Какая ещё страна имеет такую панацею, как остров Куба, чтобы помогать в несчастье своим сыновьям?
Перес Тальдос, Обездоленная, ч. II. гл. IV.Нашей богатейшей Испании совсем, не нужны чиновники, зато насущно необходимы тысячи оросительных каналов. У нас же бесчисленное множество чиновников и почти нет каналов. Результаты этого столь же очевидны, сколь плачевны. Одним словом, надо добиться строжайшей экономии средств и значительного уменьшения налогового бремени, лежащего на наших несчастных крестьянах. Это ясно любому школьнику, а нам зачем-то предлагают хитроумные прожекты министерства финансов.
Risum teneatis amici[2]
Хосе Мор де Фуэнтес. Влияние французской революции в Испании. — Тьер. История французской революции, т. VI.
I
ПРИБЫТИЕ
В начале января, чудесным солнечным днём, к Гаване после долгих недель томительного плавания приближался бриг «Толоса». Свежий норд-ост надувал белые паруса, корабль спешил к берегу и, казалось, готов уже был налететь ка чёрные прибрежные утёсы, но вдруг, круто изменив курс, направился к самой середине узкого входа в порт. Лазурное небо, ясная даль которого не омрачена ни единым облачком; лазурное море, чьи воды столь прозрачны, что сквозь них видны тёмные пятна подводных камней; солнце в зените, заливающее всё вокруг буйными потоками своих лучей: город Гавана с его разноцветными домами; отполированные временем зубцы крепостных стен, шпили церквей, берег, который ощетинился тёмно-зелёными утёсами, опоясанными белым кружевом пены; бесчисленные окна, сверкавшие на солнце так, словно они сами были маленькими светилами, островерхие черепичные крыши старых строений и плоские кровли новых горделивых зданий; каменные форты, возносившие свои массивные серые стены над несокрушимой, поросшей зеленью скалой, — всё это во всей неотразимой прелести представилось восхищённым взорам двух путешественников, стоявших на борту брига.
Не удивительно, что зрелище произвело на них столь сильное впечатление: до сих пор они видели только обветшалые дома весьма убогой архитектуры, да и тех в местечке, где они жили, было всего десять или двенадцать.
Нечто иное им довелось бы увидеть в Кадисе, но они проехали город ночью, притом очень быстро, и не выходили из дилижанса, где, несмотря на весьма неудобные сиденья с жёсткими спинками, удалось всё же вздремнуть и оправиться от усталости и перенесённых тягот длинного трудного многодневного пути, предшествовавшего плаванию и пройденного ими пешком, да к тому же с тяжёлой поклажей. В ту же ночь они поднялись на борт брига, отправлявшегося в Америку, и с его палубы различили лишь фосфорический блеск беспокойных волн кадисской бухты да огни города — далёкие сверкающие точки среди непроглядной тьмы. На рассвете корабль поднял якоря, и, когда наши путешественники проснулись, берег Испании, которая ещё виднелась на горизонте, был уже окутан плотной голубоватой дымкой, сливавшейся с низкими облаками.
Старшему из путешественников было лет тридцать. Его лицо обросло бородой и побледнело, причиной чему было долгое плаванье на небольшом паруснике, где среди прочих необходимых вещей часто не хватало и еды. Поношенная грубая обувь и одежда, воспалённые слезящиеся глаза, покрасневшие веки и в особенности какая-то неряшливость придавали этому человеку болезненный и измученный вид. Однако его широкая спина, крепкие плечи и тяжёлые челюсти свидетельствовали о вполне здоровом телосложении и о том, что, если этого человека исправно кормить, он со временем может стать мужчиной солидной комплекции.
Младший был подростком лет двенадцати — пятнадцати, и по всему было ясно, что он высадится на земле самого большого из Антильских островов не в лучшем виде, чем его сотоварищ.
Между обоими путешественниками было много сходства. Этому в немалой степени способствовали их ворсистые касторовые шляпы с твёрдыми узкими полями и тульями, имевшими настолько точную сферическую форму, что каждую из них можно было принять за половинку пушечного ядра; короткие куртки коричневого цвета, отороченные бархатом по вороту, бортам и обшлагам; штаны, щедро украшенные разноцветными аппликациями, которые легко могли сойти за огромные заплаты, не будь они расположены симметрично и выкроены на один манер; и, наконец, видневшиеся с правой стороны шляпы резинки и пара желудей, свисавших слева на двух шёлковых шнурочках.
Посмотрев на этих путешественников, их можно было принять за братьев, но я лучше, чем кто бы то ни было, осведомлён в их семейных обстоятельствах и поэтому смею тебя уверить, дорогой читатель, что два этих человека были мой дядя и я сам.
— Послушай, племянник, взгляни-ка, на месте ли рекомендательное письмо к нашему двоюродному брату, которое мы положили в сундук.
Так сказал мне дядя, вспомнив вдруг, что мы уже у цели нашего путешествия, и забыв на миг восторги, вызванные в нём видом залитой солнцем Гаваны.
Я отправился в каюту, открыл баул, и сердце моё бешено забилось: письма не было на том месте, где я его видел накануне и во все предыдущие дни. Я переворошил всё тряпьё, вывернул наизнанку все чулки, карманы и рукава, но письма не нашёл. Наконец в дверях появился дядя, встревоженный моей задержкой. По беспорядочно разбросанной одежде и по той поспешности, с которой я её обшаривал, он догадался об ужасной новости раньше, чем я успел раскрыть рот.
Никогда ещё мне не приходилось видеть человека в столь глубоком отчаянии. Для начала он ударом ноги захлопнул крышку сундука (так дядя величал баул). Затем он швырнул на пол шляпу и стал топтать её, колотя себя кулаками по животу и крича, что я хуже любого вора, ибо украл будущее у честного человека, и что оказаться в Гаване без рекомендательного письма — значит дать приравнять себя ко всякому сброду, каждый божий день прибывающему сюда. Хорошо же мы будем выглядеть, уверяя, что наша фамилия Куэва и мы рекомендованы знатным мадридцем, сеньором маркизом Каса-Ветуста, но ничем не доказывая правоты своих слов!
Удары и крики были настолько громкими, что капитан и несколько матросов, услышав их, поспешили в нашу каюту, чтобы узнать, чем вызван подобный шум.
— Послушайте, что случилось? — спросил встревоженный капитан.
— Ничего! Вот только этот проныра оказался хуже всякого бандита, — ответил дядя, указывая на меня. — Он украл моё состояние, всё моё состояние!
Капитан, готовый поверить во что угодно, но только не в то, что дядя — обладатель состояния, которое стоило красть, уже более спокойно осведомился, что именно я натворил.
