Рольф Шнейдер - Защитительная речь
Оглядываясь назад, а не могу припомнить каких-либо значительных событий частного характера, происшедших со мною в те годы. Слишком уж тесно была моя личная судьба связана с судьбой фирмы Дюделер: каждый новый продукт я встречал страстным интересом, с замиранием сердца следил за его путями на рынке продуктов питания и ощущал огромную радость и облегчение, когда мог установить по счетам, что смеющийся младенец на голубом фоне вновь одержал решительную победу над конкурентами. По вечерам я посещал дюделеровские курсы повышения квалификации, чтобы углубить свои профессиональные знания и расширить общий, непрофессиональный кругозор. Два вечера в неделю я пел партию баритона в хоре дюделеровских служащих. Любовь к природе, унаследованную от отца, я бескорыстно поставил на службу фирме, основав и поначалу даже возглавив дгоделеровскую секцию туризма; впоследствии некий орнитолог-любитель из отдела рекламы обошел меня благодаря более солидным специальным познаниям, тем не менее в роскошно изданной "Истории фирмы Дюделер", вышедшей ко дню ее сорокалетия, черным по белому стояло, что именно я являюсь основателем секции. Все прочие формы общения между людьми мне претили. Несколько раз под давлением двух теноров из хора, я посетил вместе с ними сомнительное заведение, которых немало и в нашем городе. Сидя на высоком табурете у стойки бара, я давился, глотая водку, и надрывно кашлял от непривычного мне сигаретного дыма. Музыкальные автоматы дико орали. Напившись, я каждый раз уходил с какой-нибудь доступной девицей во мрак ночного города, но размалеванные девицы, от которых несло дешевым одеколоном, грубо меня осмеивали, находя, что я слишком уж усердно шарю у них под блузкой, а в остальном мои мужские аппетиты весьма умеренны.
Следует упомянуть, что отпуска я проводил в излюбленных туристами странах: Австрии, Швейцарии и Италии, - пользуясь услугами специального дюделеровского бюро путешествий. Разморенный, я жарился там на пляжах и жадно разглядывал южных женщин, которые лицом и телосложением смутно напоминали мне мою мать. Обычно я бывал рад, когда снова возвращался домой, входил через проходную на территорию фирмы и вдыхал знакомый сладковатый запах молочного порошка. Так текло время. Я был поистине идеальным членом дюделеровской общины, себе во благо внося свой вклад в достохвальную атмосферу предприятия.
Двадцати шести лет я женился. Женой моей стала Марион, дочь нашего соседа, того, который оглушительно смеялся и пил несметное количество пива. Честно говоря, я и теперь не понимаю, что побудило меня к этому. Почему я женился на Марион? Вел я себя по отношению к ней так, что мог бы и не жениться. Как же это произошло? Правда, Марион запомнила нажим моего пальца с той самой встречи в подвале; тайно и упорно она стремилась вновь ощутить его, пока не добилась своего. Короче, в двадцать шесть лет я женился. Скоро - увы слишком скоро после нашей свадьбы - у Марион случились преждевременные роды: она упала с подоконника - до сих пор толком не знаю, зачем ей понадобилось на него лезть, я так никогда и не спросил у нее об этом; из соседней комнаты я услышал грохот и крик, она лежала на полу, бледная, скрючившись и вся дрожа, и с громким стоном старалась вытолкнуть из себя плод. Что мне оставалось делать? Я бросился сломя голову к ближайшему телефону-автомату; ожидание, вой сирены, больничная карета, двое мужчин в стерильных халатах, а меж ними носилки, покрытые стерильной же простыней; вверх по лестнице, вниз по лестнице, на обратном пути на носилках дергается сплошной клубок стонов, закрытый белою простынею, меня игнорируют. Снова вой сирены, потом тишина, мне осталось только пустить в ход ведро и тряпки. Так кровь снова вошла в мою жизнь, долгое время омывавшуюся одним только молоком, пусть сухим порошковым молоком фирмы Дюделер. Пожалуй, во мне должно было проснуться недоверие? Этого не случилось.
Высокий трибунал! Я позволю себе на секунду перевести дыхание, прежде чем вновь примусь за свой рассказ, подойдя к важнейшему и решающему этапу моей жизни, закончившемуся тем, из-за чего я и стою здесь перед вами. Началось это год назад. Марион разрешилась сыном. Уже более полугода он предоставлен исключительно заботам моей матери, которая живет вместе с нами, но, кажется, я забегаю вперед. Да будет вам известно, высокие судьи, что в фирме Дюделер все важные даты в семьях служащих отмечаются не только ближайшими сотрудниками, но и руководством, что отчасти способствует поддержанию пресловутой атмосферы. Обычно эти дела берет на себя младший шеф - с глазами навыкате и лоснящейся кожей, но - возможно, в связи с тем, что у Дюделера служил еще мой отец, возможно, по какой-то иной причине поздравить меня с рождением сына в нашу комнату явился сам средний Дюделер. Коллеги почтительно привстали со своих мест, а шеф прошел прямо к моему столу, энергично потряс мне руку, подслеповато мигая и явно торопясь, приветливо поздравил от имени фирмы. Я послушно кивал в такт его речи, но вдруг в изумлении поднял голову, уловив следующие слова: "Поглядим, поглядим, принесет ли он нам такую же прибыль, как вы, любезнейший, да, да...", - причем под местоимением "он" явно подразумевался мой сын. Я помолчал немного и ответил смущенно, приноравливаясь к образцовой атмосфере фирмы:
- Вы слишком высоко цените мои скромные заслуги, господин Дюделер.
Теперь пришла его очередь устремить на меня изумленный взгляд.
- То есть как это скромные? - спросил он, мигая подслеповатыми глазами, затем сообразил и громко хмыкнул: - Вы имеете в виду вашу работу? Но я говорил не о ней. Совсем не о ней.
Мое удивление было непритворным.
- О чем же? - спросил я.
- О картинке.
- О какой картинке?
- А как же, - смеясь еще громче, пояснил Дюделер, подслеповато мигая. - Ваше фото, любезнейший! Что, совсем позабыли?
Я уловил недоумевающие взгляды моих коллег - трех бухгалтеров из отдела сбыта и двух машинисток. Тут во мне зародились кое-какие смутные догадки, но я ответил:
- Не имею ни малейшего представления.
Дюделер затрясся в припадке неудержимого смеха.
- Ваше фото, милейший. Младенец на наших банках - ведь это вы.
Сослуживцы - три бухгалтера и две машинистки - захлопали глазами от неожиданности.
- Ах, так... - промямлил я.
- Вы и в самом деле ничего не знали? - сквозь смех спросил Дюделер.
- Наверное, просто позабыл, - ответил я вежливым тоном, снова приноравливаясь к нашей знаменитой атмосфере.
- Позабыл... - неистовствовал Дюделер. - Наша лучшая реклама... Позабыл! - Он с трудом подавил смех, вытащил из кармана обычные, полагавшиеся в этом случае талоны на бесплатное "Порошковое молоко для новорожденных Дюделера", протянул мне сберегательную книжку, которую фирма заводила на имя новорожденных из семей особо заслуженных работников.
- Вот книжка, - сказал Дюделер, издав еще один короткий смешок. Конечно, не то, что ваша тогда, но все же...
Я не задавал более вопросов, только кивнул в знак признательности, ибо уже догадался, что сберегательная книжка моего детства, та самая мощная сила, средство вывести меня в люди, хранила на своем счету сумму, за которую отец продал Дюделерам мое фото.
Это предположение подтвердилось во время краткой беседы с матерью. На мой вопрос, как это я до сих пор ничего не знал ни о происхождении дюделеровского рекламного младенца, ни о происхождении вклада на сберегательной книжке, она ответила уклончиво. Но теперь я уже все знал и пытался справиться с тем, что узнал, - это знание вызвало во мне поток самых противоречивых чувств, которые я старался примирить в своем разгоряченном мозгу, а тем временем произошли новые волнующие события, их надлежало сопоставить со старыми, появилась обильная пища для размышлений.
После рождения сына жена моя Марион, которая все эти годы не покидала своего поста в приемной младшего подслеповатого шефа с лоснящейся кожей, временно прервала свою работу, воспользовавшись предоставленным ей послеродовым отпуском, великодушно увеличенным обуреваемой прогрессивными идеями фирмой Дюделер, и целиком посвятила себя благополучию ревущего красного комочка человеческой плоти. Постепенно красный цвет кожи сменился нежно-молочным, морщинки разгладились, под ними наросли пухлые подушечки, а рев сделался осмысленнее, сигнализируя о голоде или мокрых пеленках; мать моя была для Марион самой квалифицированной помощницей по уходу за младенцем, но, к собственному, к моему и к общему нашему горю, не смогла передать ей то ценное свойство, с помощью которого когда-то столь легко и естественно меня осчастливливала. Усилием воли нельзя вызвать то, чем обделила природа, и я со вздохом вспоминал о собственных бесплодных стараниях в подвале нашего дома, где падала размокшая штукатурка и торчали мертвые пальцы картофельных ростков. Мой сын после нескольких недель тщетных, томительных попыток получить то, что ему причиталось от природы, был переведен на "Порошковое молоко для новорожденных Дюделера" - я получал его по талонам, и повсюду в нашей квартире громоздились теперь банки и целлофановые пакеты со смеющимся младенцем, которым был я сам.
