Джон Голсуорси - Из сборника Моментальные снимки
У рыбной лавки Кейстер остановился и, вставив в глаз монокль, с легкой усмешкой стал разглядывать омаров. Целую вечность он не лакомился омарами! Помечтать об омарах можно и без денег, но этого эфемерного удовольствия хватило ненадолго, и Кейстер пошел дальше. У витрины портного он снова остановился. Здесь он живо вообразил себя в костюме из того добротного твида, что лежал на окне, и одновременно в стекле витрины увидел себя в коричневом выцветшем костюме, который остался у него от пьесы "Мармедьюк Мандевиль", поставленной за год до войны. Солнце в этом проклятом городе светило слишком ярко и безжалостно обнажало вытертые петли и швы, лоснящиеся локти и колени. И все же Кейстер испытывал некоторое эстетическое удовольствие, глядя на отражение стройной фигуры мужчины, который долгое время ел только раз в день, с моноклем, вставленным в приятный карий глаз, и в велюровой шляпе - трофее, доставшемся ему после спектакля "Воспитание Саймона" в 1912 году. Стоя перед окном, Кейстер снял шляпу, ибо она скрывала нечто новое, к чему он еще не знал, как отнестись, - meche blanche {Седая прядь (франц.).}. Что это: достижение или начало конца? Седая прядь была зачесана назад и очень выделялась среди темных волос над смуглым лицом, которое сам Гилберт Кейстер всегда с интересом изучал. Говорят, седина следствие атрофии чего-то в нервной системе или потрясения, результат войны или недостаточного питания тканей. Правда, седина облагораживает... но все же...
Кейстер пошел дальше, и ему показалось, что мимо промелькнуло знакомое лицо. Он оглянулся и увидел, что на него смотрит франтовато одетый человечек с веселым, круглым и румяным лицом херувима - такие лица бывают у, постановщиков любительских спектаклей.
- Черт возьми, да это же Брайс-Грин!
- Кейстер? Ну, конечно, это вы! Не встречал вас с тех самых пор, как вы ушли от нас. А помните наш балаган? Сколько было потехи, когда мы ставили "Старого ворчуна"! Честное слово, рад видеть вас! Вы заняты? Идемте, позавтракаем вместе.
Брайс-Грин, состоятельный человек и меценат, был душой общества на этом приморском курорте.
- С удовольствием, - сказал Кейстер медленно, с легкой небрежностью.
А внутренний голос торопливо подсказывал: "Эге, мой милый, тебя, кажется, сейчас покормят!"
Они шагали рядом, один - элегантный, хотя и сильно потрепанный, другой - кругленький, одетый с иголочки.
- Вам знакомо это заведение? Зайдемте сюда! Филлис, два коктейля и бутерброды с икрой. Это мой друг, мистер Кейстер. Он выступает здесь. Вам следует посмотреть его на сцене.
Девушка, подававшая коктейли и икру, с любопытством подняла на Кейстера голубые глаза. Ах, как это ему было приятно! Ведь он полгода не играл.
- Ну, какая это роль! - протянул он небрежно. - Я согласился на нее просто э... э... чтобы заполнить брешь.
А под жилетом отозвалась пустота: "Да, да, меня тоже надо заполнить".
- Давайте перейдем в ту комнату, Кейстер! Захватите свой коктейль. Там никто нам не помешает. Что будем есть, омара?
- Люблю омаров, - пробормотал Кейстер.
- Я тоже. Здесь они чудесные. Ну, расскажите, как вы поживаете? Ужасно рад вас видеть! Вы единственный настоящий артист из всех, кто у нас играл!
- Благодарю, у меня все в порядке, - ответил Кейстер и подумал: "Неисправимый дилетант, но добрый малый".
- Вот здесь и сядем. Подайте нам хорошего, большого омара, и салат, и э-э... мясное филе с картофелем. Картофель поджарить, чтобы хрустел, и бутылку моего рейнвейна. И еще... омлет с ромом - больше рома и сахара. Не возражаете?
"Еще бы я стал возражать!" - подумал Кейстер. Они уселись за столик друг против друга в небольшой задней комнате.
- За успех, - сказал Брайс-Грин.
- За успех, - повторил Кейстер, и коктейль, булькая в горле, казалось, отозвался: "Успех".
- Что вы думаете о теперешнем состоянии драмы?
О! Этот вопрос был близок сердцу Кейстера. Приятно улыбаясь только уголком рта, чтобы удержать в глазу монокль, Кейстер не спеша произнес:
- Никуда не годится!
- М-да! - отозвался Брайс-Грин. - Нет у нас талантов, верно?
"Денег нет", - подумал Кейстер.
- Какие роли вы исполняли за последнее время? Интересные? В "Старом ворчуне" вы были великолепны!
- Ничего особенно интересного. Я немного развинтился, как-то... э-э... ослаб.
И брюки, ставшие широкими в поясе, словно подтвердили: "Ослаб, ослаб".
- А вот и омар! Вы любите клешни?
- Благодарю, я все люблю!
Ну, а теперь есть, есть, пока не станет тесен пояс. Пир! Какое блаженство! И как легко льется его речь: он говорит, говорит о драме, о музыке, об искусстве, то хвалит, то критикует, поощряемый восклицаниями и круглыми от восхищения глазами угощающего его провинциала.
- Черт возьми, Кейстер, у вас седая прядь! Как это я раньше не заметил? Мне всегда нравились такие meches blanches. Извините мою бесцеремонность, но как она появилась, сразу?
- Нет, не сразу.
- И чем вы это объясняете?
"Попробуй-ка поголодать", - вертелось у Кейстера на языке, но он ответил:
- Право, не знаю.
- Но это замечательно! Еще омлета? Я часто жалею, что не пошел на сцену. Должно быть, великолепная у актера жизнь, когда имеешь такой талант, как у вас.
"Великолепная?!"
- Не хотите ли сигару? Официант, кофе и сигары! Вечером обязательно приду в театр посмотреть на вас. Надеюсь, вы пробудете здесь еще с неделю?
Ах, какая жизнь! Хохот, аплодисменты... "Игра мистера Кейстера выше всех похвал", "Это подлинное искусство..."
Молчание собеседника вывело Кейстера из созерцания колец табачного дыма. Брайс-Грин сидел неподвижно, держа в руке сигару и приоткрыв рот; взгляд его блестящих и круглых, как галька, глаз был устремлен вниз, куда-то ниже края скатерти. Что с ним, обжег себе губы? Ресницы у Брайс-Грина дрогнули, он поднял глаза на Кейстера и, нервно облизнувшись, как собака, сказал:
- Послушайте, дружище, не обижайтесь... вы что... совсем на мели? Если я могу быть вам чем-нибудь полезен, пожалуйста, не стесняйтесь. Мы же старые знакомые и все такое...
Он опять, выпучив глаза, уставился на какой-то предмет на полу, и Кейстер посмотрел туда же. Там, над ковром, он увидел... свой собственный башмак. Башмак ритмично покачивался в шести дюймах от пола, и на нем видны были трещины... как раз посредине между носком и шнуровкой две большие трещины. Так и есть! Кейстер давно их заметил. В башмаках этих он играл Берти Карстерса в "Простаке" еще до войны. Хорошие были башмаки. Теперь это его единственная пара, не считая башмаков доктора Доминика, которые он очень берег. Кейстер перевел глаза на добродушное, озабоченное лицо Брайс-Грина. Тяжелая капля оторвалась у Кейстера от сердца и затуманила глаз за моноклем. Губы его искривились горькой усмешкой. Он сказал:
- Спасибо. Но откуда вы взяли, что я на мели? Вовсе нет.
- Извините. Мне просто показалось...
Глаза Брайс-Грина снова опустились, но Кейстер уже убрал ногу.
Брайс-Грин заплатил по счету и поднялся:
- Очень сожалею, дружище, но у меня свидание в половине третьего. Чертовски рад, что встретил вас. До свидания!
- До свидания, - произнес Кейстер, - и спасибо.
Кейстер остался один. Опершись подбородком на руку, он смотрел через монокль в пустую чашку. Наедине со своим сердцем, своими башмаками, своим будущим... "В каких ролях вы выступали последнее время, мистер Кейстер?" "Да так, ничего особенно интересного. Впрочем, роли были самые разнообразные". "Понятно. Оставьте ваш адрес, сейчас не могу обещать вам ничего определенного". "Я бы мог э-э... почитать вам что-нибудь. Может, послушаете?" "Нет, благодарю, это преждевременно". "Ну что ж, может быть, я пригожусь вам позднее".
Кейстер ясно представлял себе, как он смотрит при этом на антрепренера. Боже, какой взгляд! "Великолепная жизнь!" Собачья жизнь! Все время ищешь, ищешь, выпрашиваешь работу. Жизнь, полная бесплодных ожиданий, старательно скрываемой нищеты, тяжкого уныния и голода.
Официант, скользя на носках, подлетел к столу: видно, хотел убрать посуду. Надо было уходить. Вошли две молодые женщины и сели за столик у двери. Кейстер заметил, что они посмотрели на него, до его обостренного слуха донесся их шепот.
- Конечно, это он... в последнем акте... Разве ты не видишь его седую прядь?
- Ах, да! Это он. В самом деле он...
Кейстер выпрямился, поправил монокль, на губах заиграла улыбка. Они узнали в нем доктора Доминика!
- Разрешите убрать, сэр?
- Разумеется, я ухожу.
Кейстер встал. Молодые женщины все еще пристально смотрели на этого представительного мужчину. Слегка улыбаясь, он постарался пройти мимо них как можно ближе, чтобы они не увидели его рваный башмак.
СОВЕСТЬ
Перевод Г. Журавлева
Таггарт приподнялся. Канаву для ночлега он выбрал очень удачно, под изгородью у домика сторожа; ее скрывали нависшие ветви деревьев. Птицы в ХайдПарке уже завели свои утренние песни. Часов у Таггарта не было, они отправились туда же, куда за последние три месяца ушли и остальные вещи, и только по сумеречному свету он мог догадаться, что начинает светать. Ему было не за что благодарить птиц: их щебетание разбудило его слишком рано, и он уже чувствовал голод, а до завтрака еще далеко, да и откуда он появится, один бог ведает. Однако Таггарт с интересом прислушивался к птичьему пению. Это была его первая ночь под открытым небом, и, как все новички, он испытывал что-то вроде торжества при мысли, что вопреки закону, сторожам и утренней сырости он все же начал жизнь бродяги.
