Джойс Кэри - Овца
Он не может привыкнуть даже к ребенку, с каждым днем все более похожему на Кэффи, даже к его нахальным пронзительным воплям. А больше всего печалит Томлина, что все это, в сущности, просто смешно и ни с кем другим не могло бы случиться, и любой другой уж сообразил бы, как из такой ситуации выкрутиться.
Но вот однажды, когда Томлин, предаваясь подобным унылым размышлениям, полчаса целых тщетно ждет чая, у дверей останавливается такси. Томлин сидит, прижавшись к подоконнику, чтобы как можно дальше быть от Флори, которая наконец спустилась вниз и собирается позвонить в колокольчик. Ибо Флори потребовала всех привилегий хозяйки дома, а Томлин решил, что надо уступать ей во всем. Флори умеет делать жизнь невыносимой для всякого, кто поступал бы иначе.
Из такси выходит старичок в синем костюме и котелке, на вид не то банкир, не то отставной капитан. Томлин смотрит на него, смутно недоумевая и не понимая, зачем тот пожаловал, потом слышит за своей спиной странный возглас и оборачивается. Флори подбегает к окну. Глаза у нее вылезают из орбит, щеки мертвенно бледнеют, отвисает челюсть. Томлин в жизни не видел, чтоб человек так пугался. На мгновение она застывает, как парализованная, только рот дергается, и похоже, что она сейчас завопит.
Но нет, она молчит. Она переводит взгляд на Томлина, прикладывает дрожащий палец к губам, словно молит: "ни слова", и на цыпочках выходит из комнаты, как только раздается звонок в дверь.
Через секунду уборщица распахивает дверь гостиной и тут же кидается на кухню. Она нанималась уборщицей, и не ее дело бегать на звонки.
Старичок входит с котелком в руке, представляется:
- Мистер Смит.
Нет, всей повадкой он больше похож на капитана, чем на банкира. Банкир, тот взглядом сразу спрашивает: "Ну-с, что ты стоишь?", а у этого во взгляде совсем другой вопрос: "Ну-с, что ты собой представляешь?"
- Простите, но я... - заикается Томлин. Непонятный ужас Флори, ее умоляющий жест повергли его в смятенье. Дело принимает неожиданный оборот, а он не привык к неожиданностям.
- Да, вы меня не знаете, - говорит мистер Смит. - И я вас не знаю. Но я ничем не торгую, так что не задержу. Вы, кажется, знаете одного моего друга, Блю, моего старинного друга. Я слыхал, его дочь Флори недавно у вас поселилась.
- Да.
- Она сейчас тут?
- Мне очень жаль, но она...
- Адрес ее новый знаете?
- Простите, но я, кажется...
- Тогда дайте адрес Блю. Мне нужен сам Блю.
- Простите, но я боюсь, что...
- И вы не имеете понятия, где он? - Голубые глазки мистера Смита сверлят Томлина немигающим взглядом, чересчур свирепым даже для следователя, допрашивающего подозреваемого в убийстве.
Взгляд этот тревожит Томлина, как взгляд маньяка с непостижимым ходом мыслей. Но кое-что в мистере Смите его еще больше смущает. У него нелепо маленький рот - крошечная складочка под мясистым носом, - и он все время шевелится. Ответит Томлин - мистер Смит жует, будто пробует слова на вкус, а после каждого своего слова вытягивает губы, словно свистеть собирается. Сейчас он как раз складывает их и тянет, так что ротик уже похож на присосок у спрута.
Томлин как заметил этот рот, так уже ни на что другое смотреть не может. Он даже толком не понимает вопросов. На него будто затмение нашло.
Старичка он ничуть не боится. Просто он тушуется, не будучи в состоянии его понять. В детстве, когда, бывало, его с наслаждением изводил брат, он не обижался на то, что тому так весело, но страшно удивлялся, даже поражался и был готов на все, лишь бы поскорей избавиться от ужасной неловкости, - вот и теперь ему не по себе, и он не знает, как полагалось бы вести себя с такого рода загадочным и неприятным для него субъектом. Он мечтает только куда-нибудь его деть или куда-нибудь от него деться.
- Я, - удается ему наконец выдавить, - получил от него письмо.
- Откуда?
- По-моему... по-моему, из Эйре.
- Из Эйре. - Тут мистер Смит заинтересовался. Брови высоко вздернулись. - А какой адрес?
- Адреса нет, но штемпель Эйре.
- А марка?
Но так как Томлин не отрывает глаз от его рта, то и не понимает сути вопроса, пока мистер Смит наконец не повышает голос и не орет ему, как глухому:
- Марка!
- Марка... ах, марка... Марку я, по-моему, не заметил.
- Конверт есть?
- Нет...
Мистер Смит опять присвистывает бесшумно и в последний раз буравит Томлина взглядом. Выражение у него не презрительное, а скорей любопытное. Он, кажется, спрашивает себя: "Что это тут еще за вещь, что за предмет?"
Затем, пожевав губами, он отводит глаза. И вдруг вживляется:
- Эйре... вот оно что. Ясно. А я и не сообразил... - И уже Томлину: Большое вам спасибо, мистер, э... - и бросается к своему такси. Томлин падает в кресло.
"Интересно, - недоумевает он, - что взбрело в голову этому типу? - И он глубоко вздыхает. - Зато я хоть не выдал бедную Флори".
Уборщица влетает в великом негодовании, которое она обращает на Томлина. Она негодует на всех и на вся, особенно же на Томлина.
- Куда ребенка подевали?
- Какого ребенка?
- Какого! - вопит она. Ребенка она любит за то, что Флори поит ее и жалуется ей на Томлина. - Он в саду был, а коляска пустая!
И действительно, не только ребенок, но и сама Флори исчезла. И лишь со слов молочника известно, что она, простоволосая и без пальто, бежала задами с ребенком на руках.
- Я ее спрашиваю, что случилось, а она не остановилась даже, - сообщает молочник.
Было это два года назад, и больше Томлин не слыхал про Флори.
И когда вечерком один в своем сверкающем жилище, уютно убранном отличной экономкой, из тех, что охотней всего наймутся к домовитому порядочному холостяку, Томлин жарит тосты и разворачивает "Таймс", он испытывает невыразимое чувство благодарности. Он признается наконец самому себе: "Да, разумеется, я овца, я абсолютная овца. Но это ведь просто счастье"!
