Бела Иллеш - Тисса горит
— А почему, скажи на милость, отдали мы обратно чехам то, что раньше заняли?
— Это ты спроси у своих соцдемов, у своих старых приятелей: по какой это причине потребовали они отступления? Твои почтенные сотоварищи — да воздаст им господь по заслугам! — только и делают, что хнычут: не надо, мол, борьбы, не надо террора, — все пытаются нам глаза отвести. А удайся им заставить нас сложить оружие, они тотчас же опросят: «Ну, что же, товарищи, чего ж вы не боретесь?». Сволочи!..
— Говорить-то вы все мастера, но одним языком революции не сделаешь. Кабы не мы, старые социал-демократы, давно бы от вас и следа не осталось…
— Как бы не так!..
Из Будапешта беспрестанно прибывали свежие подкрепления. Все крепче становился фронт. Чувствовалось, что что-то готовится…
«Дорогой товарищ и брат Пойтек!
Твое письмо получил и очень обрадовался ему и сообщаемым тобой новостям. Только не поддавайтесь, бейте этих негодяев — они этого вполне заслужили. То, что Самуэли обещал с ними разделаться — это очень отрадно. Самуэли не такой человек, чтобы на ветер слова кидать, это всякий коммунист знает. Когда я подумаю, сколько вреда принесли эти негодяи тем, что пригрели и вскормили столько контрреволюционеров, что заставили нас заключить мир с чехами и отозвать наши войска, — так прихожу к убеждению, что для них и веревки мало. Ты не хуже моего знаешь — да этого теперь уже никто и отрицать не станет, — что наше отступление из Словакии разложило Красную армию. Теперь она уже не та, что раньше, когда победоносно гнала перед собой чешские войска, удиравшие от нее как зайцы, — теперь Красную армию не узнать. И офицеры начинают уже носы задирать, хотя после ухода Бема они все же несколько присмирели, потому что старик Ландлер им, говорят, спуску не дает.
Если бы нам удалось справиться с румынами, все бы, пожалуй, снова наладилось. Только вы там, братцы, нажмите, чтобы мы здесь не даром свою кровь проливали.
За Тиссой не мало венгерских офицеров — они командуют румынами. Скажите бабам, чтобы они не писали таких жалостных писем, потому что если наши ребята только и будут думать, что о домашних бедах, то румыны нас разобьют; тогда опять вернется все старое и страдать придется уже не за свое дело, а снова за интересы буржуев. Но я твердо верю, что румын мы побьем, так как у нас на фронте много хороших большевиков, да и крестьянская молодежь охотно пошла в поход, чтобы отнять у румын землю. Привет всем дорогим товарищам и — нажимайте, нажимайте, братцы! Привет твоей жене и детям.
С большевистским приветом твой товарищ и брат Петр Ковач.Готтесман тоже здесь и тоже шлет привет всем дорогим товарищам… Нажимайте!»
Начальник штаба крепко пожал гостю руку.
— Так до свиданья, Стефан.
Гость все еще не выражал желания уходить.
— Я продолжаю думать, — начал он снова, — что было бы все хорошо, если бы мы одновременно предприняли что-нибудь и в Будапеште. Если войска узнают, что в Будапеште восстание…
— Я уже сказал, — прервал Томбор своего гостя, — что все в порядке, и всю ответственность я принимаю на себя. Нет никакой нужды в поддержке из Будапешта. Может получиться, что вы только испортите всю нашу работу. Не могу понять, для чего нужно поднимать восстание, когда я, когда мы все уже здесь сделали. Что это — недоверие ко мне?
Беседа велась вполголоса, но теперь Томбор в раздражении возвысил голос.
— Бог с тобой, — стал успокаивать его гость, — я совершенно не имел этого в виду. Все мы вполне доверяем тебе, все знаем, какую ответственную и опасную игру ты здесь ведешь. Если наши все же обеспокоены, то единственной причиной этой тревоги является смена главнокомандующего. Поговаривают, будто этот Ландлер…
— Пустое! Я сказал: если только не будете мешать мне работать, то я ручаюсь за успех. Румыны знают, где будет наше наступление, и там они будут обороняться. Мы тоже знаем, где будет их контратака, и там, само собой разумеется, фронт будет обнажен. Чего вам еще надо? Все так согласовано, что и сотня Ландлеров не сможет тут ничего поделать. Словом, будапештским друзьям мой ответ таков: нравится им это или нет — для них нет иного исхода, как ждать того, что здесь разыграется. До свиданья, Стефан.
ТелеграммаБудапешт 1919, 13 июля, 9 часов.
Господину Клемансо, председателю мирной конференции.
— Париж
Ввиду агрессивных действий румынских войск, действующих против воли Антанты, мы вынуждены были перейти Тиссу и попытаться добиться того, чтобы считались с волей Антанты.
Бела КунВсе уже знали: завтра утром.
Пришлось потушить костры, потому что румыны время от времени принимались стрелять из спрятанных в камышах пулеметов.
— Расскажи-ка что-нибудь, старый друг, — приставал Готтесман к Анталфи.
Анталфи очень любил, чтобы его упрашивали: лишь удостоверившись, что все действительно сгорают от нетерпения послушать его рассказы, принимался он говорить. Тогда трудно уже было его удержать. И на этот раз упрашивания Готтесмана возымели, наконец, свое действие.
— Опять, чорт возьми, рассказывать? Покоя от вас нет… Может быть, про Россию? Ну, ладно… Про Сибирь, что ли? Или про Октябрь? Но это вы все уже знаете… разве вот что… Знает ли кто из вас, что такое эсеры?
— Эсеры?
— Придется, видно, мне вам все разжевывать. Эсеры, надо вам знать, по-русски то же самое, что соцдемы по-венгерски. Вначале, конечно, они идут с большевиками, но не потому, чтобы они хотели революцию, а только потому, что, по их мнению, так лучше работать для нашей гибели. Вот я и говорю, они такие же негодяи, как и наши соцдемы, только не такие трусишки, — эсеры не делают сейчас же под себя, стоит им увидеть детскую пушку. Вот, кто такие эсеры — вы теперь знаете. Но это еще не все. Надо вам еще знать, что такое Кремль. Никто из вас не слыхал? Так вот: Кремль — это в Москве то же самое, что у нас в Буде замок, только он гораздо обширнее и древнее, а потому красивее: с постройками не так, как с женщинами, — там красивее то, что старше… Ну, дело сейчас не в этом… Словом, вот что такое Кремль, и мы, рота венгерских большевиков, там жили — там я и увидел впервые Ленина: он — хотите верьте, хотите нет — жил в одном этаже с нами. И вот в тот день, о котором идет речь, мы собирались варить гуляш, раздобыли себе мяса и даже паприки[4] — не знаю уж как и откуда. От поджариваемого лука шел такой дух, что живи сам царь в Кремле, и тот побежал бы отведать. Поджариваем мы это лук, Оська Вереш уже картошку чистить кончил, как вдруг врывается к нам Самуэли и принимается орать что есть сил: «Скорей, ребята, за мной!» Как, думаю я себе, бежать, — тут лук пригорит, но видя, что все кинулись следом за Самуэли, натягиваю и я на себя гимнастерку, хватаю винтовку и мчусь вслед за другими. Те уже были за мостом и, как я им ни кричу, чтоб обождали, продолжают нестись дальше. Бегу к я, высунув язык, и слышу, как Самуэли и остальные товарищи самым неподобающим образом поминают имя всевышнего. Ну, думаю, тут что-то неладно. Надо их во что бы то ни стало догнать, чтобы разузнать, в чем же тут, чорт возьми, дело. Но не успел я их догнать, как Кун вдруг кричит: «Ложись, ребята, ложись!» Только что успел я броситься наземь, как уже над моей головой засвистали пули: эти негодяи засели в четырехэтажном доме и оттуда жарили в нас из пулемета. Мы тотчас же открыли по ним пальбу, затем вскочили и ринулись к воротам. Вмиг ворота были взломаны, и мы бросаемся вверх по лестнице… Ружейные выстрелы… Я спотыкаюсь, падаю на бедного Оську Вереша — бедняга лежит с простреленной головой. Ну, погодите, чорт побери! Прикладом по голове я укладываю одного из негодяев. Еще одного! В соседней комнате взрывается ручная граната… Какой-то раненый вцепляется зубами мне в ляжку — сапогом я ударяю его в лицо… Внезапно команда: «Прекратить огонь!» и крики: «Победа, победа!» Негодяи сдались, — мы отобрали у эсеров захваченную ими центральную телефонную станцию. Действовали они совсем как наши соцдемы. Тысячи раз клялись нам в верности, а когда усыпили нашу бдительность, то и воткнули нам нож в спину. Но под конец пришлось им самим расхлебывать то, что они заварили. Да… У большевиков всегда голова на плечах, и бьют они наверняка… Так-то…
Анталфи умолк и богатырски зевнул.
— Ты, стало быть, был поваром? — спросил Готтесман.
— Я был всем, чем только можно быть: сапожником, портным, поваром, учителем, врачом, подпольщиком, солдатом, короче — большевиком.
— А что ты делал в мирное время?
— Сколько раз будешь ты меня об этом спрашивать? Актером — вот кем я был.
— Комедии, значит, разыгрывал?
— Да-а-а… Такую же ослиную голову, как у тебя, на себя напяливал… такую же ерунду нес, как ты несешь, — а публика над этим потешалась и платила мне так, как только мечтать можно.
